Он ходил по крышам точно так же, как по ровной земле. Он бы очень удивился, скажи ему, что у него такая же бессознательно-небрежная походка, что и у девчушки в юбочке с оборками. Колокольня, ротонда, стены, волны крыш были для него деревьями, рощами, изгородями, холмами новой неизвестной земли. Темные провалы внутренних дворов были всего лишь лужами, на которые не надо было смотреть; улицы — речками, на берегу которых следовало остановиться.
Это не было ни забавным сном, ни горькой тайной, не поддающейся разгадке. Сейчас хитрость здесь была бесполезна, оставалось только смириться. Она могла понадобиться позже, когда возникнет новый порядок вещей с новыми правилами игры. Когда стираются границы между реальным и нереальным, когда ни в том, ни в другом нет нужды, то сразу же, вопреки всем ожиданиям, возникает ощущение, что стены тюрьмы сжимаются.
Анджело смотрел на переплетение крыш и стен, похожих на обрушившиеся строительные леса, когда вдруг увидел в обрамлении слухового окна человеческое лицо с черным пятном широко открытого рта. Прежде чем он осознал реальность этого видения, он услышал пронзительный крик. Он стремительно скрылся за большой трубой.
Совершенно невидимый, он находился в двух или трех метрах от слухового окна. Он услышал гул испуганных голосов, повторявших: «Она его видела! Она его видела!» Тот же голос продолжал стонать: «Он здесь, он идет, он над нами!» Послышался топот, потом чуть более уверенный мужской голос спросил: «Где? Где он? Где ты его видела?»
Сквозь щель между двумя кирпичами Анджело мог разглядеть слуховое окно. Из окна показалась рука с вытянутым пальцем, указывающим куда-то наверх: «Там, наверху! Господи! Мужчина с большой бородой!» Потом крики возобновились, и Анджело услышал топот бегущих по лестнице ног.
Анджело не сразу вышел из-за трубы. Потом, проскользнув за высокими коньками крыш, вернулся под прикрытие аркбутанов.
Наступил вечер. Анджело решил во что бы то ни стало перебраться на крыши другого квартала.
Северная улица была действительно очень узкой: метра три, не больше, а в одном месте, где выступали карнизы, даже еще уже. Если иметь доску, а лучше приставную лестницу, то можно без труда перебраться на ту сторону. Он вспомнил о лестнице, которая соединяла галерею с последней площадкой в доме, где он взял съестные припасы. Воспользовавшись остатками дневного света, он пошел посмотреть, можно ли ее вытащить без особого шума. Она была не закреплена. Он слегка потянул ее, чтобы выяснить, не слишком ли она тяжелая. Она оказалась такой легкой, что он смог совершенно бесшумно вытянуть ее на галерею. Оставалось выяснить, хватит ли ее длины. Казалось, что да. Он отнес ее к ротонде.
Съев томатной пасты и немного сала, Анджело крепко заснул. И спал без сновидений. Свежий и бодрый, он проснулся, когда было еще темно и свет лишь начинал брезжить на востоке. Он собрал свое имущество.
Перекинуть лестницу через пустоту оказалось гораздо проще, чем он ожидал, так как место, которое он для этого выбрал, было достаточно узким, а лестница легкой. Заря едва начала заниматься, и он понял, что время для перехода было самым подходящим. Улица внизу еще тонула в темноте, и поэтому не было ощущения пустоты под ногами. Единственная трудность заключалась в том, чтобы перенести на ту сторону плетеную корзину с двумя бутылками томатной пасты, горшочком жира, двумя банками варенья, бутылкой желтой жидкости с непонятным названием, колбасой и двумя бутылками вина. Что касается сапог, то он их снова связал и повесил на шею, а вот с корзиной было сложнее, так как обе руки обязательно должны были быть свободными. Время шло, а он ничего не мог придумать. В конце концов он сказал себе: «Придется оставить корзину здесь. Если по ту сторону я не найду никакой еды, что мало вероятно, то мне, к сожалению, придется возвращаться за едой сюда. Но вряд ли. Главное сейчас — не сломать себе шею».
Он встал на четвереньки и решительно двинулся вперед. Перебравшись, он втащил лестницу и спрятал ее за коньком крыши. Потом растянулся рядом и стал ждать рассвета. Он с удивлением заметил, что горячие черепицы очень приятно греют ему спину. Его действия потребовали от него такого напряжения, что сейчас он весь дрожал от холода.
«А где же кот?» Он вспомнил, что не видел его с прошлого утра. Потом подумал, что, переходя, мог бы сунуть себе в карман хотя бы колбасу. На самом деле еда не очень интересовала его. А вот кота ему всю ночь до самого рассвета очень недоставало.
