Известный биограф Гитлера Иоахим Фест пишет: «Озноб и расстройства пищеварения – эти симптомы легко позволяют отнести подверженного им типа, даже в плане состояния его организма, к XIX веку; слабость нервов, компенсируемая повадками сверхчеловека, – и в этом распознается связь Гитлера с поздней буржуазной эпохой, временами Гобино, Вагнера и Ницше…» [47].
И еще: «Основным его душевным состоянием была апатия в сочетании с типично австрийской «утомленностью», и ему постоянно приходилось бороться с искушением удовольствоваться хождением в кино, в оперетту на «Веселую вдову», шоколадными пирожными в карлтонских кафе или бесконечными разговорами об архитектуре. И только лихорадочная суета, поднимавшаяся вокруг его выступлений, подвигала его к тому постоянному волевому усилию, которое придавало ему не только энергию, настойчивость и самоуверенную агрессивность, но и психологическую стойкость во время необыкновенно изнурительных кампаний и полетов по Германии. Это был наркотик, необходимый ему в этом судорожном существовании. Во время своей первой частной встречи с Брюнингом в начале октября 1931 года он, по свидетельству рейхсканцлера, произнес часовой монолог, в ходе которого прямо-таки на глазах становился все резче и взвинченнее – его воодушевляли колонны штурмовиков, которые по его приказанию через равные промежутки времени с песнями маршировали под окнами. Очевидно, это делалось как для устрашения Брюнинга, так и для «подзарядки» самого Гитлера» [46]. Перед могучим бесом гордыни отступал мелкий бес (теперь его называют вирусом) хронической усталости.
Слабый, безвольный, истеричный Гитлер… Именно он стал мессией новой европейской эпохи. Кажется, он получил только один дар. Вспышки бешеных эмоций, энергия нескончаемого потока слов – все это сфокусировалось в вербальные «лучи смерти». Он научился говорить. И его слова казались убийственно убедительными. Он обрел то самое демоническое красноречие, о котором пишут отцы Церкви.
В этом даре было все. Так ефрейтору, неспособному даже к несению унтер-офицерских обязанностей, подчинилась армия. Так хилого, некрасивого, закомплексованного мужчину с неясно выраженным половым чувством начали боготворить тысячи женщин. Так безвольный человечек покорил Германию и половину Европы.
Сначала Гитлер опасался настроений толпы и следил за ней с боязливой озабоченностью. Избавить от этой опасности могло только массовое производство «нового человека», не сомневающегося в фюрере ни при каких обстоятельствах. Новый человек даже правовые понятия должен иметь особые.
Нацистские юристы под руководством Франка сформулировали замечательный постулат: любовь к фюреру является правовым понятием. Если эту любовь ты не демонстрируешь, то можешь запросто загреметь в концлагерь…
Итак, перед нами как бы две личности. Один – хронический лентяй. Напрочь лишенный воли полуобразованный болтун. Банальный поедатель пирожных из венского кафе… Но в целом – безобидный человек. Знает толк в искусстве. Любит собак, детей – они никогда не противоречат ему. Гитлер сентиментально-плаксив. Его глаза иногда кажутся добрыми, а манеры – обходительными. Но почему же в историю он вошел другим?
Какая-то сила подвигала Гитлера на немыслимые свершения! Под ее воздействием его «второе Я» выдавало всплеск невиданной энергии и потом… «первое Я» снова ложилось на кушетку. Или засыпало прямо в кресле.
Иногда фюрера фотографировали таким. По понятным причинам, – редко. И – тайком. Во сне Гитлер мог и не соответствовать своей роли, а роль он играл всегда.
Даже в «костюмерной» этого великого артиста все было продумано до мелочей. Гитлер считал, что для народа фюрер должен казаться вечным, как золотая маска фараона. Поэтому он держал десять пар абсолютно одинаковых ботинок – неизменность должна была проявляться даже в этом.
