Гул возмущения прокатывается среди собравшихся.

— Тише, товарищи! — призывает к порядку участников собрания председатель и, обращаясь к Ване, спрашивает: — И не стыдно тебе, молодому комсомольцу, Бровкин?

— Стыдно, — тихо говорит Ваня после паузы. — Но честное слово солдата… — И он снова замолкает.

— Разрешите мне! — подымая руку, просит слова Буслаев.

— Слово имеет сержант Буслаев, — объявляет председатель.

— Товарищи! Комсомолец Бровкин действительно не раз нарушал воинскую дисциплину. Он заслуживает самого сурового взыскания. Но Бровкин мне как командиру отделения обещал исправиться…

Ваня бросает удивлённый взгляд на сержанта.

— Не верю я его обещаниям, товарищ сержант, — перебивает Кашин.

— А я верю, боец Кашин! — обрывает его Буслаев. — Разве в начале службы и вы не нарушали дисциплину? — Кашин молчит. — Отвечай, чего молчишь?

— Был такой случай… — с трудом признаётся Кашин.

Комсомольцы смеются.

— Предлагаю, — продолжает Буслаев, — поставить комсомольцу Бровкину на вид, а в случае повторного нарушения дисциплины принять самые суровые меры.

— Кто за предложение товарища Буслаева? — спрашивает председатель.

Все поднимают руки.

— Кто против? Никого, — продолжает председатель. — Кто воздержался? Никто.

Абдурахманов с радостным лицом дружески подталкивает Ваню в бок.

— Повестка собрания исчерпана, — заявляет председатель и встаёт с места.

Комсомольцы выходят в коридор казармы.

У дверей стоит Ваня с поникшей головой. Мимо него проходит Буслаев. Ваня нагоняет его и, идя рядом с ним, тихо говорит:

— Спасибо, товарищ сержант!

— Что твоё спасибо стоит, Бровкин? — сухо, не глядя на него, отвечает Буслаев. — Сегодня — спасибо, а завтра мне опять из-за твоей гармошки, будь она неладна, выговор.

— Не будет этого больше, товарищ сержант! Слово даю…

Буслаев косо смотрит на Бровкина.

— Вот увидите… — шепчет Ваня.

— Посмотрим, — нарочито равнодушно отвечает Буслаев и отходит.

Ваня, задумавшись, стоит в коридоре. Он слышит разговор проходящих мимо него солдат.

— Говорят, в третьем отделении появился какой-то Бровкин… Сладу с ним нет… Всех замучил.

— Ничего, обломают ему рога, — смеясь, отвечает другой солдат.

Ваня отворачивается, чтобы его не узнали, и идёт в глубь коридора.

В пустой палате казармы, освещённой утренними лучами солнца, у окна стоит Ваня и грустно смотрит на двор.

По двору к воротам идут подтянутые, в начищенных до блеска сапогах сержанты, ефрейторы и солдаты. Буслаев, Абдурахманов и Кашин подходят к часовому, предъявляют пропуска и выходят за ворота.

— А где ваш гармонист? — спрашивает Буслаева один из идущих ефрейторов. — Почему он никогда в город гулять не ходит?

— Нельзя ему… Не любит он гулять, — отвечает Абдурахманов.

— Брось болтать, Абдурахманов! — сердито говорит Буслаев.

— А почему? — возражает Абдурахманов. — Сегодня воскресенье. Можно болтать… Я гуляю.

— Ну и болтай на здоровье! — отмахивается от него Буслаев.

— Нет, я пошутил, — обращается Абдурахманов к ефрейтору и с сожалением добавляет: — Бровкин — штрафник… ему гулять запрещено.

— Ай-ай! — сокрушается ефрейтор. — А как здорово играет! А?

В казарме.

К стоящему у окна Бровкину подходит дневальный и с иронией спрашивает:

— Ну как, Бровкин, загораешь?

— Загораю. А тебе что? — Ваня сердито смотрит на него.

— Нет, так… ничего… А погода-то какая? Хороша! А? Говорят, в городском саду оркестр играет, девушки гуляют… А какие красавицы, Бровкин! Говорят, в мире нет лучше девушек, чем в нашем городе…

— А мне всё равно, какие они есть, — отвечает Ваня.

— Конечно, тебе всё равно. Ты их никогда и не увидишь.

