– Я вас ненавижу‚ – сказал вчерашний старик. – Я мало кого ненавидел‚ но вас особенно.
– Старик‚ – захохотал‚ – ты мне льстишь. Пошли‚ мужики! От нечего делать и таракан на полати лезет.
Три старика выбегали с бульвара.
Мимо раскидистых лип.
Мимо притихших скамеек.
Мимо затаившихся врагов.
Потом по асфальту. Через площадь. Поперек всяких правил.
Мерзко верещали тормоза. Матерно охали потрясенные шоферы. Похабно веселились шустрые недоростки. А тренер на пенсии‚ бегун в отставке‚ метатель на заслуженном отдыхе объяснял на бегу всем и каждому:
– Забег. От инфаркта. Пробег. От инсульта.
– В честь чего? – кричали с тротуаров прохожие‚ которым не терпелось присоединиться. – В ознаменование или просто так?
– В честь всего‚ – отвечал. – Откликнувшись на призыв. Эстафета поколений – наш подарок съезду!
И милиция брала под козырек.
– Я тут‚ – говорил Волчара. – Я не отстану. У меня ноги на гусеничном ходу. Четыре скорости. Тормоза на пятках. Форд-Вестингауз‚ Дженерал Электрик.
– Чего же ты врал‚ – уличали бульвары‚ – что мозоли к вечеру паришь? Чего заливал‚ что кряхтишь-стонешь‚ батю поминаешь?
– Батю я всегда поминаю. Батя работал в три смены‚ чтобы я человеком стал. Батя лишний коридор брал‚ по сто камер‚ чтобы на пряничек мне заработать. Каждый год новые штаны. Каждый месяц новые валенки. Каждый день новые постояльцы. А гусеницы‚ – пояснял на ходу‚ – я к вечеру отцепляю. Свои надеваю‚ в шлепанцах и с мозолями: их и парю.
Задумались все‚ и примерились‚ взыграли слабыми своими силами:
– А у вас устроиться можно? Подработать на сахарок? Пенсия у вас сохраняется? Стаж учитывается? Диплом не требуется?
– У нас всё учитывается и ничего не требуется. Работа не пыльная‚ старику по силам: сиди дома‚ подслушивай собственные разговоры‚ следи и допрашивай что ни день.
Три старика убегали через площадь.
Три старика на равном интервале.
Набегал бурно-напористо‚ пристраивался рядом‚ заглядывал в глаза‚ кусал в кровь кулаки‚ выкидывал на стороны тощие ноги застенчивый старикан с перекошенной челюстью‚ с надорванным ухом‚ с разбитыми до кости локтями-коленками‚ с безумием в глазах‚ что плескалось от бега.
– Отобрать... – горловым кликом. – Отобрать злых! За одну ночь! В одну прорубь.
Упал – вскочил – нагнал в два скачка:
– Сонных еще! Тепленьких! В пижамах! С постели и в прорубь.
– А кто будет бросать? – в ужасе убегал старик вчерашний. – Кто будет?..
– Добрые... Добрые!
– Добрые не могут в прорубь‚ не могут!..
– Временная мера! Единичный факт! Бросили и забыли. Из истории вычеркнуть. Из архивов изъять. Не было их‚ не было!.. И сразу расцвет мира! Сразууу...
– Нет‚ – сегодняшний старик подпрыгивал на протезе‚ суровый и несговорчивый. – Тогда и добрые. Станут злыднями. Идите и доработайте.
Завизжал‚ заверещал‚ помчался галопом в сторону‚ через площадь‚ через широкий тротуар‚ телом вломился в гигантскую витрину‚ и сколы стекла располосовали его в момент.
Подкатился шустрый фургончик с железным кузовком без окон – каталажка на рессорах‚ сунулся из кабины Тихий А.И.‚ добрый и участливый‚ ласковый и сердобольный‚ обольщал на ходу:
– Старички мои! Старикашечки! Бесполезные козявочки-букашечки! Ну зачем вам уставать? Зачем мучиться? Ноги бить зачем? Садитесь‚ я подвезу. Я отвезу. – И заливался фальшивым тенорком: – Есть одно прелестное местечко...
– Много зеленого‚ – радовался на бегу вчерашний старик‚ – извилисто-синего‚ брызгами голубого? Вы это имеете в виду? Ведь это? Там‚ на востоке?..
– Там‚ ну конечно‚ там. Много зеленого с трехразовым питанием. Извилисто-синего с часовой прогулкой. Брызгами голубого без права переписки. Вы только садитесь! А то судить будем. Привлекать-наказывать. Лишние вам сроки. Лишние нам хлопоты.
– Слушай‚ – говорил бегун. – Ну чего ты к нам прилип‚ А.И.?
– Лёшка‚ – радостно просил Тихий А.И. – Зовите меня Лёшка. Только для вас.
