— Мы называем его Яхве, мистер Арчер, — сказал профессор Мэтьюз, декан кафедры искусственного интеллекта.

— Можно просто Алекс, господа, — улыбаюсь я. — Яхве, так кажется, звали старого иудейского бога?

— Да, это так, — улыбнулся Мэтьюз.

— Спасибо, профессор. В статье говорилось, что этот нейронный компьютер создан в единственном опытном экземпляре, на его разработку и создание ушло десять лет.

— Даже больше. Над ним работали все сотрудники нашей кафедры, а больше всего — начальник нейролаборатории профессор Алла Георгиевна Пригода — гениальная женщина, талантливый ученый.

— Говорилось также, что этот компьютер Яхве, потребляет большое количество энергии.

— О, да еще какое количество, мистер Арчер, простите, Алекс. Это настоящий энергетический вампир!

Я немного помолчал и продолжил, собираясь с мыслями:

— После того, как я прочитал эту статью, я долго размышлял о ней. Мне нужно было определить координаты моей звезды в пространстве, не имея никаких начальных значений. Грубо говоря, я не знал, откуда плясать, с чего начать. «Звезды», говорил я себе, «так много звезд, как же мне найти одну, свою?» И тут в моей голове как бы сработал какой-то механизм. Меня осенило: «Звезды», сказал я, «звезды! Я же смотрел на звездное небо на протяжении многих лет, я видел созвездия во все времена года! Рисунок созвездий постоянно менялся и в то же время оставался неизменным на протяжении годичного оборота моей планеты вокруг моего солнца!» Я подумал: «Ведь то, что я видел, никуда не делось, все то, что я видел, записалось в нейронах моего мозга! Я помню все это, я не могу описать то, что я видел, но существуют технологии, способные помочь моему мозгу вспомнить все что я видел! Ведь это же очевидно — нужно просканировать мою память, извлечь зрительные образы звездного неба, соотнести их с временами года на моей планете и обработать полученную информацию с помощью вычислительных машин. Такая мощная вычислительная машина есть — нейронный компьютер в институте Эйнштейна на Земле!» И вот я здесь, господа, и я прошу вас помочь мне в моих поисках.

— Да, все гениальное — просто, — тихо сказал директор, Гордеев Виктор Владимирович (я забыл сказать, что его так зовут).

— То, что я рассказал вам, господа — ведь это реально? Это можно осуществить?

После короткого молчания Гордеев сказал мне:

— То, что вы предлагаете, Алекс, вполне осуществимо. Знаете, Алекс, — директор задумчиво посмотрел на меня, — сейчас, после сказанного вами, вы ассоциируетесь у меня с Одиссеем. Он тоже хотел вернуться домой, — он улыбнулся мне. — Что скажете вы, профессор Метьюз? Насколько я понимаю, поставленные проблемы целиком лежат в вашей плоскости исследований.

— Да, господин директор, это то, над чем я и моя кафедра ведем работу. Решение проблемы, предложенное Алексом, логично и продуманно. Мои комплименты, Алекс, — улыбнулся мне Мэтьюз, — у вас полностью научный склад ума.

— Спасибо, профессор, — взволнованно сказал я.

— Не за что. У вас есть дар доводить все свои рассуждения до конца, так сказать, разложить все по полочкам. Также мы благодарны вам за интересную задачу. Я думаю, что не очень ошибусь, если скажу от имени моих коллег, что для настоящих ученых нет ничего более интересного, чем сложная задача, требующая разрешения.

Они засмеялись.

— Ну-с, господа, я кратко просуммирую наше совещание — кафедра искусственного интеллекта начинает работу над проектом «Одиссей», — говорит директор.

Люблю я их, ученых. Они как дети — их интересуют вещи вокруг, интересует, что у этих вещей внутри, из чего состоят эти вещи. У них всегда больше вопросов, чем ответов, как и у меня, и они радуются, как дети, когда могут найти ответы. Так же, как и я...

Профессор Пригода — высокая черноволосая женщина с голубыми глазами. Короткая стрижка. Высокая, она немного похожа на мужчину — плечи у нее широкие, руки сильные. Еще, я извиняюсь, у нее большая грудь. Властная, строгая, внимательная. Почему-то все ее лаборанты с трудом достают ей до плеча и она ласково зовет их «мальчиками». «Мои мальчики с этим разберутся», она всегда уверено говорит так, она знает, что «мальчики» действительно разберутся. Лаборантки все молодые симпатичные, но тоже все маленькие, Алла Георгиевна говорит о них «мышки» и «девочки». Со стороны незнакомому человеку кажется, что Пригода — директор детского сада для вундеркиндов.

