Я заглянула в шкаф, одежду всю переворошили, а вчера лежала аккуратно сложенная. В квитанциях тоже основательно порылись и ящики комода вниманием не обделили. Во мне зрело подозрение: кто-то проводил обыск, как я накануне, но в отличие от меня куда меньше заботился о том, чтобы скрыть следы вторжения, хотя ящики прикрыли аккуратно и их содержимое по полу не раскидывали. Либо сам хозяин здесь что-то искал, либо нас посетили воры, но, убедившись, что в квартире нет ничего ценного, ушли себе с миром и дверь захлопнули. Интеллигентные люди. Я перевела взгляд на портрет и криво усмехнулась. Мишаня сверлил меня взглядом и улыбался куда пакостнее, чем вчера. Тут же созрел третий вариант: в квартире куролесил покойный братец, а не хозяин и даже не воры. Но эти сказки мы бабке оставим. В любом случае записки уже нет, будем ждать развития событий. Я направилась к выходу, чувствуя некое жжение в затылке от весьма настойчивого взгляда. Повернулась и зачем-то погрозила Мишане кулаком.
Стоило мне оказаться на лестничной клетке, как дверь справа распахнулась и появилась соседка.
– Опять ты? – спросила она.
– Зашла проверить квартиру, – пожала я плечами.
– Проверяй как следует, ночью гости были.
Я шагнула к ней с замиранием сердца, а она сложила руки на груди и сурово поджала губы.
– Не томите, – предупредила я, чувствуя повышенное возбуждение.
– Часов в двенадцать слышу, за стеной ходит кто-то, – склонившись к моему уху, зловеще начала Татьяна. – Я на балкон. Шторы на окнах плотненько задернуты, но свет все равно пробивается, тонюсенько так, но я углядела. А там все ходят и ходят.
– Никто не стонал? – спросила я со вздохом, решив, что рассказ соседки – плод неуемной фантазии.
– Нет, – удивилась она. – А кому стонать-то? Или ты думаешь, они жильца… того?
Тут мы уставились друг на друга в великой растерянности, обе поняли, что мы о разном, но не могли сообразить, в котором месте наши дороги разминулись.
– Что было дальше? – кашлянув, спросила я.
– В полицию позвонила, – ответила соседка. – Пусть разбираются. Если в квартире никто не живет, так и по ночам бродить нечего, а если живет, пусть документ предъявит, что здесь на законном основании.
– Разумно, – кивнула я. – И что полиция?
– Велели хозяйке звонить, вот что. А у меня и телефона-то нет, пока я с ними ругалась, за стеной все стихло. Я стала в дверной глазок наблюдать, выйти побоялась, мало ли что. Смотрю, дверь открывается, и выходят двое. Один высокий, худой, другой ростом поменьше и в плечах пошире. И по лестнице шмыг.
– А лица разглядели? – спросила я, хотя что мне за дело до их лиц, если я понятия не имею, как выглядит Андрюшенька.
– Совершенно бандитские рожи, – вынесла соседка вердикт.
– Раньше вы их тут не встречали?
– Да вроде нет. Если честно, не очень-то я их разглядела, – она вздохнула, посмотрела на меня с печалью и продолжила: – Я соседей поспрашивала… говорят, бывшего хозяина квартиры зарезали. Правда, не здесь, но все равно беспокойно. Дурное место.
– Наверное, это хозяйкин внук был с приятелем, – заметила я, с намерением ее успокоить. – В квартире все на своих местах, я проверяла.
Соседка досадливо махнула рукой и дверь захлопнула, а я побрела к своей машине. Очень заманчиво было предположить, что приходил в самом деле внучок, но с какой стати ему рыться в старых квитанциях? Нет, что-то не сходится. Гадай теперь, кто записку взял. Этим-то двоим записка зачем могла понадобиться? Допустим, хозяин был в квартире, а потом явились двое неизвестных… Хотя, могло быть и наоборот, то есть Андрей приходил с приятелем, а рылись еще до него… В общем, ни до чего толкового я так и не додумалась и здорово разозлилась. Злилась я в основном на себя, а досталось Теодоровне. Но вернувшись домой, я первым делом решила успокоить Любку.
– Жива-здорова твоя Софья, только зовут ее Ольга, и она нагло врет, что здесь никогда не работала.
Любка выслушала мой рассказ, прижимая руку к сердцу, а потом сказала:
– Ленка, ты не злись, только я ничего не поняла. Если она Ольга, то почему по паспорту Софья. И куда та, что Софья, делась, если ее паспорт оказался у Ольги?
