Госпиталь оказался забит до отказа. Люди лежали повсюду. В палатах, в коридорах, во дворе на носилках и прямо на земле – ступить некуда было. Машины пришлось оставить за воротами.
Навстречу высоким гостям выскочила группа медиков, у них были серые усталые лица и заляпанные красным халаты. Один из них – Тапри его узнал – украдкой кивнул Эйнеру, оба незаметно отошли в сторонку.
– Какого чёрта вы притащились?! – донёсся до уха адъютанта свирепый шёпот. – И без вас тошно! Не видишь, что творится?! – он кивнул в сторону бетонного ограждения, и Тапри увидел: там, сложенные длинным высоким штабелем, лежали мёртвые тела. Десятки, а может и сотни, ничем не накрытые, все без верхней одежды, а кто уже и без нижней. Голые ноги, голые рёбра, распахнутые провалы ртов… Дикая и бесстыдная картина. «Мёртвые сраму не имут…» – пришло на ум что-то далёкое, неизвестно где и когда подхваченное…
– Ты меня спрашиваешь?!! – зашипел Эйнер в ответ. – Думаешь, я не пытался остановить наших баранов? Если они упёрлись! Что мне было делать, фугасы на дорогах ставить?
– Ладно, прости, – смягчил тон эргард Верен, – забыл я про ваши тонкости… – и подтолкнул плечом. – Иди, смотрят уже!
Цергарды сначала хотели далеко не ходить, повести мероприятие «прямо тут, на воздухе». Бессмысленно, объяснили им. Тем, кто оставлен во дворе, речи уже не помогут, им всем в ближайшее время перекочёвывать к ограждению. «Отсортированные», у которых есть шанс на выздоровление, лежат под крышей.
Они прошли внутрь – и у Тапри закружилась голова от смрада, ударившего в нос. Ему приходилось бывать в госпиталях, однажды в детстве и сам лежал, когда осколок снаряда попал в ногу. Там тоже было много раненых с передовой. И пахло, прямо скажем, не весенней свежестью. Но всё же не так жутко!
Цергард заметил удивление на позеленевшем лице адъютанта, шепнул на ухо:
– Дыши ртом. Это болотная гангрена. Сейчас поветрие на всех фронтах.
Агард послушался, стало чуть легче.
Доронаг и Сварна дышали в платочек.
Их провели в большое помещение с высоким потолком и школьной доской во всю стену. В лучшие времена оно служило лекционной аудиторией, теперь его приспособили под палату для легкораненых и несептических. Воздух здесь был легче, и обстановка напоминала действительно госпиталь, а не мертвецкую. Люди не лежали недвижимыми трупами – кто сидел, кто копошился как-то, ели, играли в карты, бранились. Чувствовалась жизнь.
Верховные повеселели, речи начались – привычные, обкатанные и гладкие: о долге и героизме, о преданности Отечеству, о том, что враг не пойдёт, о победах, которые ждут впереди, о жертвах народных, которые не напрасны, о павших товарищах, которых мы будем помнить… Тапри за свою недолгую жизнь сотни раз такие слышал, даже надоело, если честно.
