— Вывозили в Лиинахамари, а там грузили на судна и, очевидно, через Норвегию, перебрасывали в Германию.

— И все делалось только вручную?

— Нет, это чтобы пленных заставить мучиться. Но здесь были и камнедробилки, и электроленты, которые подавали готовую щебенку на-гора.

— А вы хорошо помните те места, где вам доводилось тогда вкалывать?

— Ну, как же! Я там все на животе прополз. Когда 7 октября 1944 года наши войска перешли в наступление (это он, очевидно, говорил о Петсамо-Киркинесской операции), мы перебили всю охрану, захватили оружие, постреляли охранных собак и малыми группами разбежались. Наша группа пробивалась на восток — к Западной Лице. Меня ранило. А тут подошли наши войска. Это было спасением для нас. В полевом госпитале познакомился с Настей — моей будущей женой. У нас родилась дочка. Теперь она уже в 10-м классе. Меня после войны судили, но оправдали — подтвердилось, что охрану мы действительно перебили.

— Да, тяжелая была у вас жизнь… А туда, где работали узники концлагеря, вы потом не ходили?

— Нет. Вспоминать пережитое тяжело.

— А как вы думаете, могла щебенка там еще остаться?

Задав этот вопрос, я почувствовал, как у меня в висках пульсирует кровь. Ведь сейчас, от его ответа, решается всё!

— Ну, что вы?! — воскликнул мой собеседник.

Я обмер. Надежды рухнули. Но тут услышал:

— Да там ее горы! Возить — не перевозить.

У меня голова пошла кругом. Вот оно, наше спасение! Похоже, я отыскал еще одну «золотую жилу».

— А вы могли бы утром съездить со мной и показать это место? — осторожно, словно боясь спугнуть удачу, спросил я.

— Конечно. Но туда надо только на лошадке — машина не пройдет. Это километров пять-семь отсюда. Почти рядом — за полковым стрельбищем.

Мы договорились с Егором (его так звали все в полку), что выедем часов в 11 утра — раньше нет смысла, так как в январе до того часа стоит кромешная тьма. А к 12 часам небо уже станет серым, и слегка развиднеется. Пробиваться придется часа полтора-два, не меньше. На всякий случай решили захватить лыжи.

Утром после развода на занятия запрягли в сани лошадку, взяли в солдатский термос горячего чая, хлеб, сахар, порезанное сало, сено, лыжи и втроем — с нами был еще ездовой, солдат, — двинулись в путь. Предварительно я распорядился, чтобы стрельб из боевого оружия на стрельбище до моего возвращения не было.

Снега выпало еще не особенно много, но полевая дорога просматривалась с большим трудом. Она шла в гору, в сопки, и лошадка поднималась с напряжением. Но каким чудесным свойством обладает лошадь! Она никогда не собьется с дороги, даже если дорога спряталась под снегом. Время от времени мы вынуждены были сходить с саней, чтоб помочь нашей «сивке-бурке» тащить тяжелую ношу.

До первого места добрались только через пару часов.

Я обомлел. Прямо у дороги самая настоящая египетская пирамида в миниатюре. Она была занесена толстым слоем снега только с северо-западной стороны, а с восточной и юго-восточной снега почти не было. Уже подрассвело, и я разглядел, что это смерзшаяся крупная щебенка размером с кулак. Грани каждой искрились, как драгоценный камень. Это был гранит!

Мы с радостью напились сладкого чая с салом и хлебом, надели лыжи и вдвоем с Егором лазили около часа по всему району. И я все больше убеждался, что это сказочная находка. Нашли даже две дизельных электростанции и несколько роликовых транспортеров для подачи щебенки по ленте. Конечно, надо было проверить, смогут ли они нам послужить после стольких лет «лежки» под дождем и снегом? Но то, что мы обнаружили здесь настоящие эвересты ничейной щебенки, — это, бесспорно, неслыханная удача.

Набрав в вещмешки понемногу разного вида щебенки, отправились в обратный путь. Повеселевшая лошадка, тоже подкрепившись, бежала под горку даже рысцой. До дома добрались всего минут за 30–40.

