— Сейчас этим занимаемся…
— Есть ли у вас, в этой окруженной душманами дивизии, авианаводчики и корректировщики артиллерийского огня, чтобы можно было ударить нашей авиацией и артиллерией и помочь?
— Нет, таких специалистов там не имеется.
— А координаты особо опасных целей у вас есть?
— Координаты на две-три цели имеются.
— Прошу вас, прикажите срочно передать их в центр боевого управления 40-й армии — я сейчас иду туда. Одновременно минут через 10–15 определитесь, кто из руководства советнического аппарата — человека три-четыре — полетит со мной в Панджшер, имея с собой средства связи. Всё.
В центре боевого управления уже все бурлило. Данные по обстановке в Панджшере были собраны. Связь с окруженной дивизией — я переговорил с нашими советниками — устойчивая. Медлить было нельзя.
После недолгих консультаций и обсуждений я объявил решение, которое сводилось к следующему: массированными ударами авиации и артиллерии полностью подавить огневые точки выше и ниже по ущелью относительно окруженной дивизии; уничтожить цели, которые даны Главным военным советником; высадить вертолетами десант в составе усиленного батальона от 103-й воздушно-десантной дивизии, тем самым поднять моральный дух дивизии; ударом мотострелкового полка 108-й мотострелковой дивизии с юга по ущелью деблокировать афганскую дивизию и разгромить бандформирования мятежников, предпринявших действия по окружению.
В соответствии с решением были отданы все распоряжения.
Уже через 30 минут начались массированные удары артиллерии (в основном 108-й мотострелковой дивизии, которая стояла при входе в Панджшер) — и не только по группировкам мятежников севернее и южнее окруженной дивизии, но и по высотам восточнее и западнее дивизии, где тоже господствовали банды душманов, несомненно, имеющие средства ПВО типа ДШК и Эрликон. Эти средства уничтожались с целью обеспечить пролет наших самолетов и вертолетов.
Через 45 минут начались штурмовые действия нашей авиации, которая базировалась на аэродроме Баграм (подлетное время от аэродрома до цели 7—10 минут). Эти действия продолжались 30 минут. Затем опять открыла огонь артиллерия, не «занимая» коридора пролета воздушного десанта. Транспортные вертолеты с десантом приступили к его высадке, а боевые, барражируя в районе высадки, подавляли обнаруженные цели.
Через два часа после принятия решения полк 108-й мотострелковой дивизии своими передовыми подразделениями завязал бои с бандами на юге Панджшера и стал захватывать ближайшие высоты при входе в ущелье.
Управление было четкое, а действия войск — исключительно оперативны. У частей 40-й армии выработалась мгновенная реакция на опасность, поскольку чем быстрее оказывалось давление на противника, тем меньший ущерб ему удавалось нанести нам, тем больше жизней было сохранено.
Я вызвал для своей группы в шесть человек вертолет на площадку штаба армии и вылетел в район боевых действий. Со мной хотел лететь командарм Л. Генералов, но я его отговорил, попросив остаться в центре боевого управления армии и управлять боевыми действиями.
Мы летели в паре: наша группа на транспортно-боевом вертолете, за ним шел вертолет боевой, получивший задачу поражать средства ПВО, открывающие огонь по первому вертолету. Когда мы стали подходить к площадке, где должны были высадиться, с земли сообщили: идет интенсивный обстрел душманами всего района из минометов, и кроме того, на нашей площадке догорает вертолет, который сел перед нами: душманам удалось его подбить. С земли добавили: «Пусть это вас не смущает — площадка позволяет приземлиться еще одному вертолету».
