Герцог ничего не ответил, но Шимона почувствовала, с каким трудом он сдерживает себя.
— Моя жизнь… принадлежит вам, — продолжала Шимона. — Может быть, вы сочтете меня обузой… надоедой… но я никогда не покину вас!.. Я последую за вами в Рейвенстоун-Хаус и буду ждать на пороге, пока вы не впустите меня внутрь…
Герцог издал звук, в котором смешались смех и плач, затем обнял Шимону и привлек к себе.
— Да вы понимаете, о чем говорите? — спросил он. — Неужели вы и вправду согласны остаться со мной? Согласны выйти за меня замуж?
— Я люблю вас! — вскричала Шимона. — Я люблю вас, люблю… страстно, и если вы… прогоните меня… клянусь — я умру!..
— О моя дорогая!..
Голос герцога прервался от волнения. Он сжал Шимону в объятиях и, словно потеряв контроль над собой, начал покрывать ее щеки быстрыми, жадными поцелуями.
Вот их губы встретились… Никогда еще Шимона не испытывала такого восхитительного чувства всепоглощающей нежности.
Казалось, они стали одним целым. Не существовало больше никакого препятствия между ними. Каждый стал частью другого, и обоих охватил восторг и экстаз этого божественного слияния.
Они жадно прижимались друг к другу, как путешественники, застигнутые жестокой морской бурей и наконец доплывшие до тихой и безопасной гавани, где им уже ничего не грозит.
Шимоне виделся какой-то таинственный яркий свет. Все ее тело пело в такт неслышной музыке, нисходившей с небесных сфер.
Подняв голову, герцог взглянул в лицо Шимоне. Он и представить себе не мог, что женщина может выглядеть одновременно такой счастливой и такой одухотворенной. Ему захотелось опуститься на колени перед этой чистотой…
— Я люблю тебя! Моя драгоценная, единственная, моя прекрасная возлюбленная! — прошептал он срывающимся голосом.
И, уткнув голову Шимоне в шею, он тихо прошептал:
— Помоги мне стать таким, каким ты хочешь меня видеть… Я умру, если ты разочаруешься во мне!..
— Я хочу, чтобы ты всегда оставался таким, каким был со мной до сих пор, — отвечала Шимона, — добрым и нежным… внимательным… воплощением красоты и благородства…
Он поднял голову:
— Ты действительно так считаешь?
— Ты сам знаешь, что да.
Они снова взглянули друг другу в глаза, и снова мир вокруг перестал существовать…
Герцог подвинулся в кресле и усадил Шимону рядом с собой.
Места для обоих хватало, только если он крепко прижимал ее к себе.
— Тебе вредно так напрягаться, — с тревогой произнесла Шимона.
— Не беспокойся обо мне!
— Как же я могу не беспокоиться?! — вскричала она. — Подумать только — ведь я могла тебя потерять!..
Ее голос прервался от скрытого рыдания, и от смущения она спрятала лицо у него на груди.
— Ты плачешь, — сказал герцог озабоченно. — Моя любимая, скажи мне, почему?
— Просто я очень счастлива… — ответила Шимона сквозь слезы. — Я так боялась, что ты… не позволишь мне остаться… что я не буду нужна тебе…
— Не будешь мне нужна? — удивленно переспросил герцог. — Да знаешь ли ты, как я страдал все это время? Я думал о тебе каждую секунду, понимая необходимость отослать тебя к родственникам и в то же время невозможность своей жизни без тебя.
— Неужели ты и впрямь сделал бы это? Так жестоко поступить со мной!..
— Я думал прежде всего о тебе, — возразил герцог. — Да и теперь я убежден, что правильнее было бы отправить тебя к дедушке с бабушкой.
— Я никогда… не позволила бы тебе меня отослать, — твердо сказала Шимона. — А кроме того… Ты, как мне кажется, придаешь слишком большое значение разговорам о тебе. Я не знаю, какие чудовищные поступки ты совершил в прошлом…
— Молю Бога, чтобы ты никогда об этом не узнала! — с чувством произнес герцог.
Глядя на щеки Шимоны, залитые слезами, он спросил:
— Так что ты собиралась сказать?
