Тата, смеясь, сказала горничной:
— Приготовьте моему мушкетеру постель. Ему надо выспаться и набраться сил для новых подвигов.
Сонный мушкетер даже не сообразил обидеться.
4
Утром Юра ушел, когда в доме еще спали. Ему надо было появиться в пансионе пораньше, чтобы спрятать контрабандные сокровища. Юра засунул за пояс шпагу, под рубаху большую охапку «сыщиков», напялил шинель и под нее сунул «Трех мушкетеров» Дюма. Нет, плохо получается: ни шагнуть, ни повернуться… Шинель не застегивается. Рапира оттопыривает полу и предательски вылезает из-под нее. Что делать? С сожалением он расстался с рапирой и отложил «Трех мушкетеров». Решил: «Потом возьму». Но и с «сыщиками», уложенными вокруг живота, он казался себе очень толстым, почти как инспектор Матрешка. Однако рискнул пойти. Заспанная, сердитая горничная открыла ему дверь на улицу.
Мимо швейцара в вестибюле гимназии Юра пробрался благополучно, но весь пансион уже встал и успел позавтракать. Плохо…
Если бы книжечек было пять-шесть, даже десять, никто бы не обратил внимания. А книжек, пусть тоненьких, было около тридцати, и на худеньком подростке столь неестественно выпиравший вперед живот был очень заметен.
Как назло, навстречу из-за поворота вышел воспитатель Петр Петрович, Рыжий.
— Явился! — сказал Юра, красный от волнения.
— Вижу! Почему не здороваетесь? Почему так поздно? Ведь вы не приготовили уроков в субботу?
— Я сейчас приготовлю.
— Заходите…
— Я сейчас… живот схватило! — И Юра, схватившись обеими руками за живот, побежал по коридору, завернул за угол. Подождал, юркнул в дверь направо, в спальню, и сунул книжки под матрас. Все сошло отлично. А монтекристо он будет всегда носить при себе. Убедившись, что за ним не следят, он взял из-под матраса пять книжечек, сунул под рубаху и сошел в репетиционный зал.
— Сагайдак! — позвал Рыжий, сидевший за своим столом.
Юра начал рассказывать о спектакле «Горе от ума». Он подражал актерам, произносил диалоги с выражением.
— В следующий раз, — прервал его Рыжий, — потрудитесь заранее спрашивать у воспитателя разрешение, а не беспокоить вечером, по телефону, его превосходительство господина директора. Можете идти заниматься.
— Извините! В следующий раз это не повторится! — скороговоркой выпалил Юра общепринятую формулу извинения.
Он сел за стол, вынул учебники. Сейчас же к нему подсели Петя и Коля, будто для проверки сделанных в дневнике записей уроков. Юра сунул одному Ната Пинкертона, а другому — Шерлока Холмса.
Конечно, друзья читали книжечки, держа их на коленях, делая вид, будто читают учебник, лежащий на столе.
Заворуй заметил это, выхватил у Коли книжку и грозно спросил:
— Почему взял без спроса?
— Это не твоя, это Юркина.
— Врешь!
Сначала тихая, ссора стала очень шумной. Конечно, Рыжий подошел и отобрал книжку.
— Чья книжка? — громко спросил он, поднимая ее над головой и грозно глядя на споривших.
Все находившиеся в зале смотрели на книжку в руке Петра Петровича. Кое-кто подошел поближе.
— Твоя, Истомин?
— Честное слово, не моя!
— Твоя, Загоруй-Полесский?
— Честное слово, не моя.
— А где ты ее взял?
— Я? У Истомина.
— А ты, Истомин?
Коля молчал.
— Значит, ни у кого не брал? Значит, она твоя! Как же ты смел давать мне честное слово, будто она не твоя? Отлично! Ты просил отпустить тебя в следующее воскресенье, так как приедет твой отец… За ложь ты не будешь отпущен. За чтение запрещенной литературы тебя накажет инспектор!
— Это я дал! — признался Юра, вскочив из-за стола.
— Ты? Ах, вот почему ты держался за живот!.. А где взял?
— Я не скажу!
— Ах, ты не скажешь? Ну что же, пеняй на себя! А где остальные книжки?
Юра вытащил из-под рубахи и положил на стол.
— Этого мало. Где остальные? Молчишь? Проверим! Пошли в спальню!
