— «Взял»… — повторяет Ваня. — Кто же её отпустит! Отец у неё такой, что о-го! Единственная дочь председателя колхоза.

— Э-э… чудак, — морщится Барабанов. — Зачем тебе председательская дочка, да ещё единственная? Разве на селе других не было?

Ваня виновато пожимает плечами.

— Эх ты! А ещё артиллерист! — подзадоривает его Барабанов. — Вернулся из армии — надо было сразу прийти в дом председателя и сказать: «Здравствуй…». Как его звать?

— Тимофей Кондратьевич Коротеев.

— «… Тимофей Кондратьевич, тесть ты мой дорогой… Мы с вашей дочкой уезжаем на целину строить коммунизм и нашу будущую жизнь. Если тебе без дочери скучно будет — приезжай к нам. Земли в Оренбургских степях на всех хватит…».

Барабанов останавливает трактор, хлопает Ваню по плечу:

— Ничего, я из тебя человека сделаю! — Он спрыгивает с трактора и направляется к стоящей неподалёку машине.

Иван провожает его взглядом.

— Все хотят из меня человека сделать. Но, кажется, ничего не получается…

Иван нажимает стартер. Трактор двигается с места.

В маленькой тесной комнатке, где с трудом помещаются две железные кровати да столик с двумя стульями, лежит Бровкин. Он пьет чай, размешивая ложечкой сахар в стакане.

Абаев подметает комнату и, часто останавливаясь, сердито говорит Ивану:

— На всю армию раструбил: «Еду, еду работать на целину»… А сам хочешь сбежать к себе в деревню.

Ваня молча продолжает размешивать сахар в стакане.

— Это нечестно… это не по-комсомольски! — волнуется Абаев.

— Я здесь честно, хорошо работал, — оправдывается Ваня. — Об этом все знают.

— Потому тебя и назначают бригадиром, — почти кричит Абаев.

— Я не хочу быть бригадиром, — тихо отвечает ему Ваня.

— Почему не хочешь?.. Удрать хочешь!.. — сердится Абаев. — Я знаю, чего ты хочешь! Я в батальон напишу… Пусть там Шаповалов и все знают, что ты собрался удрать…

— Пойми, Мухтар, — жалобно говорит Ваня, — тяжело мне… тяжко…

Абаев подходит, садится на кровать, заботливо кладёт руку на лоб товарища и спрашивает:

— Ты что, правда болен?

— Не могу я без Любаши, — грустно вздыхает Ваня.

— Ай-ай-ай! — качает головой Абаев. — Ах эта Любаша!.. Ах эта Любаша!.. Совсем тебя замучила… — И, пощупав лоб Ивана, продолжает: — Температура у тебя нормальная. Кто же поверит, что ты больной?.. — Взглянув в окно, он вдруг вскрикивает: — Ай, директор идёт!.. С ней… Она тоже идёт… Ирина идёт… Ирина!..

Абаев подбегает к стене, быстро снимает висящую над кроватью фотографию Ирины и прячет её под подушку, приговаривая:

— Не хочу, чтобы директор видел… смеяться будет, — Он швыряет метлу под кровать, подходит к зеркалу, берёт со стола одеколон, смачивает им волосы, затем подтягивает пояс, опять подходит к зеркалу, критически оглядывает себя и говорит:

— Эх, всем хорош, только ростом не вышел.

— А зачем тебе рост?

— Не мне, а Ирине надо. Девушки ничего не понимают: они высоких любят.

Стук в дверь.

Мухтар жалобно глядит на Ваню.

— Не могу… Спроси ты, кто там.

— Я же больной… — шепчет Ваня.

— Самый больной теперь — я, — стонет Мухтар.

Барабанову надоело ждать, и, открывая дверь, он ещё с порога спрашивает:

— Как больной? Заснул?

За Барабановым входит Ирина в белом халате.

— Как больной? А? — снова спрашивает Барабанов.

— Больной ничего… всё в порядке — болен, — не отрывая глаз от Ирины, отвечает преодолевший смущение Абаев.

Бровкин ложится на спину и тяжело дышит.

— Здравствуй, Иван!

— Здравствуйте, Сергей Владимирович, — умирающим голосом отвечает Бровкин.

— Ну, что? Уже конец? Решил помирать? Нет, брат, не выйдет! Некогда, работать надо. Умереть всегда успеешь.

— Почему недосмотрел за товарищем? — спрашивает Ирина Мухтара, встряхивая термометр.