— Не знаю, может быть, ты не согласишься со мной… — нерешительно начала Шимона. — Я вот о чем подумала… Может быть, нам на время… оставить Лондон и поселиться в деревне… в твоем милом доме с красивым садом?.. По-моему, люди вскоре перестанут… распускать о тебе злые сплетни… и начнут говорить о твоих добрых делах…
Герцог взял Шимону за подбородок и повернул к себе ее лицо.
— А ты действительно этого хочешь? — спросил он. — Ответь мне честно — ты согласна жить в деревне вместо того, чтобы разъезжать по балам и приемам, которыми могла бы наслаждаться в Лондоне?
Шимона ласково усмехнулась:
— Поскольку я ни разу в жизни не была ни на каких балах или приемах, я вряд ли буду скучать без них! И потом, я гораздо больше хочу быть… с тобой, нежели на самом блестящем в мире балу… По-моему, на свете нет ничего более восхитительного, чем жить в деревне… ездить верхом… ухаживать за садом… И быть вместе!
Герцог прижал ее к сердцу.
— Вместе! — как эхо повторил он. — Вот что главное! А работа в Рейвенстоуне найдется для нас обоих.
— И в чем же она заключается? — с любопытством спросила Шимона.
— Видишь ли, мой отец настолько ненавидел женщин, что приказал перенести на чердак все картины — а среди них было немало ценных, настоящих произведений искусства, — на которых были изображены женщины, одетые — вернее, раздетые — на манер классических богинь.
Герцог улыбнулся и продолжал:
— Туда же была отправлена вся мебель, украшенная резными сердцами или амурами, а также энное количество кроватей и диванов, на взгляд отца, слишком удобных и потому зовущих к греховным наслаждениям.
— Должно быть, от этого твой дом стал слишком… суровым.
— Так оно и есть. Вот почему я почти не жил здесь с тех пор, как умер отец, — ответил герцог. — Но вдвоем мы сможем возродить былую славу Рейвенстоуна, вернуть замок в то состояние, в каком он был при моем деде. Именно он значительно перестроил наш дом и украсил его бесценными произведениями искусства, вывезенными из Италии и Франции.
— Я с радостью примусь за это!
— Мы будем заниматься этим вместе, — добавил герцог.
— Звучит восхитительно и заманчиво…
— Как и ты сама!
Вытащив из кармана изящный носовой платок, герцог осторожно вытер слезы с глаз Шимоны и нежно поцеловал сначала их, а потом ее нежные округлые щеки.
Прижав девушку к груди, он отыскал ее губы и начал целовать неистово, страстно, настойчиво. В глазах герцога горел огонь желания, но Шимону это не испугало.
— Я люблю тебя!..
Шимона сама не знала, произнесла ли она эти слова вслух или только подумала.
Все ее тело пронизывало ощущение чуда. Страстные прикосновения герцога рождали в ней ответный огонь.
И снова, как и всегда, когда он целовал ее, Шимона почувствовала, что они становятся единым целым.
А ведь именно этого она всегда хотела, подумала девушка.
Герцог провел рукой по волосам Шимоны, откидывая их со лба.
— Ты такая красивая! — прошептал он. — Ты будешь самой прекрасной из всех герцогинь Рейвенстоунских.
— Мы закажем художнику наш портрет. Пусть он изобразит нас вот так… рядом.
Герцог рассмеялся:
— А почему бы и нет? А подпись будет такая: «Ее Честь и Его Бес…»
Шимона прикрыла ему рот своей ладонью:
— Ты не должен так говорить! Все это в прошлом… Забудь о плохом! Искупленный грех — уже не грех…
— Ты в этом уверена? — с сомнением в голосе спросил герцог.
— Так сказано в Библии, — убежденно ответила Шимона. — Помнишь, там говорится об «очищении огнем»? Значит, и ты теперь чист — ведь ты так храбро вел себя на пожаре, спас мне жизнь!.. Мы начнем все сначала… ты и я… И давай с сегодняшнего дня никогда не вспоминать прошлое!..
Шимона обвила руками голову герцога и положила ее себе на грудь.
— Я уверена: эхо наших добрых дел разойдется, как круги по воде! Мы сможем сделать многих людей счастливыми и довольными…
— Моя дорогая! — страстно прошептал герцог. — Я люблю тебя! Обожаю! Я тебя боготворю!..
И он снова начал целовать ее, пока они оба не взмыли в бесконечное небо, усыпанное мириадами звезд, где не было никого, кроме них двоих и их божественной любви…
