Сережа вскочил навстречу Юре, потащил за собой, усадил на верстак. И они тоже стали подпевать.

Песня кончилась. Вполголоса начали другую:

Юра обрадовался. Он знал и любил эту песню, ее пели на демонстрациях в Екатеринославе. С особенным удовольствием, в полный голос он пропел слова:

Широкоплечий невысокий матрос в черном бушлате гудел басом, как шмель. Он чуть-чуть дирижировал в лад песне стаканом с вином.

— Дядя Гриша, из Севастополя! — уважительно шепнул Сережа.

Матрос поднял стакан, нахмурил широченные, сросшиеся на переносице брови и неожиданно улыбнулся.

— С праздничком, товарищи! — прогудел он. — В счастливый час!

Все отпили из стаканов. Юра сделал два глотка из Сережиного. Вино было кисловатое, чуть вязало рот и совсем некрепкое. Закусили полупрозрачным ломтиком таранки, так приятно пахнувшей дымком, морем.

— Вот что, хлопчики, — сказал Трофим Денисович, обращаясь к мальчикам, — сходили бы вы искупались, что ли… Самый раз теперь.

— Ба-а-тя! — жалобно начал Сережа. — Так это ж мой кореш по классу, Юра Сагайдак из Екатеринослава. Он рабочегвардейцем был, чтоб мне на месте провалиться! Его отца кадеты убить хотели. Он все наши песни знает. Ба-а-тя!

Матрос Гриша хмыкнул, будто сказали что-то очень смешное.

Трофим Денисович развел руками:

— Сильна, видать, в Екатеринославе Красная гвардия! С такой не пропадешь… Все буржуи с одного переляку подохнут… Ладно. Ничего особенного в разговорах наших нет. Все газеты об этом пишут.

Мальчики остались.

Из оживленных, радостных разговоров взрослых и от Сережи Юра узнал, что в конце октября в Петрограде восстали рабочие, солдаты, матросы. Временное правительство свергнуто, министры арестованы. Керенский сбежал. Всероссийский съезд Советов объявил в России власть Советов. А председатель нового рабоче-крестьянского правительства — Ленин. В Москве рабочие-красногвардейцы и солдаты в уличных боях тоже разгромили юнкеров и офицеров, заставили их сдаться. На улицах из пушек палили! Над Кремлем — знамя Советов.

— Кронштадтская братва к нам в Севастополь делегацию прислала. Привезла она из Питера «Воззвание к гражданам России», — сказал Гриша и вытащил из бушлата листки. — Подписано товарищем Лениным. А потом еще декрет «О мире» — конец кровавой войне за интересы капиталистов! И декрет «О земле» — всю землю трудящимся крестьянам!

Листки пошли по рукам.

— Кронштадтцы рассказывают, — продолжал Гриша, — что матросы, солдаты и красногвардейцы Зимний дворец, где Временное правительство засело, штурмом взяли. «Аврора» с Невы как грохнет холостым выстрелом, так все министры в штаны наложили. Казачьи части и юнкера Керенского и Корнилова под Пулковом в дым разбиты, многие на сторону Советов перешли. Генералы ихние поутикали. На фронтах, во всех главных городах России, в деревнях — тоже власть Советов! Поздравляю вас, товарищи, с победой рабоче-крестьянской революции. С праздником, дорогие братишки!

Гриша поднял стакан вина и залпом осушил его.

— А в Севастополе что творится! Все корабли на рейде красные флаги подняли в честь пролетарской победы» Флажками расцвечивания разукрасились. Красотища! Как на параде! По улицам демонстрация прошла, со знаменами, с революционной музыкой. Тысяч двадцать народу было, не меньше. Наши черноморцы с оружием вышли, с большевистскими лозунгами на знаменах. Буржуазия и офицерье не пикнут. Попрятались все, окна занавесили. Севастопольский Совет, как ни скулили меньшевики и эсеры, большевистскую резолюцию принял. И депешу в Питер послали Всероссийскому съезду Советов, Ленину, новой власти: «Приветствуем победную революцию! Да здравствует власть Советов! Ждем распоряжений. Севастополь». Коротко и ясно.