— Почему не увижу? — снова сердится Ваня.

— Отсюда из окна их не увидишь… Для этого надо в город пойти. То есть, говоря по-нашему, по-солдатски, надо иметь увольнительную. А тебе её не видать, как своих ушей!

— Я вижу, ты сегодня тоже никак загораешь, — с усмешкой замечает Ваня.

— Нет, брат, — улыбаясь, отвечает дневальный. — Через час сдаю дежурство и — в город! Вот увольнительная. — Он показывает пропуск и вынимает из бокового кармана фотокарточку. — А вот и моя красавица, так сказать, в натуральном виде.

На фото во весь рост снят дневальный под руку с толстой курносой девушкой со смеющимся лицом.

— Нравится? — слышен голос дневального.

— А ну-ка, отойди от меня, занимайся своим делом! — наступает на дневального вышедший из себя Ваня.

— Мне на сегодня дел хватит. Тебя, чудака, жалко стало. — И дневальный идёт к двери.

— Нечего меня жалеть! — сердито бросает ему вслед Ваня. — Тоже мне… утешитель нашёлся!

Ваня подходит к койке, садится спиной к стоящему у дверей дневальному, берёт гармошку и, перебирая лады, тихонько наигрывает какую-то мелодию.

Мимо вытянувшегося дневального проходит капитан Шаповалов.

Ваня слышит приближающиеся шаги и, думая, что это опять дневальный, вскакивает с койки.

— Чего ты пристал ко мне как банный лист?

Он поворачивается — и неожиданно видит перед собой Шаповалова.

— Простите… Простите, товарищ капитан.

— Ничего… ничего! Садись, Бровкин! — говорит капитан и сам садится. Как бы невзначай, он спрашивает: — А где остальные?

— В городе… Гуляют, товарищ капитан, — докладывает дневальный.

— Ах, да… сегодня ведь воскресенье, — как будто вспоминает капитан. — Чего же ты стоишь, Бровкин? Садись.

Ваня неловко садится.

— Да-а… Нехорошо получается, Бровкин, — после долгой паузы обращается к нему капитан. — Чего молчишь?

— Да, нехорошо, товарищ капитан, — тихо отвечает Ваня и снова встаёт.

— Садись! — мягко приказывает капитан.

Ваня снова садится.

— Можешь ты мне по-дружески сказать, что тебе мешает хорошо заниматься и быть дисциплинированным солдатом?

— Ничего не мешает, товарищ капитан, — чуть не плача, шепчет Ваня.

— Может, перевести тебя в другое отделение? Может, к тебе сержант придирается? А?

— Нет, товарищ капитан. Сержант — хороший командир, — опустив голову, говорит Ваня. — Мы все его любим.

— Нет, видать, ты его не уважаешь. С командиром, которого уважаешь, так не поступают, Бровкин. Я ему за тебя выговор объявил.

— Знаю, товарищ капитан! — еле выговаривает Ваня, и глаза его наполняются слезами.

Шаповалов делает вид, что не замечает слез, и, нарочно обратив внимание на гармонь, спрашивает:

— Это у тебя тульская?

— Тульская, товарищ капитан, — проглотив слёзы, отвечает Ваня.

— Я тоже когда-то играл, — словно вспоминая, говорит капитан и, взяв в руки гармонь, не глядя, начинает подбирать мелодию. Улыбаясь, покачивает головой. — Забыл… Не выходит… А ты помнишь?

— Помню, товарищ капитан.

— А ну сыграй, — говорит капитан и протягивает ему гармонь.

Ваня тихо наигрывает мелодию. Капитан внимательно слушает.

— А тебя, должно быть, в деревне любили, Бровкин?

Ваня неловко молчит, ещё тише играя на гармони.

— Незаменимый гармонист, первый парень на деревне, — улыбаясь, продолжает капитан. — Гулянки, свадьбы, посиделки — всё за тобой… Правду я говорю или нет? — настойчиво спрашивает Шаповалов.

— Правду, товарищ капитан, — тихим голосом отвечает Ваня.

— Музыку твою, песни твои любили, а вот человека из тебя забыли сделать… Вот как оно получается, Бровкин. — И капитан, взяв из рук Вани гармонь, снова начинает подбирать какой-то мотив.

— Как фамилия председателя вашего колхоза? — спрашивает Шаповалов, продолжая наигрывать на гармони.