— Мне все это не слишком нравится, — сказал Анджело.

— А что делать, — возразила молодая женщина, — они обещали мне кабриолет, я буду ждать. Только я очень огорчена из-за вас, вы бы могли быть уже далеко.

— А может быть, все-таки лучше, чтобы я был рядом с вами, — ответил Анджело. — И на всякий случай давайте лучше отойдем в сторону.

Снова появился часовой. Он привел толстого мужчину в синем фартуке. Тот остановился посередине и вытянул шею, оглядывая всех присутствующих:

— Тот, кто хочет есть, может сделать заказ.

— А что можно заказать? — подошел к нему Анджело.

— Все, что угодно, барон.

— Два жареных цыпленка?

— Почему бы и нет?

— Хорошо, значит, два жареных цыпленка, хлеб и две бутылки вина, и еще купите мне два десятка сигар, таких, как эта.

— Гоните монету.

— Сколько?

— Тридцать франков, и исключительно ради ваших прекрасных глаз.

— Вам не откажешь в деловой хватке.

— Пока кругом пройдохи, нужно держать ухо востро. Добавьте три франка на сигары. У вас есть, во что все это уложить?

— Нет, — ответил Анджело, — заверните в салфетку и не забудьте положить нож.

— Одно экю за салфетку и еще одно за нож.

Анджело был единственным, кто заказал еду. Все смотрели на него с любопытством, смешанным с ужасом. Пожилой господин с элегантной бородкой и язвительным видом сказал ему:

— Ваша неосторожность, молодой человек, подвергает всех нас большой опасности. По вашей милости сюда принесут салфетку из деревни, где наверняка есть больные. Все, что можно себе сейчас позволить, — это съесть пару яиц всмятку.

— Я не слишком доверяю кипяченой воде, — ответил Анджело. — И ваша большая ошибка и ошибка тех, кто смотрит на меня круглыми глазами, в том, что вы отказываетесь от привычной жизни. Я три дня почти ничего не ел. Если я упаду в обморок от слабости, вы решите, что у меня холера, и просто от страха начнете дохнуть как мухи.

— Я не боюсь, сударь, — ответил господин с элегантной бородкой, — и я это уже доказал.

— Ну и продолжайте в том же духе. Лишнее доказательство не помешает.

Анджело съел своего цыпленка и был очень доволен, что гувернантка и дети безо всяких опасений принялись за своего. Они выпили вина. А чтобы окружающие не беспокоились, Анджело выкинул салфетку в окошко. Он угостил часового сигарой и закурил сам, стоя на пороге сарая.

Он простоял так минут пятнадцать, словно завороженный огромным белым солнцем. Вдруг из глубины сарая донесся какой-то шум. Это люди стремительно разбегались от распростертой на соломе женщины. Несчастная стучала зубами, а по щеке ее растекалось синее пятно.

— Есть у кого-нибудь спирт? — спросил Анджело. — Или водка? — повторил он, оглядывая всех.

Наконец одна крестьянка вынула из своей корзины бутылку. Но не передала ему в руки, а поставила на пол, отошла и только тогда сказала:

— Возьмите.

Заболевшая была молода, у нее были очень красивые волосы и молочной белизны лоб.

— Найдется здесь хоть одна смелая женщина, чтобы раздеть ее, расстегнуть лиф и расшнуровать корсет? Я в этом ничего не понимаю.

— А вы перережьте шнурки, — сказал кто-то.

Какая-то женщина нервно засмеялась. Анджело снова подошел к часовому.

— Отойдите от двери, — сказал он, — мне нужно вынести заболевшую женщину и положить ее на солнце, чтобы согреть ее и чтобы не дать этой своре трусов околеть от страха. Я сам попробую сделать для нее все, что могу, если только в деревне не найдется врача.

— Откуда он возьмется в деревне? — ответил часовой.

— Хорошо, тогда я сам, — сказал Анджело. — А вы встаньте вон там напротив, если боитесь, что кто-нибудь удерет. Только вряд ли, они там все трясутся от страха. Ну а теперь, может, хоть кто-нибудь поможет мне ее вынести, мужчина или женщина. Или на худой конец ребенок, — добавил он с сухим смешком, — если прочие почитают себя такими важными господами.

