— Спасибо. Хорошо. Вы могли бы работать в крупном штабе.
— Благодарю вас, товарищ генерал армии, — сказал я и сам почувствовал, что меня можно было понять двояко: или — благодарю, но не хочу; или — благодарю и пойду с большим удовольствием. А поскольку я при этом улыбнулся, Курочкин воспринял мой ответ, как не хочу, и поэтому сказал:
— Молодые офицеры, как правило, стараются избежать работы в штабе. А зря. Чтобы стать настоящим военачальником, тем более большого калибра, надо обязательно поработать в штабе. Там раскрываются большие масштабы, вам будет легче оперировать высокими категориями. Вы подумайте. Ну, да это на будущее. А сейчас мы могли бы и закончить, если у вас нет новых «изюминок».
В это понятие начальник академии вкладывал дополнительное включение в уже обработанный замысел новых ярких эпизодов, обогащающих обстановку и делающих действия сторон более динамичными.
— Есть два дополнительных предложения, — сказал я и изложил их. — Первое — действующий в моей работе стрелковый корпус устанавливает через свою разведку связь с партизанами и вместе с ними проводит одну частную операцию по разгрому небольшой группировки противника на открытом левом фланге. И второе — войска корпуса уже в самом начале наступления проводят боевые действия своими резервами и левофланговой дивизией по отражению контратаки противника силой до двух дивизий, тем самым усложняют обстановку не только в полосе корпуса, но и в целом на фланге армии.
Курочкин оживился. Видно, предложения ему понравились. Однако он сказал:
— В отношении партизан. Думаю, что вам не надо в это втягиваться. Во-первых, это прерогатива фронта и даже Ставки, редко — армии. Во-вторых, это очень сложный вопрос, особенно организация взаимодействия сил и средств, действующих с обеих сторон фронта. В-третьих, в том замысле, который у вас уже оформился, партизаны, конечно, должны сосредоточить основные силы, чтобы обеспечить успех на направлении главного удара фронта. Хотя события на флангах часто предопределяют успех всей операции. Вообще, вопрос интересный, но применительно для стрелкового корпуса — тяжеловатый. Вот когда вы разработаете фронтовую операцию, надо будет вспомнить и об этом.
Что касается контрудара по левому флангу (а это не контратака, а контрудар, осуществляемый двумя дивизиями и поддерживаемый артиллерией и авиацией), то он приемлем. Это оживит работу. Но вам надо подумать, кто и как должен действовать, чтобы удар противника был отражен гарантированно, а затем он, понеся потери, отступил. Здесь должны быть сильные аргументы, убедительные доказательства того, что наши войска способны отразить контрудар. Иначе государственная экзаменационная комиссия может посчитать, что противник прорвется, следовательно, провалится наступление, а вместе с этим провалится и ваша работа. Это недопустимо. Но эпизод очень интересный и его надо включить. Итак, будем считать, что вопросы разобраны.
И тут я решился:
— Товарищ генерал армии, большое спасибо за проявленное внимание к моей дипломной работе. Но, прежде чем уходить, я хотел бы, если вы позволите, доложить один личный вопрос, который меня очень беспокоит.
— Что случилось? — удивленно поднял он брови. Я подробно рассказал о вызовах меня к уполномоченному особого отдела.
— Иван Семенович, Иван Семенович… — генерал провел рукой по гладко выбритой голове, брови опустились и даже нахмурились. — Я его отлично знаю… Вы можете идти и спокойно работать. Я внесу ясность. До свидания.
Вернувшись к себе в класс, я сразу был атакован всей группой: «Ну, как?» Всем было интересно, как прошла встреча с начальником академии. Я подробно рассказал, опустив лишь эпизод с особым отделом. В тот же день повстречался с Юденковым и изложил ему реакцию и ответ начальника академии. Он облегченно вздохнул:
— Теперь, я уверен, вы будете работать спокойно. Есть тут у нас один начальник, который неравнодушен к вам. Вот он, очевидно, и стимулирует особистов.
Юденков не мог назвать мне фамилию этого начальника, но его прозрачный намек и без того был достаточно ясен — это дело рук полковника Шляпникова. Удивительно злопамятный и мстительный человек! Никак не могу понять, почему на должности политработников попадали такие бездушные злые люди, как Шляпников? Это же настоящая беда для армии! Когда нас выпускали из академии, Юденков подтвердил мою догадку. Зато сам Юденков был прекрасным человеком — сразу, с первых слов располагал к себе и потом ни разу не дал повода усомниться в нем как в человеке.