— Да-а, хорошие вести ты нам принес, Григорий, — покручивая ус, сказал Трофим Денисович. — Только больно ты прыток: «Флаги, музыка, вся контра передохла, советская революция победила, ура!» Ура-то, ура, это верно. Только положение еще серьезное. Так запросто буржуазия лапки вверх не поднимет. Власть взяли, верно. А вот удержать ее надо… У нас здесь, в Крыму, особенно ухо востро держать придется. Слетелось сюда воронье со всей России — офицерство, помещики, князья. От пролетарской революции спасаются. Ножи втихоря точат. И еще эти татарские вожаки воду мутят, Крым под Турцию тянут. И немцы. И господа кадеты… И эсеры с меньшевиками туда-сюда, туда-сюда… Нет, Гриша, выпьем за новую власть советскую, за товарища Ленина и большевистскую партию, но дела только начинаются. Ладно… А вы, хлопцы, идите себе до моря, купайтесь. У нас свой разговор будет. Обсудим положение, товарищи.

Мальчики поднялись, зашли в дом. На стене Юра увидел ружье.

— Какое красивое! — заметил он.

— Централка. Зауэр… На зайцев.

Тут Юра вспомнил, что он не выполнил поручения мамы. Он вернулся во двор, передал ее просьбу Трофиму Денисовичу и, не удержавшись, сказал:

— Ружье у вас замечательное!

— А ты разве охотник? Ладно, завезу вам бочки в следующее воскресенье, когда на охоту поеду. Хочешь с нами?

Юра покраснел. Трофим Денисович подмигнул ему и расхохотался.

5

Пришло долгожданное воскресенье. Рано утром к даче подъехал Трофим Денисович. С ним на подводе сидели Сережа и матрос Гриша, все с ружьями в руках. Юлия Платоновна, довольная привезенными бочками, без особых разговоров согласилась отпустить Юру на охоту.

Пока Трофим Денисович возился в тарапане, Юлия Платоновна попросила его осмотреть всю их винодельческую утварь. Гриша беседовал под шелковичным деревом с Ганной. Удивительно, до чего быстро они познакомились! Матрос уговаривал ее поехать с ними на охоту.

— Я научу вас зайцев стрелять! — балагурил Гриша. — Первостатейный охотник из вас получится. Вон как ловко вы меня глазками подстрелили, как зайца, сразу наповал.

— Ну вас, тоже скажете! — смеялась Ганна.

Выяснилось, что ее брат, матрос-минер, служит в Кронштадте, только давно не пишет.

— Да ну?! — обрадовался Гриша. — Выходит, что мы с вами с одной улицы, можно сказать. А что не пишет — не беспокойтесь. Теперь у кронштадтской братвы дел по горло! Советскую рабоче-крестьянскую власть грудью заслонить надо, контрреволюцию за горло брать!

Прощаясь и усаживаясь на подводу, Гриша сказал:

— Очень приятно было познакомиться, поговорить. Разрешите, барышня, пригласить вас в свободный вечерок в хорошую компанию: посидим, споем, потанцуем. Сеструхе флотского товарища всегда мое уважение и бережение. Не сомневайтесь, сестренка!

Ганна вспыхнула и вприпрыжку, как никогда не бегала, побежала в сад.

«Кривляется, — подумал Юра. — Все они кривляки…»

На Капселе к ним присоединились другие охотники, поджидавшие в условленном месте. Юра с удивлением увидел добродушное лицо очкастого учителя математики Никандра Ильича. Он был без ружья. Кроме Гриши, в компании оказались еще два матроса: один скуластый, с усиками, с маяка на мысе Меганом, второй — севастополец, дядя Ваня. На ленте его бескозырки золотом блестело слово «Гаджибей». Севастополец, высокий, костистый, смуглый, тоже был без ружья, но на ремне, перекинутом через его плечо, висел пистолет маузер в большой желтой деревянной кобуре. Был еще человек, в мягкой шляпе, с небольшой бородкой — «товарищ Василий», из Феодосии. Всего собралось двенадцать человек.

Решили охотиться по склону Георгия. Охотники рассыпались цепочкой и скатывали вниз камни. Зайцы выскакивали и мчались в гору. В них стреляли. Потом пошли по краям узких лощин и тоже камнями выгоняли зайцев из кустов. Матрос с «Гаджибея», дядя Ваня, стрелял из маузера. Оказывается, что из деревянной кобуры и пистолета, если их сцепить, получается маленькая винтовка. Приложил кобуру-приклад к плечу — стреляй, патронов в магазине много. Дядя Ваня очень метко стрелял.