Юра негодовал. Ведь мог же Семен Паливода быть красногвардейцем в Екатеринославе, а он был гораздо ниже ростом, чем они сейчас, и, уж конечно, он не был, как они, охотником. Он был обыкновенным городским хлопцем, а они хорошие охотники, с оружием умеют обращаться. И ужасно глупо со стороны председателя разговаривать с ними, как с маменькиными сынками. Еще в войну восемьсот двенадцатого года дети участвовали в ней, а Никандр Ильич рассказывал о французской революции, там тоже мальчики участвовали и были героями. А председатель ревкома этого, наверное, и не знает!

Хлопцы слушали Юру, и все были с ним согласны. Они решили, что соберутся у Сережи и выскажут все свои обиды Трофиму Денисовичу совершенно откровенно.

Население Судака увеличивалось с каждым днем. Сюда, где их никто не знал, потянулись беженцы из Севастополя, Симферополя, Ялты, деятели буржуазных партий, переодетые армейские и флотские офицеры, бывшие полицейские, спекулянты. Все вздорожало. В немецкой колонии ночью под видом обыска неизвестные ограбили две семьи.

Ревком организовал самоохрану. Мальчики опять пошли в ревком. Там шло заседание, но они протиснулись в комнату. С удивлением Юра увидел здесь Юсуфа.

Председатель ревкома говорил:

— Товарищи! На помощь со стороны нам надеяться нечего. Боевые отряды черноморцев и сознательных пролетариев Симферополя, Феодосии и других городов Крыма отправились на борьбу с контрреволюцией на Дон и Кубань, под Херсон и Николаев. Мы не должны отрывать их от этого святого пролетарского дела. Мы здесь, в маленьком Судаке, сами должны обеспечить железный революционный порядок и подавлять контру, если она поднимет голову. Своими силами, товарищи, будем устанавливать советский строй жизни, своими силами защищать его от врагов.

И тогда Сережа крикнул:

— Примите нас в самооборону!

Все почему-то засмеялись.

— Забери своего! — приказал председатель.

И Трофим Денисович увел Сережу и всех ребят на улицу.

— Подрастите сначала, — сказал он. — Учитесь, пока можно. Еще навоюетесь. — И, чтобы переменить тему разговора, шутливо спросил Юру: — Ну, что теперь говорит твоя графиня?

— Ругается, — ответил Юра. — Говорит, что матросы расстреливают порядочных людей и под видом обыска грабят.

— Не без этого. Примазывается иногда разная сволочь — уголовники, авантюристы. А случается, что под видом большевиков-красногвардейцев бесчинствуют банды офицерья, курултаевцы. Нарочно, чтобы озлить население против нас. Поймали одну группу таких провокаторов, в матросскую форму, мерзавцы, переоделись, красные повязки нацепили. Расстреляли их, как собак. И анархисты безобразничают: не подчиняются революционной дисциплине, самоуправничают… А вы, хлопцы, марш по домам! Идите, говорю, по домам, вояки! Да смотрите, зря по городу не слоняйтесь… Сказал вам: идите учить уроки, и кончено!

Трофим Денисович, видно, был чем-то взволнован, махнул рукой и ушел. Никогда еще он так резко не разговаривал с мальчиками.

Под вечер к Сагайдакам явился Макс с красной повязкой на рукаве и винчестером на плече. Сопровождавших его через сад двух вооруженных компаньонов он послал на дорогу.

— Я не пьян! — заявил он заплетающимся языком. — Если вы поставите на стол бутылку-другую, мы чокнемся во здравие пролетарской революции и Совета Народных Комиссаров. Не удивляйтесь…

Макс полез в карман брюк и вытащил какую-то бумажку. При этом на пол что-то упало. Юра поднял и положил на стол золотые дамские часики с золотой цепочкой и пачку денег. Макс поспешно сгреб их и сунул обратно в карман.

— Вот! — Он расправил на столе мятую бумажку. — Вот мой мандат. Слово джентльмена!