Уже через много лет я узнал, что генерал-лейтенант И.С.Варенников, одно время работавший с маршалом Жуковым, был беспричинно арестован. Дело было состряпано по указанию Берии, но не без причастности Хрущева. В свое время генерал-лейтенант Варенников был начальником штаба Сталинградского фронта, а членом Военного совета этого же фронта был генерал-лейтенант Хрущев. Между ними не только не было никакого согласия, но даже наоборот — они не терпели друг друга. Когда мне довелось впервые встретиться с Иваном Семеновичем Варенниковым в 1966 году, то он, не касаясь своего ареста, отбытия наказания и реабилитации, говорил в основном о войне и, в первую очередь, о Сталинграде.
— У меня там были схватки не только с немцами, но и с Никитой Хрущевым. Он постоянно старался влезать в дела штаба, особенно в планирование. Я ему говорю, чтобы он занимался своим делом, а он мне: «Мое дело везде и всё, я должен знать всё». Я ему: «Знать ты все обязан, но отдавать распоряжения работникам штаба не имеешь права. Занимайся моральным духом, обеспечением — и будет порядок». Вообще, почти не было того дня, чтобы у нас не было схваток. Однажды мы сцепились в присутствии командующего фронтом Еременко. Дело происходило в моем блиндаже. Комфронта «остудил» нас, а потом говорит: «А ведь Иван Семенович дело свое знает хорошо. Давай не будем ему мешать, пошли ко мне». И увел Никиту. Но тот такой злопамятный и вредный, что мог любому из Ставки наговорить на меня гадостей.
Как видим, спустя годы, взойдя на олимп партийной и государственной власти, злопамятный Никита Хрущев решил отплатить Ивану Семеновичу Варенникову за инциденты под Сталинградом. Репрессивная машина была запущена и задела косвенно — и меня, поскольку я тоже был Варенниковым. Такие вот дела…
Между тем жизнь в академии шла своим чередом. Приближались судьбоносные дни — государственные экзамены, защита дипломных работ. Но время от времени в нашем привычном, однообразном житье-бытье случались пусть не очень яркие, но довольно интересные события. Например, было объявлено «революционное» изменение в форме одежды — шпоры отменялись вообще, а клинки (шашки) — на парадах. B целом это было воспринято «трудящимися» (т. е. слушателями) положительно, но привычка — вторая натура. И хоть мы, открыв окна, демонстративно повыбрасывали шпоры в газоны на радость московским мальчишкам, но на душе осталась грусть: как это мы, Военная академия имени М. В. Фрунзе, будем проходить на параде без клинков?! Ведь они украшали строй, придавали ему остроту, силу. И вдруг идти с пустыми руками…
Но все улеглось и образовалось. И сейчас без клинков «наша» академия, традиционно открывая парад, выглядит прекрасно. Точнее, выглядела. Сегодня военных парадов нет, как нет и никакой боевой учебы в Вооруженных Силах. Все военные думают об одном — как выжить, о чем совершенно не беспокоятся ни Ельцин, ни тем более правительство.
Пока мы готовили свои дипломные работы, на партийном олимпе жизнь шла по своим законам. Хрущев, стремясь утвердиться у власти, развернул «кипучую» деятельность по искусственному созданию антипартийной группировки Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова. Фактически Хрущев обрушил удар по остаткам последователей Сталина. Этот удар нанес огромный ущерб стране, партии и народу.
Их так называемая антипартийность состояла в том, что эти лица выступили против популистского желания Хрущева отличиться с освоением целинных земель в Казахстане и других районах страны. А ведь жизнь показала, что Маленков и Молотов правильно предлагали эти деньги в 65–70 миллиардов рублей вложить в сельское хозяйство Нечерноземной и частично Черноземной зоны Европейской части России. Но отклонение их предложения для Хрущева было одновременно и поводом публично развенчать оставшихся соратников Сталина. Причем сделать это так, чтобы они вообще не могли подняться, то есть опозорить их на всю страну и на весь мир. А так как с Берией Хрущев уже расправился, применив крайнюю меру, то это было наглядным предупреждением для всех, кто не воспринимал хрущевские «реформы».
