Я долго сижу перед монитором компьютера в рубке, долго лицо руками закрываю. Не понимает меня компьютер, спрашивает меня строкой на экране — «Какие будут приказания?», не понимает, почему я сижу без дела, почему на запросы не реагирую. Как ему, электронному, понять, что слаб человек, что боится человек прежде всего не трудностей при достижении своей цели, а того момента, когда цель эта достигнута. Не понимает железо, что восемь лет я не был дома, что восемь лет я не мог даже надеяться, что смогу когда-нибудь вернуться, восемь лет я шел к своей цели на ощупь, в темноте, я спотыкался и падал, поднимался и упрямо полз вперед. Как он может измерить восемь лет потерь, разочарований и отчаяния, страха и боли, смеха и слез, любви и ненависти, бешенства и спокойствия?

Выключаю я компьютер, не нужен он мне. Мне сейчас никто не нужен. Я вернулся домой...

Самая моя страшная находка оказалась скрытой в тени Корабля. Я увидел большой металлический черный куб, высотой в пять метров, отверстия на нем странные, воронки, трещины, а вокруг куба этого страшного — ямы вырыты, траншеи прокопаны, дыра в земле под куб ведет.

Смотрю я на это, долго в недоумении смотрю и доходит до меня, что это — Ловушка, о которой мне Говоров рассказывал. Смотрю я на этот куб нечеловеческий — и понимаю, что ямы в земле вокруг него руками человеческими вырыты, что отверстия, трещины и царапины на броне его тоже руками человеческими сделаны. Звал этот куб людей к себе оставшихся, долго звал, рвались они к нему, пытались руками своими слабыми разломать его, зову неслышному повинуясь, били его, кусали, ногтями ломающимися броню царапали. Но не смогли его сломать, не могли и уйти, так все тут и остались, и умерли, и прах их тел и костей ветер налетевший развеял.

Закричал я страшно тогда, от ярости бессильной на тварей бездушных, такую жестокую смерть людям моим уготовивших. Закричал я, содрогнулся воздух от моего крика и эхо его повторило неоднократно. Вытащил я бластер из кобуры на поясе с единственной мыслью — уничтожить Ловушку, разрезать ее на куски лазерным лучом, и куски эти резать еще на куски и так до тех пор, пока не останется от этого проклятого металла даже пыли. Но когда ощутил я в руке правой тяжелую рукоятку оружия, то передумал я ее уничтожать и резать на куски не стал. Подумал, пусть стоит здесь, пусть люди знают, что есть где-то в космосе существа жестокие, нечеловеческие у них мысли и поступки. Пусть знают люди, на что способен нечеловеческий разум. Пусть помнят тех, кто умер смертью страшной, неправильной, жестокой. Пусть помнят и никогда не забывают. Пусть смотрят в небо и будут готовы, чтобы не повторилось подобное зверство никогда.

И лазерным лучом на броне выжег — «Покойтесь с миром, люди»...

Долгим был мой путь домой, страшным и долгим. Шел я по улицам пустым и дома безжизненные смотрели на меня пустыми глазницами слепых окон. Шаги мои были громкими в оглушительной тишине, эхо от моих шагов металось от дома к дому. Невольно я старался ступать как можно тише. Вышел из Крепости, пересек Средний Город, держа направление на башню Судьбы. Чем-то мой переход напомнил мне, как я убегал из Селкирка и брел через Город совсем один. Вокруг были люди тогда и мне было не так страшно, как сейчас.

Вот и башня Судьбы, осенний ветер по площади пыль гоняет, завывает в подворотнях. Прохожу мимо, в черный провал входа заглядываю, но внутрь заходить не хочу. Сыростью изнутри несет, плесенью, запустением. Мертв мой Город, оставили его.

Иду по Фритауну, от усталости шатаюсь. Усталость моя не от ходьбы, не от голода. Голода я просто не чувствую. Устал я от предчувствий страшных. Не ждал я, что так тяжело мне будет. Думал, прилечу — и Рива меня встретит, побегут ее ножки маленькие мне навстречу, обнимут меня ее ручки, и услышу я и почувствую, как колотится ее сердечко нежное трепетное теплое. Мечтал, что Артура увижу, и Марта заплачет от радости, когда меня увидит. Да, наивный я человек, глупый.

Нет сейчас ничего — ни светлого нового мира, ни инферно нет, кажутся они мне сейчас ненастоящими, игрушечными, фальшивыми, как декорации в театре. Реален только этот мир, реальна пустота уличная, и молчанье домов, и холод стен, и камни под ногами реальные, а я — нет. Я — вымысел, мираж, привидение. Реальны только голоса в моей голове, реален хор нестройный людей, которых давно уже нет. Мой мир спит и видит сон. В этом сне я иду по его опустевшим улицам, а в небе плывут белые облака...