Когда принесли бутылку вина, он уселся в кресло и, прикладываясь к ее горлышку, заговорил:

— Вы, конечно, не знали, что я старый революционер. Привычка к конспирации. Тюрьма, Петропавловская крепость, Сибирь, подполье, бегство в Америку… Знаком со всеми революционерами. Бабушка Брешко-Брешковская — моя родная бабушка. С Плехановым на «ты». С Лениным пил чай. С Троцким запанибрата. Отныне я директор Судакского музея, который создам в крепости. Вот мандат на право экспроприации у буржуев картин, скульптур и прочих ценностей. Искусство — народу! А сейчас я дежурю по отряду самообороны. Мадам, мерси! Меня зовет долг.

Пошатнувшись, он опрокинул стул.

— Я проведу вас, — вызвался Юра и повел Макса «од руку к воротам. По пути он предложил подежурить за него, если Макс даст ему винчестер.

— Приходи в кофейную на берегу.

Когда все легли спать, Юра вылез через окно и по «бежал на берег. Макс сидел в кофейне в обществе трех девиц и разглагольствовал. Он охотно отдал Юре винчестер и объяснил, как с ним обращаться: ничего трудного, нажал, потянул нижнюю скобу книзу, и затвор открывается. Юра должен был стоять на развилке дороги, останавливать подозрительных и приводить их в кофейню.

Очень скоро рядом с Юрой стояли Степа и Коля. Все трое держали винчестер по очереди и то открывали, то закрывали затвор.

Они дежурили бы всю ночь, если бы не появился Трофим Денисович, проверявший посты. Он отобрал винчестер, на Макса накричал и приказал идти за ним, а мальчиков отослал домой спать.

7

Апрель в 1918 году начался душными, жаркими днями. Миндаль отцветал. В бело-розовых покрывалах стояли черешни и вишни. Самая рабочая пора в Судаке. Все заняты, все работают: торопливо перекапывают виноградники, пока почва еще не стала твердой как камень, забивают колья возле виноградных кустов, окапывают фруктовые деревья. Юлия Платоновна, Ганна и даже Оксана весь день в саду. Юра после уроков тоже берется за лопату, топор. Изредка приходит Юсуф.

Занятия в школе шли своим чередом, но под внешней гладью строгого гимназического распорядка бурлили страсти и в учительской и в классах. В зависимости от поворота событий лица больших и маленьких показывали, как барометр: «буря», «переменно», «ясно». Только это был очень странный барометр; если для одних стрелка стояла на слове «буря», то для других в это же время показывала «ясно»…

Учебники русской истории представляли собой удивительное зрелище. Если в одних портреты царей были любовно обведены рамочками, нарисованными цветными карандашами, то в других цари были сердито замазаны черной акварелью.

Директор снял свой зеленый вицмундир с золотыми пуговицами и длинными фалдами, надел кургузый пиджачок. В учительской он то и дело повторял:

— Господа, господа! Коллеги! Будем осторожны и разумны. Мы вне политики. Переждем смутное время, не раздражая ничем никого…

На переменах старшеклассники толпились вокруг огромной карты Российской империи и шумно спорили. Карта эта уже лоснилась и лохматилась, то и дело в нее тыкали пальцами и карандашами. Крымский полуостров на ней был протерт до дыр. А мальчишки младших классов громоздили во дворе из старых парт баррикады, устраивали в коридорных закоулках засады, носились «кавалерийскими разъездами». Они уже охрипли от криков «трах-тах-тах», «бах-бах», «бу-ум», «ура!».

Директор в своем пиджачке, потеряв былую осанистость, растерянно бродил среди этой разбушевавшейся стихии и робко просил: «Господа, господа, пожалуйте в классы…» Никандр Ильич наблюдал за этими сценами, чуть заметно улыбаясь в седые усы, смешинки так и прыгали в его глазах за толстыми очками. Он успокаивал директора: «Ничего не поделаешь, тоже граждане… Их молодости будут завидовать внуки…» Директор непонимающе глядел на Никандра Ильича и сокрушался.

Юра с друзьями занимал среднюю позицию между мудрецами-политиканами старших классов и вояками младших. Он с Сережей тоже изъездил пальцем всю карту от Петрограда до Крыма. А подобрав с Колей отличную команду, штурмом взял пятый класс и продержал в плену долговязых пятиклассников всю перемену.

Но как только раздавался звонок, все превращались в смирных и аккуратных учеников. В Судаке учились старательно, не то что в Екатеринославе.