Происшествия — их было немного — разнообразили монотонную и скучную жизнь обитателей пансиона. И Петр Петрович допрашивал Юру не спеша, со вкусом. Вокруг сгрудились гимназисты.
Рыжий откатил матрас и обнаружил кипу книжек. Он брал каждую, громко читал название и откладывал в сторону.
— Покажите, покажите! — заволновался Заворуй. Такая же книжечка была в его тайной библиотечке. Он рассмотрел ее и вернул воспитателю. — Тут написано чья. Смотрите…
Петр Петрович громко прочел тусклую штемпельную надпись на обороте титульной странички: «Украдено из книг Григория Бродского». Теперь и на других книжках он разыскал такую же надпись.
— Украдено? — холодно спросил Рыжий.
Юра смотрел на пол и молчал.
— Кто вам дал их?
— Не скажу… — глухо отвечал Юра, судорожно глотнув воздух, и облизнул сухим языком совсем сухие губы.
— Где Бродский? — обратился Рыжий к притихшим гимназистам.
— Он еще не вернулся, — ответил кто-то.
— Тебе придется дать отчет господину инспектору, Сагайдак. За ложь понесешь наказание. Ты ночевал у Бродских?
— Да…
— Там тебе дали эти книги?
Юра молчал.
Наконец Гога явился. Предупрежденный в вестибюле друзьями, он вбежал разъяренный.
Петр Петрович протянул ему книжку, указывая на штемпель.
— Я их не приносил! — крикнул Гога. — Честное слово. Я виноват, что читал, но только дома, вне гимназии. — Он повернул свое ястребиное лицо к Юре и крикнул: — Признавайся! Ты украл мои книги, ворюга!
— Я не крал!
— Ты что же читать разучился, негодяй! — И Гога ткнул книжку со штемпелем под нос Юре. — Четко вполне, вор!
Юра промолчал.
— А где еще книжки?! — срывающимся голосом завопил Гога.
— Больше нет!
— Врешь! — И Гога задрал рубашку на Юре, обшарил руками пояс, засунул руки в карманы и вытащил револьвер монтекристо.
— И это, скажешь, твой? — И он стукнул Юру револьвером под челюсть.
Юра не ответил. Ведь тогда он подвел бы Тату. Их тайна…
— Вор! Это мой монтекристо! Его подарил мне мой дедушка Эраст Константинович. Вор!
Юра бурно вздохнул. Это было самое ужасное, самое страшное из всех обвинений. Воровство, а тем более у своих в гимназии, не прощалось, настолько это было позорно и омерзительно. В гимназии никто не крал.
Рассказывали о случае воровства, который был семь лет назад. Вора пансионеры почти насмерть забили ночью втемную. Из гимназии его исключили. Был известен и второй случай, не выясненный до конца. Обвиняемому объявили бойкот. С ним никто не дружил, никто не разговаривал, ему никто не помогал на уроках, и все отказывались принять его помощь. Его не замечали. Через две недели он повесился. Юра все это уже знал. Но выдать Тату? Ведь он поклялся. Никогда! Лучше смерть!
Бродский сбил его ударом по уху на пол.
Петр Петрович буднично сказал:
— Драться запрещено! — и обратился к Юре: — Неужели вы так закоренели в пороке, что не хотите облегчить свою душу чистосердечным признанием? Ваши друзья ждут!
Юра поднялся и исподлобья, зверьком, посмотрел на окружающих.
Холодные, презрительные, осуждающие взгляды. Даже Петя и Коля смотрели испуганно, с немым укором.
— Черт возьми! — воскликнул Гога. — Может быть, он еще что-нибудь украл. Надо обыскать… догола…
Юру раздели. Он мелко дрожал, даже челюсти клацали. Сдергивали рубашку нарочно грубо. Переворошили всю постель.
— Оденьтесь! — презрительно сказал Петр Петрович. — Сейчас отправитесь в карцер. Там вам будет безопаснее ждать решения. Ваши соученики могут не стерпеть…
Юра затягивал пояс, когда Петр Петрович сказал:
— Оба пояса оставьте здесь.
Петр Петрович отвел Юру в карцер и отправился к телефону, чтобы попросить кого-нибудь из Бродских прийти за украденными вещами.
5
В пансион уже в конце уроков приехала Тата. Распространив разрешение начальницы и на понедельник (гимназистки учились во второй смене), она явилась не в форме, а как взрослая, в шубке и в кокетливом платье. Она потребовала, чтобы ее провели к директору.