Застонал я, когда дом свой увидел. Застонал от боли, внезапной острой иглой проткнувшей сердце. Чтобы, не упасть, мне пришлось схватиться за стену.

Вхожу под арку стрельчатую перед входом. Темно и прохладно. Двери наши железные проржавленные выломаны, одна половина на земле лежит, вторая на одной петле вывернутой висит. Вижу — лежит в пыли перед входом обрез Арчера, стволы толстым слоем ржавчины покрыты. Беру его в руки. Оба курка спущены, бойки капсюли придавили. Пытаюсь открыть затвор, со второй попытки мне это удается и со скрежетом я переламываю стволы. В стволах — две гильзы пустые.

Представляю себе, как Арчер видит, как на меня напали, как бегут к нему твари страшные. Я знаю, что испугаться он не мог. Я знаю и просто вижу, как Арчер стоит на пороге нашего дома и спокойно целится в приближающуюся Формику, как стреляет два раза.

— Значит, ты дрался до последнего, да, Арчер? — говорю я и это мои первые слова, произнесенные вслух после возвращения.

Вытираю слезы и вхожу в дом, прижимая к груди обрез, как ребенка грудного. Дом встречает меня тишиной и хаосом. Стол в зале опрокинут, стулья разбросаны, как будто в комнате что-то взорвалось. Я обхожу комнаты первого этажа, заглядываю в пустую кухню. Везде — такой же беспорядок и толстый слой пыли. Тяжелый запах брошенного дома, покинутого жилья.

Поднимаюсь по лестнице наверх. Вхожу в свою комнату. Окно разбито, на полу и стенах подтеки от воды. У меня нет сил, я ложусь на кровать и проваливаюсь в тяжелый сон, успев прошептать в тишину:

— Я вернулся...

Я просыпаюсь ночью, оттого, что меня кто-то зовет.

— Алекс, Алекс! — слышится голос.

— Я здесь, — кричу, — я здесь!

— Алекс, Алекс!

Я бегаю в темноте по всему дому, спотыкаюсь о перевернутую мебель, падаю, поднимаюсь, бегу, снова падаю. Я кричу:

— Рива! Марта! Артур! Арчер!

Кто-то продолжает звать меня. Когда я бегаю по первому этажу, голос доносится сверху, когда поднимаюсь на второй — голос снизу.

Я вбегаю в свою комнату и падаю на пол. Чьи-то холодные руки гладят меня по голове, кто-то пытается приподнять меня. Я встаю на колени и вижу Марту и Артура, рядом с ними стоит Арчер, впереди — Рива. Это она гладила меня по голове. Рива, моя маленькая Рива, почему у тебя такие холодные руки?

«Потому, что меня нет, Аль», она молчит, но я слышу ее ласковый голос у себя в голове.

— Я вернулся, Рива! — кричу я.

«Мы рады, что с тобой все в порядке, малыш», — голос Артура.

«Ты неплохо дрался, братишка» — это уже Арчер.

«Ты так вырос, Алька» — печально улыбается мне Марта.

— Почему вы такие, почему?! — кричу я.

«Потому, что нас здесь нет», отвечает Марта.

— Почему вы такие прозрачные, почему я вас вижу в темноте?!

Они молчат и смотрят на меня. В их взглядах нет укора, только печаль и жалость и еще что-то, не могу понять что.

— Вы умерли?!

Они молчат.

— Что с вами? Где вы? — шепчу я и слезы текут из глаз. — Почему вы молчите?

Они ничего не отвечают мне.

— Я не виноват, что вышел к Никишу, Рива! Я должен был выйти, я должен был взглянуть в лицо своему самому страшному врагу! Ведь Никиш был моим отражением наизнанку — он не видел снов, а я видел, он ненавидел — я любил! Я знаю, я не должен был оставлять тебя! Господи, Рива, не проходило ни дня, ни одной ночи, чтобы я не мечтал, чтобы ты была со мной! Каждую ночь я говорил себе: «Ты идиот, Аль, ты променял свою единственную любовь на возможность воткнуть нож в своего врага. Ты потерял свою любовь, потому что твой старый страх был сильнее твоей любви». Каждую ночь я видел, как я успеваю добежать до дома. Каждую ночь я добегал до дома, чтобы успеть защитить тебя, Рива, чтобы мы были друг с другом до конца, каким бы страшным он ни был! Как же я ненавидел Никиша тогда, как же я его ненавидел! Мне казалось, что с его смертью пришла смерть нашего мира, что когда его бешеное сердце перестало биться, то разорвалось наше небо! Как же я ненавижу себя, Рива! Я ненавижу себя за то, что вышел из дома. Нужно было взять у Арчера обрез и снести Никишу башку, но я не мог стрелять в него, Рива, у него не было пистолета, только нож, понимаешь, Рива?! Прости меня, Рива, пожалуйста, прости меня, прости!