Конечно, и народ хотел видеть фюрера особенным. На публике, перед кинокамерами он появлялся героем. Но… при первой же возможности, особенно во время пребывания в своей горной резиденции Бергхоф, повторял венский стереотип. Подолгу спал и выходил из комнаты в два часа дня. Первым делом читал газеты (а уже после получал реальную информацию). Завтракал. Надевал фуражку с увеличенным козырьком – его глаза не терпели яркого света – и совершал получасовую прогулку по одному и тому же маршруту. Он всегда шел на шаг впереди гостя. Засунув руки в карманы и насвистывая мотивчик из «Веселой вдовы» (в течение жизни он смотрел эту оперетту не менее ста раз), любовался романтическими видами окрестных гор. Вместе с пригоршней таблеток съедал на обед овощной супчик и грибы. Запивал минералкой или травяным отваром. Потом смотрел два игровых фильма. Любил комедии. Смеялся редко, судорожно, какими-то квохчущими звуками.
Поздно вечером, если его не беспокоили желудочные спазмы, долго и скучно разглагольствовал у камина. Перебивать его было нельзя. Постепенно круг секретарш, адъютантов и шоферов все с большим трудом изображал пристальное внимание. Особенно, когда время переваливало за полночь и фюрер в очередной раз начинал жаловаться на слабое здоровье, на то, что жить ему осталось недолго и что он не успеет осуществить свои грандиозные планы…
Что за сила вдруг взрывалась в нем? Что вообще служило для него мотивацией поступков? Гитлера вдохновлял вагнерианский миф. Гибель живых людей гораздо менее трогала его, нежели очередное уничтожение «Валгаллы» на сцене оперного театра. Тяга к смерти, «объясненная» Шопенгауэром, влекла вождя, но он научился «откупаться» от демона самоубийства миллионами жертв. Ницшеанские мечты о «белокурой бестии» и науко-образные идеи Дарвина побуждали искусственно продолжить и эволюцию, и борьбу видов. Создать эсэсовского уберменша. Отправить унтерменшей в расход. Умозрительные фантазии геополитиков заставляли твердить о расширении жизненного пространства нации. Романтизированная история Тевтонского ордена определяла вектор агрессии – Восток… Впору суммировать это и многое другое. В него, как в избранного, как в самого чувствительного медиума, вселился дух западноевропейской культуры. Да, он, именно он, как никто другой, был одержим ею и стал ее конечным, самым выдающимся результатом.
Документы Германенорден. Скоро эта «руническая магия» воплотится в политику
Некоторые приближались к пониманию этого и на самом Западе. Одним из них был Томас Манн. «Манн начал работать над «Доктором Фаустусом» в 1943 году и завершил его через два года после войны, в 1947-м. Главный герой, Адриан Леверкюн, – не только Фауст, его прообразами также являются Лютер, Ницше, Вагнер и вся Германия, в особенности Германия после 1918 года. Ужаснувшись разрушению европейской цивилизации и окончательному ее краху в Германии, Манн отринул гетевский оптимизм, вернувшись к пессимизму первоначальной книги о Фаусте, где ученый был проклят. Приговорив Фауста, Манн вынес приговор всему западному обществу ХХ столетия с его фаустовским порывом».
XXI века это касается не в меньшей мере. А потому становится очевидным ответ на вопрос: есть ли, может ли возникнуть наследник у Гитлера? Именно потому, что огромное количество людей западного мира питаются этой же культурой, – может. Придет очередной феноменальный тип (которому лично Гитлер с детства, может быть, антипатичен) и пойдет точно по стопам фюрера. По следам тех же предрассудков, стереотипов и фобий культуры… Но чем же одержима сама эта культура?
* * *
Один православный подвижник сказал: молиться меня научили бесы. Когда они приходили ко мне во всем своем ужасе, я повторял: слава тебе, Боже, что попустил им явиться, а то я совсем забыл бы о молитве.
Гитлер был из разряда подобных «видимых бесов». И современная культура являет нам это привидение снова и снова. Так давайте извлечем из этого призрака свою пользу. Поймем: какая сила одолела инфернальную агрессию гитлеризма? Россия? Но тогда – что в ней было такого, чего не было у остальных? На чем основывалось русское «господство в воздухе»? Оно было метаисторическим. Орел Третьего рейха летел высоко. До этого уровня мотиваций не допрыгнуть было стареющему британскому льву. И не белоголовому орлану из американского зоопарка было с ним сражаться. А уж про галльского петуха, который думает только о комбикорме и курочках, и вовсе говорить смешно.