— Это я недосмотрел?.. — удивляется Мухтар. — Я всё время смотрю. А он говорит: «Не надо на меня смотреть».

Ирина ставит больному термометр, и её тонкая рука касается лба Ивана.

— Что у вас болит?

— Грудь… голова… сердце… — отвечает Иван.

— Ни голова, ни сердце тебе не помогут. Всё равно будешь бригадиром, — говорит Барабанов и добавляет: — это тебе я, Барабанов, говорю!

Иван, тяжело вздохнув, поворачивается набок и начинает пить чай.

— Плохо, ребята, живёте, — осматривая комнату, говорит Барабанов. — Надо строить собственный дом…

— Зачем мне дом? — возражает Бровкин.

— Смотрите! Зачем ему дом? — вмешивается Абаев.

— Дом у меня есть в деревне… — и с этими словами Иван, незаметно вынув из-под мышки термометр, прикладывает его к горячему стакану и прижимает рукой.

Абаев заметил проделку Вани и, подмигивая Ирине, легонько подталкивает её рукой. Но Ирина, не поняв, в чём дело, отводит от него взор, смущаясь присутствием директора и Бровкина.

Барабанов разглядывает висящие на стене фотографии родителей Бровкина и спрашивает:

— А почему нет фотографии дочки председателя?

— Спрятал, в чемодане лежит, — отвечает Бровкин.

— Нехорошо фотографию любимой девушки держать в чемодане… Очень странно!.. А где ты, Мухтар, держишь фотографию своей девушки?

Бровкин, улучив момент, снова ставит термометр под мышку.

Абаев, обрадовавшись этому вопросу, поспешно отвечает:

— Нет у меня девушки… Честное слово, нет у меня девушки, Сергей Владимирович!

Ирина, протягивая руку, поворачивается к Бровкину.

— Хватит, дайте сюда. — Взглянув на термометр, она испуганно произносит. — Не может быть!.. Неужели воспаление легких?

— Что случилось? — спрашивает Барабанов. — Сколько?

— Больше сорока… — и она снова кладёт руку на лоб Вани. И, удивлённо пожимая плечами, продолжает: — Ничего не понимаю… лоб холодный как лёд…

Абаев ухмыляется.

Барабанов, хитро прищурившись, опускает указательный палец в стакан с горячим чаем и, быстро выдернув его, говорит:

— Могло быть и больше… термометра не хватило… — И поворачивается к Бровкину. — Ну, Ваня… Короче говоря, хватит дурака валять. — И обращаясь к врачу: — Мы здесь без медицины обойдёмся… До свиданья!

— Очень приятно, — улыбается Ирина. — До свиданья!

Как только Ирина ушла, Абаев засуетился.

— Ну… мне пора… в полевом стане ждут… — и, надев фуражку, выбегает из комнаты.

— Давай-ка, брат, обсудим, что тебе на первых порах требуется, — вынув блокнот, говорит Барабанов, подсаживаясь на кровать к Бровкину. — У твоей бригады ответственный участок…

Бровкин понимает, что всё сорвалось. Он махнул рукой и, поджав под себя ноги, усаживается на кровати. Он задумался и, по привычке почесав затылок, говорит:

— Нашей бригаде не хватает четырёх тракторов.

— Дадим, — откликнулся Барабанов и, записав что-то в блокнот, продолжает: — Дадим… один трактор дадим.

— Не выйдет! — говорит Иван, снова ложась и натягивая на себя одеяло. — Назначайте бригадиром кого-нибудь другого… Мне и в трактористах неплохо.

— Зачем же тебе четыре трактора? Что ты с ними будешь делать? — уже по-настоящему сердится Барабанов.

— Как — зачем? — отвечает ему Иван, откидывая одеяло и соскакивая с кровати (он в солдатском белье, так же как и в казарме). Он показывает ногой на пол, как будут выглядеть участки его бригады, и с жаром говорит: — Вот здесь у меня пятый участок, здесь — девятнадцатый. Между ними двадцать километров. Как же вы мне прикажете гнать трактор оттуда сюда (показывает он то ногами, то руками). Потом быстро садится на корточки, притягивает к себе кастрюлю с сырой картошкой, выбирает её и, раскладывая по воображаемым участкам, говорит: — Здесь же мне нужны четыре трактора? — И, положив четыре картофелины, вопросительно глядит снизу вверх на Барабанова. — Здесь меньше чем двумя тракторами я не обойдусь? — спрашивает он. — А на остальных участках? Нет, десять тракторов! Меньше не могу!