– Уясни главное. Угроза исходит не изнутри, а снаружи. Ольга просто воспользовалась чужим паспортом, переклеив фотографию.
– Что делается, – ахнула Любка. – Бабушку хотят ограбить?
– Возможно, но мы с тобой настороже, не позволим супостатам лишить старушку нажитого непосильным трудом.
– А Витьку опять где-то носит. Как думаешь, он с супостатами заодно? Надо на эту Ольгу в полицию заявить. Пусть разбираются, почему она вдруг стала Софьей.
– Уйдет в глухую несознанку и скажет, что с паспортом мы сами намудрили.
– Ничего подобного, бабушка и Витька ее узнают.
Тут я решила, что самое время поговорить с Теодоровной, и отправилась к старушенции. Бабка лежала, раскинувшись на подушках, с подозрительным румянцем на лице. Я знала, что под кроватью она держит заначку, фляжку с коньяком, и в хорошем расположении духа может пару раз за вечер приложиться. Злоупотреблять – ни-ни, но считала, что сто граммов человеку лишь на пользу. Я, само собой, не возражала, если бабке в радость, но сейчас ее привычки вызвали гневный протест. Коли ты при смерти, так будь любезна об удовольствиях забыть и умирать как положено, сказав «прости-прощай» всему земному. Опять же, на голодный желудок следовало бы поостеречься.
Старушенция открыла один глаз и спросила едва слышно:
– Новости есть?
– Есть, – сурово ответила я и замерла в трех шагах от постели, сложив на груди руки.
Бабка завозилась, устраиваясь поудобнее, разгладила кружевную оборку на пододеяльнике и начала смотреть с интересом.
– Вам фамилия Кагарлицкая о чем-нибудь говорит? – спросила я.
Теодоровна задумалась, устремив взгляд куда-то вдаль на уровне моего плеча, пожевала губами, вроде пробуя фамилию на вкус, и кивнула:
– Была у нас прима с такой фамилией. Я тогда только-только начинала, а она звездила вовсю. Такая была сука, прости Господи. С режиссером сожительствовала, он все лучшие роли ей, а мне, значит, фигу с маслом. Мне их шуры-муры по барабану, но нечего талант затирать. Я быстро их на место поставила, и ее и его.
– Не сомневаюсь, – сказала я. – А кого-нибудь ближе к историческим временам припомнить можете?
– Чего пристала, дура? – нахмурилась бабка.
– Не иначе, Милана Теодоровна, память у вас начисто отшибло. Вы бы с коньяком завязывали, – я извлекла из кармана паспорт и сунула бабке под нос. Не спеша достав лорнет, та принялась его изучать, брезгливо морщась. – Эта девушка у вас работала, – нетерпеливо напомнила я.
– Сама знаю, что работала. Сонька-вертихвостка. Дура и неумеха. Выгнала я ее. А паспорт откуда? – нахмурилась старушенция.
– За холодильником валялся. Любка нашла.
– Какая еще Любка?
– Та, которая Надька или Верка. Не знаю, кто она у вас сегодня.
– Постой, – сложив лорнет с легким щелчком, ахнула бабка. – Куда ж эта курица безмозглая без паспорта? Надо его вернуть.
– Я пыталась, только Кагарлицкая оказалась вовсе не Кагарлицкой, а Проскуриной, и зовут ее Ольга.
– Что ты мелешь? Здесь русским языком написано, – бабка вновь вооружилась лорнетом и удовлетворенно кивнула. – Ну вот, Кагарлицкая.
– Вы мне лучше скажите, как эта Софья к вам устроилась. Кто ее рекомендовал?
– А никто, – ответила Теодоровна, потеряв интерес к паспорту.
– Вы объявление давали?
– Еще чего… понабегут кто ни попадя.
– Как она к вам попала? – теряя терпение, рявкнула я.
– Не ори, не глухая, – отмахнулась бабуля. – Как попала, как попала, с улицы пришла, я как раз домработницу уволила. На Витеньку она глаз положила, прохиндейка хренова, все норовила окрутить мужика, а у самой в Хохляндии трое детей, мамаша и муж-пьяница. Почто ему такое счастье? А он вроде как повелся. У мужиков мозги сама знаешь где, а у паскудницы задница шире паровоза и титьки как два арбуза. Как колыхнет, у него глаза на переносице. Я и погнала. Знай свое место, поганка. А без домработницы – беда. Витя, кроме каши, ничего приготовить не может, кашу трижды в день жрать не будешь, а яичницу я не люблю.