Я ехал и строил радужные планы, как эта щебенка будет превращаться в столярку, половую доску, цемент, металл, кабель, трубы и т. д. Конечно, надо создать перевалочную базу. Запустить сюда строителей — значит сразу потерять все. Это же акулы! Они сразу заявят, что щебенка принадлежит государству, и я к ней не имею никакого отношения. Скрутят мне международную фигуру из трех пальцев — и дело с концом. И они правы — все это государственное. А какой «крышей» я должен прикрыться, если возьмут за «жабры»? В Мурманске у меня было официальное письмо от председателя Мурманского горисполкома с просьбой помочь убрать лес с побережья в черте города (да и то, как помните, командующий армии поначалу объявил мне выговор за финансовые нарушения). На Рыбачьем — и во время службы в 6-м отдельном пулеметно-артиллерийском полку, а потом, когда его не стало, — в 266-м мотострелковом полку — у меня было разрешение командующего флотом на приобретение материальных средств в соответствующем отделе Северного флота. «А здесь?» — спрашивал я себя и тут же находил «встречные» доводы. Во-первых, Советская Армия освободила Советское Заполярье от немецко-фашистских захватчиков и, оставшись здесь со своими войсками, имеет право жить по-человечески; во-вторых, в нашем полку работает гражданин нашей страны, который во время войны лично рубил эту щебенку, и мы забираем долю его труда на общее дело — улучшение благосостояния полка. Наконец, но это уже как крайний вариант, можно прикинуться дураками: «А мы не знаем… На войне немцы, отступая, бросали и оружие, и продовольствие, и разное имущество, а мы подбирали, чтобы добро не пропадало. Вот и здесь…»

В общем, соломинка была. Конечно, государство есть государство, но мне надо, чтобы личный состав моего полка не страдал, жил хорошо и пел бы песни не по приказу, а от сердца и души. Да и сколько надо-то этой щебенки! Какие-то крохи. Вот сделаю все для полка, а потом — подавитесь вы все этой щебенкой. И все же, видно, в первую очередь об этом надо сказать своему командованию. А пока — куй железо, пока горячо.

Мы вернулись в полк. Я попросил Егора и строго предупредил солдата-ездового, чтобы они ни с кем по поводу нашей поездки не говорили. Кроме того, дал им задание — отыскать еще один-два пути выхода на магистраль (через стрельбище ездить было неудобно). А сам, прихватив вещмешки с образцами щебенки, сел на «газик» и помчался в город Заполярный, которого еще не было. Прихожу к начальству, как старый знакомый, точнее, уже как свой, и тащу с собой вещмешки.

— Что это? — спрашивают хором обитатели начальственного кабинета.

— Золото, самородки! — сказал я всерьез.

— Ладно, ладно. Показывай.

Высыпаю свои сокровища прямо на большой стол. Все так и ахнули:

— Вот это щебеночка!

— Как рафинад.

— Бесценный материал. Да еще и разного размера.

Все перебирали гранитные рваные камешки, рассматривая их искрящуюся структуру. Начальник начал понимать, к чему этот «театр». И, сделав уже равнодушное лицо, лениво спросил:

— Чье это?

— Как чье?! Наше. Нашего полка, — ответствовал я тоном, не допускающим сомнений.

— Ну и сколько у вас его?..

— Бесценного материала, как оценил ваш коллега? — помог я начальнику. — Безгранично!

— Так не бывает, — засомневался высокий чин.

— Есть исключения. Вот это такой случай. Сколько вам нужно — столько и представлю. Слово офицера!

Все загудели. Опять начали перебирать щебенку, восторгаться, что как раз было вовсе не в интересах начальника. Он уже прекрасно понимал, что предстоит торг и надо набивать цену товару, покупать который ему совершенно ни к чему. Он гаркнул, чтобы все прекратили галдеж и успокоились. А потом деловым равнодушным тоном произнес:

— Шо я должен сказать? Щебенка неплохая.

Прошли годы, но и сегодня я непременно вспоминаю этого начальника каждый раз, когда слышу с телеэкрана вольную беседу или высказывания без бумажки Ельцина: «Шта-а?» — частенько спрашивает он.

Вспоминая далекие годы и этого начальника, я сейчас думаю: может, это профессиональная черта всех строителей? Тогда он говорил: «шпирт», «шамогон», «шало». Вот только к этим словам тогда не добавлялось: «Понимашь».