– Ты нас избей‚ Лёшка. Избей‚ затопчи‚ сунь в каталажку.
– Мы этим не занимаемся‚ – обижался. – Это по другому ведомству. Их вызывать надо‚ оформлять заранее. Диспетчер перепутает: не к тому приедут‚ не за то вломят‚ – заказывай еще раз.
– Разве у нас могут? – посочувствовали бульвары. – Не‚ у нас не могут.
– Лёшка‚ – говорил прыгун. – Перерабатываешь‚ Лёшка. Время к ночи‚ а ты всё на службе. Сверхурочные‚ небось‚ не платят?
– Компенсируют‚ – объяснял с готовностью. – Деньгами. Пайками. Путевками. В санаторий Красной армии на Черноморском побережии Кавказа. – И в голос: – Там море в Гаграх‚ и пальмы в Гаграх...
А Пушкин уже поджидал их на сквере.
Пушкин запрятал руки за спину‚ чтобы ненароком не запачкаться о потомков.
Пушкин глядел сверху вниз‚ задумчиво склонив тяжелую голову.
Пушкину было известно всё наперед‚ и потому он не радовался‚ не гневался‚ не злорадствовал‚ а только печалился по поводу.
Сколько их проходило мимо него‚ пробегало‚ проскальзывало‚ проползало на карачках – не на ком остановить взгляд.
Даже когда они перетаскивали его с бульвара на площадь‚ эти хлопотливые муравьишки‚ ночью‚ по-воровски‚ торопливо перекатывая на катках на опоганенное заранее место‚ он и тогда не поднял голову‚ не защитился‚ не поинтересовался даже‚ к чему эта суетня.
А мог бы.
А надо бы.
Рядом с Пушкиным застыл Фишкин‚ старый еврей Фишкин‚ мудрый и убогий‚ маленький и самоуверенный:
– И долго буду тем. Любезен я народу. Очень долго.
Сегодняшний старик упал рядом с ним‚ зацепившись протезом за коварный выступ. С грохотом и плашмя‚ как падают широкие‚ сырые доски.
– Нет‚ весь я не умру‚ – пообещал ему Фишкин. – На это и не рассчитывайте.
А сверху уже заныло‚ нарастая‚ буравя‚ прокалывая перепонки‚ отдаваясь игольчатой болью в дупле разрушенного зуба. Мерцающее и округлое нимбом зависло над терпеливым Пушкиным‚ и оттуда искрило заметно‚ острыми лучиками по сторонам.
– Это я бы украл‚ – с завистью сказал Фишкин. – Такую штуку я бы с удовольствием у вас украл.
Лучик из нимба продлился донизу‚ обтрогал‚ как обклевал‚ лежащего‚ загустел и налился силой‚ мощная волна пошла по нему сверху вниз‚ потом снизу вверх..‚ и старик оторвался чуть от земли‚ завис без поддержки‚ как в хорошем цирковом номере.
– Сволочи‚ – устало сказал бегун. – Ваша взяла‚ ублюдки.
А сапоги уже загрохотали за углом.
Два сапога от одного гения. Всех времен и народов.
Которому поклонялись когда-то. Жертвы приносили. Фимиам курили. Гимны слагали. Оды посвящали. Жизни отдавали.
А потом взорвали.
Рухнул гений на спину‚ переломившись в коленях‚ затылком долбанулся об асфальт‚ и лежал так‚ и глядел‚ пока поднимали его на прицепы‚ везли по городу‚ резали на части и закидывали в плавильную печь‚ а он всё глядел и глядел‚ будто запоминал их‚ врагов своих‚ для будущих казней-мучений‚ пока не расплавился окончательно‚ и два глаза – две дыры – сгинули в огненной лаве.
А сапоги остались на постаменте.
Сапоги стояли рядком‚ нелепыми огрызками от свергнутого гения.
И со стороны казалось‚ что оставили их нарочно‚ для нового памятника‚ чтобы не тратиться еще раз на обувь‚ – так казалось со стороны‚ им‚ привыкшим ко всему‚ отвыкшим от всего‚ согласным на всё. Да и на самом-то деле‚ а почему бы новому гению не употребить сапоги от старого? Малы – разносит со временем. Велики – навернет портянки. Если уж идеи прошлого разнашивают по ноге‚ то сапоги сам Бог велел! Хорошие еще сапоги: крепкие головки‚ несбитые подошвы‚ железные голенища.
Утром приехали за ними‚ а сапог-то и нет.
Спрыгнули сапоги с постамента‚ ушли самовольно с площади‚ затерялись во времени. Только слышно порой‚ как грохочут они за углом: железные сапоги на железной подошве. Затаптывают по одному. Сводят счеты.
Пробовали их поймать, сети рвут. Пробовали из пушек расстрелять, снаряды отскакивают. Пробовали динамитом‚ пробовали атомом: один результат. Только своих побили – не счесть! Новых не поспевали заводить.