С командиром экипажа договорились, что еще до касания шасси земли он откроет дверцу, и мы без трапа выпрыгнем на грунт. Я прыгнул вторым, и неудачно — приземлился не равномерно на обе ноги, а в основном на левую (раненную еще на Висле в 1944 году). Нога подкосилась, и я упал, но быстро поднялся и побежал с площадки к ближнему дувалу — оказывается, шел обстрел не только из минометов, но и все простреливалось из пулеметов. Несколько шагов-прыжков, и я преодолел небольшой ручеек и сразу оказался у дувала, вдоль которого шла траншея, отрытая в полный рост (в полный профиль — если говорить военным языком). Оказавшись в траншее, я наблюдал, как остальные, выпрыгнув вслед за мной из вертолета, бежали тоже в этом направлении. Вертолет, тут же взмыв, пошел на базу (мы условились, что он придет за нами по команде). Кстати, оказалось, что все, кто прыгал после меня, тоже почему-то падали. Ко мне сразу подошел старший от нашей группировки, начальник оперативного отдела армии полковник Зинкевич. Толковый, энергичный и умный офицер, с отличными организаторскими способностями и твердым характером. Когда еще в штабе армии принимались решения на эти действия и возник вопрос — кому от 40-й армии возглавить действия наших войск, в том числе авиации, то Зинкевич сказал: «Разрешите мне». Заместитель командующего армии в это время находился далеко от Кабула, начальник штаба армии тоже был в отъезде. Оставалось отправляться в Панджшер только ему. Командарму бросать командный пункт было нельзя — у него и так было много забот. Понимал это и Зинкевич, но вызвался он не потому, что так сложилась обстановка, а потому что он лучше других понимал свой долг и берег свою честь.
Зинкевич представился и предложил пройти на командно-наблюдательный пункт.
— Подождем немного. Надо, чтобы мои собрались и адаптировались, — ответил я.
— Да они, по-моему, уже собрались. Непонятно только, почему они, выпрыгнув вслед за вами, тут же все падали?
— Что уж тут непонятно? Начальник упал — и остальные за ним тоже должны падать. Вот это настоящее уважение или хорошо развитый подхалимаж. А как же иначе? Если бы кто-то не упал, что можно подумать? Я бы, конечно, подумал, что это неуважение к старшему…
У Зинкевича брови вначале удивленно поднялись, а затем он, как и все стоящие возле нас, расплылся в улыбке. Я посмотрел на всех — просто зоопарк: все, как один, «толстяки» — под стегаными куртками или шинелями бронежилеты, лица грязные, многие не бриты, на голове каски. Глядя на них, я сам не выдержал и от всей души расхохотался. А они, глядя на меня, — тоже, но уже по другой причине: видать, подействовали те «выводы», которые я сделал от падения.
Если бы кто-то глянул на нас со стороны, то подумал бы, что все нуждаются в осмотре психиатра: кругом все грохочет, свистят пули и осколки, а они хохочут. У нормальных так, наверное, не бывает? Да нет! Как раз именно у нормальных именно так и бывает: в самую критическую, тяжелую минуту надо сказать то, что сразу снимет все напряжение.
Зинкевич пошел по траншее вперед, мы за ним. Командно-наблюдательный пункт был оборудован на северной окраине кишлака Бараки. Обзор был удовлетворительный, полковник докладывал с показом на местности, а там, где не видно, то по карте, что позволило разобраться в обстановке быстро и детально. Мы начали готовить решающий бой.
Схватка началась утром. А во второй половине дня мотострелковый полк 108-й дивизии все-таки прорвался и деблокировал части афганцев. Стрельба же из всех видов оружия с обеих сторон то утихала, то вновь разгоралась до остервенения. И так в течение всего дня.
Наконец, когда обстановка начала стабилизироваться, мы набросали рабочий план дальнейших действий совместно с афганцами. По всему было видно, что афганские друзья не хотели бы опять оставаться один на один с Ахмад Шахом. Они были крайне заинтересованы в присутствии наших войск. Учитывая, что здесь этот вопрос не решить, я до наступления темноты вылетел в Кабул и с вертолетной площадки сразу отправился в Генштаб Афганской армии. Там вместе с Главным военным советником генералом армии Г. И. Салмановым стал убеждать начальника Генштаба в том, что в Панджшере советским войскам делать нечего, там должны стать гарнизонами только правительственные войска. Мы договорились, что когда завершится этот эпизод и будет закончена подготовка к проведению полномасштабной операции в Панджшере (а она штабом армии уже подготовлена), то командарм вместе с заместителем министра обороны ДРА проведут эту операцию. Так и случилось. Однако операцию проводил уже генерал И. Н. Родионов.