Она внимательно выслушивает меня и кивает:

— Можно, сделаем. Я сейчас мальчиков напрягу, пусть готовят психозонд, девочек грамотных на контроль сканирования посажу. Да и сама прослежу, чтобы все было как надо.

— Спасибо, — говорю.

— Пока не за что.

Психозонд напоминает сушилку из салона красоты — глубокое кресло, над ним на штативе пластмассовый колпак — шлем. Из шлема змеятся провода, уходят провода эти к пульту контроля с экранами огромными. За пультом «девочки» в белых халатах сидят, руки у них по клавиатурам пульта бегают, как у пианисток профессиональных, быстро так, уверенно. «Мальчики» крутятся возле психозонда, настройки проверяют, «девочкам» на пульте кричат:

— Больше! Меньше! Хорошо!

Хорошо, что у них все хорошо, а мне вся эта суматоха больничную операционную напоминает. Немного страшно мне.

Подходит ко мне Пригода, в руках таблетки держит и стакан воды. Мне протягивает:

— Пей.

Я покорно пью и немного смущенно говорю, Алису кэрролловскую вспомнив:

— Съешь меня, выпей меня?

Она улыбается слегка:

— Зондирование может несколько суток длиться. Зрительная память — самая сложная, ее с налету не возьмешь. Эти таблетки — набор питательных веществ, необходимых для организма в течение суток.

— Так я же три пилюли проглотил! — ужасаюсь я.

— Ты лучше надейся, что нам трех суток хватит.

— А что, может и больше? — осторожно интересуюсь я.

— Может, — твердо отвечает она.

Я покорно опускаю голову.

— Готово! — кричит «мальчик».

— Давай, Одиссей, — говорит она мне, улыбаясь.

Сажусь в кресло, Пригода сама застегивает ремешки шлема у меня под подбородком.

— Что мне делать? — спрашиваю.

— Думать, — смеется она, — представлять небо над головой. Пытайся сам вспомнить, первичные данные нам нужны. Если данных мало будет, мы тебя усыпим и начнем полное сканирование. Сегодня только по верхам пройдемся, ассоциации установим. Я тебе говорить буду слова, а ты представляй то, что я говорю. Хорошо?

— Хорошо.

Она отходит к пульту и говорит:

— Закрой глаза.

Я закрываю глаза. Слышу — Пригода говорит мне:

— Поехали. Зима!

Дождь, серое небо, затянуто тучами, ветер бешеный сносит с ног. Чертовы тучи, из-за них совсем не видно небо! Вечер, тучи расходятся. Солнце садится. Я иду домой в темноте. Новолуние. Задираю голову — какие яркие звезды!

— Весна!

Трава зелененькая сквозь щели между булыжниками пробивается, солнце еще низко стоит. Стоп! Это же утро, мне утро не надо, мне ночь нужна. Я, выпивши, лежу на траве в нашем внутреннем дворике, рядом наши лежат, Чарли травинкой босую пятку Розы щекочет. Смеется она, ногу отдергивает, а сама к Чарли прижимается. Стоп! Это тоже не надо. А, вот! Снова небо над нами, звезды мерцают, значит, пыльно в атмосфере.

— Лето!

Я жду Риву в переулке, я пришел за час до назначенного времени: просто не мог больше сидеть дома. Смотрю на небо. Летом оно черное, звезды, как дырочки, проколотые алмазной иглой на черном бархате.

— Осень!

Мы с Ривой сидим на дюне у кромки прибоя, я обнимаю ее, она обнимает меня. Мы смотрим на океан, заходит солнце. Я смотрю в небо...

Чувствую, кто-то меня за плечо трогает. Глаза открываю — Пригода рядом с креслом стоит.

— Плоховато выходит, — спокойно говорит она, — слишком много посторонних образов. Да и сопротивляешься ты на подсознательном уровне. Как будто не хочешь вспоминать.

Я хочу кивнуть, но ремешки не пускают.

— Больно мне об этом вспоминать, профессор.