Лежа в блаженном покое на теплых черепицах, он вдруг заметил, что грохот телег так и не прекращался со вчерашнего дня. Просто он был слишком занят собственными мыслями, чтобы обращать на него внимание. А теперь он снова слышал их барабанную дробь на мостовых.
Его новое владение на крышах оказалось гораздо более обширным, чем предыдущее. Окружавшие его улицы были расположены довольно далеко друг от друга. Застройка была столь плотной, что ее в свое время решили, должно быть, проредить внутренними двориками и садами. В некоторых садах росли не только плодовые деревья. Эти дворы и эти сады были со всех сторон окружены домами, так что он мог все их обойти. Дома явно принадлежали зажиточным людям. Но сколько Анджело ни вглядывался в светлые окна, сквозь которые можно было видеть ковры и мебель, он не заметил там никаких признаков жизни. В какой-то момент он очутился так близко от окна, что ясно разглядел чистую, пустую плиту, на которой не было ни одной кастрюли. Люди здесь не умерли: они уехали.
«Вот объяснение всех революций, — подумал он, — даже того, что меня отдубасили в тот вечер. Ты глуп, — добавил он, — эти люди не умерли здесь, однако из этого не следует, что они не умерли в другом месте. Вот и вся разница. Это очень тонкое соображение». Он был очень им доволен.
«Если бы я хотел, я бы мог там нежиться в креслах. Только уж дудки! Я не думаю, что болезнь — это бородатый мужчина, но я совершенно уверен, что это маленький зверек, гораздо меньше мухи, который прекрасно может гнездиться в обивке кресел или в ворсе ковра. До сих пор на крыше мне было неплохо, а потому я тут и остановился. Но похоже, съестным тут не разживешься».
В домах этого квартала не было галерей, а кроме того, сколько он ни искал, он так и не нашел ни одного ровного места, где бы можно было спать. И даже ни одного уголка, вроде аркбутанов ротонды, чтобы укрыться от солнца. Оно было еще белее, чем обычно. Лучи, отражающиеся от гладких черепиц, были не менее жгучими, чем падающие прямо.
Зато его ужасно обрадовало появление кота. Бог весть, как кот сумел до него добраться. Может быть, перепрыгнул? Во всяком случае, с этого момента он ходил за Анджело по пятам, как собака, и пользовался каждой остановкой, чтобы потереться о его ноги. Он обошел с Анджело все владения, а когда тот сел в тени невысокой стены, кот прыгнул к нему на колени и стал ласкаться всеми возможными кошачьими способами.
Со стороны церковной площади по-прежнему доносился грохот телег. Время от времени из глубины улицы поднимались крики, стоны, безответные вопли о помощи.
В стене, около которой сидел Анджело, было небольшое квадратное оконце. Кот прыгнул туда. Так как он не возвращался, Анджело позвал его, потом, просунув туда голову и плечи, заглянул внутрь. Это был просторный чердак, заполненный причудливыми предметами, один вид которых вызывал ощущение безмятежного покоя. Анджело тотчас же попытался пролезть, но отверстие было слишком узким. Взглянув еще раз на безжалостное сверкание крыш, на бесцветные холмы, где получившие новую пищу костры снова выбрасывали в небо клубы жирного дыма, Анджело почувствовал непреодолимое желание еще раз взглянуть на этот прекрасный, пронизанный светом чердак, где хранились старинные ткани, реликвии из полированного дерева, металлические оправы в форме цветов лилий, солнечные зонтики, юбки на каркасах из ивовых прутьев, шляпки из муаровой тафты, переплеты книг, сломанная мебель, перламутровые гирлянды, букеты флердоранжа, словно застывшие в воске предметы элегантной и беззаботной жизни. Блузки, платья, шемизетки, чепчики, перчатки, сюртуки, мужские пальто с пелеринками, цилиндры, висящие на гвоздях хлысты украшали стены. Крохотные сафьяновые, кожаные, бархатные туфельки на высоких каблуках, домашние туфли с шелковыми помпонами, охотничьи сапоги стояли на низеньких скамеечках, словно только что сброшенные с ноги их владельцами, а не причудливо выстроенные в аккуратном порядке, даже более того, словно они еще облекали чью-то невидимую ногу и в ней еще была жизнь и сила. А на мраморном комоде плашмя лежала сабля в ножнах. Кавалерийская сабля с золотым галуном на рукоятке. От всего этого так же, как и от ласкового мурлыканья кота, веяло теплом и душевным покоем. Впрочем, кот был здесь, он лежал на старом пледе и звал Анджело меланхоличным и нежным воркованием голубя, которое казалось голосом ушедшего мира.