Но сегодня он ловил знакомые слова, затаив дыхание, будто впервые. Потому что произносили их не школьные наставники, не районные агитаторы, и даже не господин форгард Сорвы. Из уст Верховных цергардов даже самые избитые фразы звучали по-новому… Казалось, в них, будто в колдовских заклинаниях, сокрыта тайная сила, и если внимать с открытым сердцем, если верить и не сомневаться – всё обещанное непременно сбудется, и топь станет твердью…
Только люди вокруг почему-то не понимали этого, и слушать не хотели. Странный глухой звук, неоформленный гул зародился где-то в глубине толпы, обступившей кафедру. И чем красивее были слова, тем громче становился этот звук; сначала просто неприятный, он становился угрожающим. Медленно почти незаметно глазу, люди подтягивались к импровизированной сцене, обступали визитеров всё плотнее, роптали всё более откровенно. Им было наплевать, кто перед ними – они были недовольны. Целый огромный зал, несколько сот человек недовольных! «Это же сколько надо автозаков, чтобы забрать всех за раз?!» – мелькнула в голове Тапри дурацкая, шальная какая-то мысль…
Он бросил смятенный взгляд на цергарда Эйнера. Тот стоял чуть в стороне от остальных, небрежно оперившись о стену, и выражение лица его было таким насмешливым и презрительным, что в нём без слов читалось «Ну, что я вам говорил?!» Потом он переглянулся с эргардом Вереном, и тот, вытаращив рыбьи свои глаза, сделал странный жест рукой – будто горло перерезал: типа, всё, конец. В ответ цергард покачал головой и отмахнулся: «обойдётся»…
Наблюдая за их беззвучными переговорами, Тапри отвлёкся, и прослушал, что именно говорил в этот момент цергард Азра. Он так и не узнал никогда, что за промах допустил командующий, и отчего толпа недовольных вдруг пришла в движение, начались гневные выкрики, понеслась площадная брань, и костыли в руках раненых вдруг превратились в дубинки, пока ещё не пущенные в ход, но уже готовые к бою. «Ой-ой! – мелькнула новая мысль, – пулемётов-то мы не прихватили! Как же без них теперь?!» Юный контрразведчик знал, как усмиряют толпу. Самый верный способ – дать очередь над головами, в девяти случаях из десяти этого оказывается достаточно. А если уж не помогло, тогда резать по ногам…
И снова он проглядел, не заметил, как от общей массы отделился, вылез вперёд один – широкоплечий темноволосый парень с левой рукой на перевязи и бинтом на голове, как-то по особому лихо сдвинутым на бок. Был он молод, старше самого Тапри года на три, не больше. И такой у него был отчаянно-бесшабашный вид, такой бешеный взгляд, что агард понял сразу: тут бы очередью над головой не обошлось.
– Назад! – взревел кто-то из охраны, но тронуть парня не решился, потому что вдохновлять на подвиги они сюда ехали, а не морды бить, да и с сотенной толпой не совладать десятерым, если та вконец озвереет.
А парню на окрик было наплевать, он и сам умел орать не хуже. И орал, подбадриваемый одобрительным гулом за спиной. И слова, что вылетали из его перекошенного рта вместе с брызгами слюны, были такими дикими и невозможными, что смысл их не сразу доходил до сознания Тапри.
– Да кто вы есть, чтобы говорить нам о долге?! – выкрикивал он, дёргая щекой, – Совет Верховных! Зажравшаяся тыловая сволочь! Это вы гоните нас на смерть, не Квандор с Набаром! Кровь нашу сосёте, как черные пиявки! Отечество! Где оно, Отечество наше? А я вам скажу! Гниёт в болоте, спасать уже нечего! Станет топь твердью, ста-а-нет! Вы её трупами нашими завалите, и жить будете на костях!..жрать и гадить… – люди ревели, и часть его речей тонула в шуме, не всё удавалось разобрать. – Из подвала командовать все гора-а-зды! А вы сами-то пороху нюхали, отцы-командиры, а? Как пули над ухом свистят, слышали, нет?! А без жратвы неделями в окопах сидели, так что она потом в глотку уже не шла, а?! Вы знаете, что такое война? А мы вам расскажем, расскажем!.. Да лучше под Набаром живым быть, чем под вами с голоду околевать!!!
«Ничего себе, настроения нынче на фронтах!» – присвистнул агард про себя. На офицерских курсах рассказывали, что когда-то давно, в страшные первые годы, пораженческие идеи мира с южным соседом порой витали в прифронтовом воздухе. Но чтобы такое – и в наше время!!! Поверить невозможно!
…Трудно сказать, чем именно не приглянулся контуженому оратору цергард Эйнер. Может тем, что был много моложе троих остальных, и большинство его сверстников сейчас воевали? Или взгляд его серых глаз был слишком пренебрежительным, без тени страха, уже овладевающего его соратниками? А может, этот здоровый человек относился к числу ярых ненавистников «детей болот», каких немало было в арингорадском обществе? Или же просто почувствовал в цергарде, стоявшем чуть в стороне, без кольца охранников, лёгкую жертву?
Так или иначе, он перешёл на личности. Подскочил, с размаху толкнул в плечо. И Тапри вздрогнул, сжался от чужой боли – он видел, как по утрам цергард выбрасывал в корзину грязные бинты… Эйнер устоял, благо, стена была за спиной, и от вскрика удержался, лишь зажмурился на мгновение, скрипнул зубами. Но выражения лица не изменил. Только побелело оно до синевы.
Толпа раненых ахнула – всё-таки это было слишком, этого не ждали. И стало тихо. Они поняли – дело зашло слишком далеко. Все, кроме одного. Парня в повязке не покидал воинственный раж.