— Не надо впутывать детей в эти грустные занятия, — откликнулась седая бородка.- Genus irritabile vatum…[7] Я вам помогу.

Они вынесли женщину из сарая и положили на соломенную подстилку. Пожилой господин очень ловко раздел ее и даже сумел, не причинив ей боли, избавить ее от корсета, что было совсем непросто, потому что она металась на своей подстилке. Во время этой процедуры у нее изо рта полилась пресловутая рисовая каша. Но Анджело очистил ей рот и заставил выпить. Полные и шелковистые бедра молодой женщины были холодны как лед и покрывались сетью фиолетовых прожилок. У нее не прекращался понос. Часовой отвернулся и смотрел на раскаленные холмы, над которыми жара висела травяной пылью, словно пар над стаканом.

Из сарая доносились громкие голоса и взрывы нервного смеха. Через два часа женщина умерла. Анджело сел рядом с ней. Пожилой господин тоже. Из деревни изредка долетали крики и протяжные, почти безмятежные стоны, казавшиеся мрачными в этом жгучем зное.

— Если бы Парис мог видеть кожу Елены такой, какая она есть, — сказал пожилой господин, — он увидел бы, серо-желтую сетку, неровную, шершавую, состоящую из беспорядочных ячеек, в каждой из которых торчит волосок, напоминающий кроличий; и он ни за что не влюбился бы в Елену. Природа — это огромный театральный спектакль, и декорации вызывают оптический обман.

Анджело протянул ему сигару.

— Я никогда в жизни не курил, — сказал пожилой господин, — но сейчас я вполне готов начать.

К вечеру в сарае умер мужчина. Очень быстро. Болезнь стала развиваться так стремительно, что сразу же исчезла всякая надежда. Потом еще одна женщина. Потом мужчина, который без конца ходил взад и вперед, затем остановился, лег на солому и медленно закрыл глаза рукой. Дети начали кричать.

— Успокойте детей, — сказал Анджело, — и слушайте меня. Подойдите сюда. Не бойтесь. Вы же видите, что я ухаживаю за больными, прикасаюсь к ним, и я не болен. Я съел целого цыпленка, и я не болен, а вы трясетесь от страха и всего боитесь, и поэтому вы умрете. Да подойдите же. То, что я хочу вам сказать, нельзя кричать во все горло. Нас сторожит всего лишь один крестьянин. Как только стемнеет, я его разоружу, и мы уйдем. Лучше рисковать жизнью без пропуска, чем сидеть здесь в ожидании пропуска на тот свет.

Пожилой господин решительно встал на сторону Анджело. Его поддержали еще двое мужчин крепкого крестьянского сложения и с десяток женщин с детьми. Другие сказали, что не могут бросить багаж, а идти с чемоданами через поля они не в состоянии.

— Решайте, что лучше, — сказал Анджело, — сидеть взаперти и ждать, пока эти умирающие от страха крестьяне и жандармы дадут вам шанс выжить, или взять свое спасение в свои собственные руки. А тогда при чем здесь чемоданы?

Но они ответили, что легко ему говорить, а они без чемоданов не могут.

— Ну что ж, вольному воля, оставайтесь, — сказал Анджело, однако попытался уговорить гувернантку.

— Нет, — сказала она, — я тоже остаюсь.

Она непоколебимо верила в могущество имени господина де Шамбона. Она была уверена, что получит кабриолет и этот пресловутый пропуск, с которым она стрелой помчится к цели.

— Я не могу позволить себе рисковать.

— Оставаясь здесь, вы рискуете гораздо больше.

Тогда она очень твердо заявила, что будет путешествовать цивилизованно, а не бродить по дорогам, как цыганка, что жандармы, которые прекрасно знают, кто такой господин де Шамбон, обещали ей кабриолет и пропуск и что она уедет отсюда только как положено, в кабриолете и с пропуском. Вчера вечером она была одна в лесу, в темноте. Анджело помог ей, и она ему очень благодарна. Но сегодня — другое дело. Ей твердо обещали.

— Вы же сами слышали, что, если никто не захочет ехать добровольно, они найдут средства доставить в Авиньон детей господина де Шамбона. Я не решалась вам сказать, кто такой господин де Шамбон. Господин де Шамбон — первый председатель суда, вот. Теперь вы понимаете?