— Как вы смеете здесь, в коридоре, среди этой толпы, задерживать господина американца? Предупреждаю, вы ответите, это вызовет дипломатические осложнения.

Помощник коменданта смотрит в сторону Себальда. Взгляд «американца» выражает оскорбленное достоинство.

«Черт с ними, — решает растерянный помощник. — Еще нарвешься на неприятности».

Устраиваясь поудобней в вагоне, Себальд серьезно говорит Михельсону:

— А вы ведь правы. Я действительно эксплуататор. Ваш оклад намного ниже ваших способностей.

— Прекрасно, — соглашается Михельсон. — В Москве мы договоримся о прибавке.

Дружный хохот прерван резким стуком в дверь: на пороге военный патруль.

— Прошу, господа, предъявить паспорта и пропуск.

Всегда разговорчивый и оживленный Михельсон все молчаливей и тревожней. Поезд приближается к Челябинску, городу, где жили его родные. Живы ли? Застанет ли он их? Барта пытается подбодрить и успокоить его. Челябинский вокзал, как все вокзалы этих дней: в зале ожидания, в проходах люди, вещи. Никто не знает, когда, куда идут поезда. Себальд и его спутники торопливо шагают через предместье к городу — от вокзала до центра далеко. Посчастливилось найти извозчика, и вот они уже стоят у дома, который не раз описывал Михельсон. Трое остаются на улице, Михельсон взбегает по лестнице. Проходит несколько минут, дверь распахивается, и вслед за Михельсоном на тротуар выбегают мужчины, женщины, дети. Оглушенные приветствиями, окруженные людьми, _ путешественники входят в дом.

За длинным обеденным столом Себальд познакомился со всеми многочисленными родственниками Михельсона. Самые разные люди были в этой семье: упрямые анархисты, убежденные сионисты, коммунисты. А во главе стола почитаемый всеми патриарх — отец.

Крупный купец, известный в городе своей неподкупной честностью в коммерческих делах, он ладил с представителями всех сменявшихся в городе властей.

— Кушать надо всем, — толковал он Себальду. — В любой армии солдаты — люди, им есть надо. Мое дело — честно продать им продукты. А о себе что говорить? При царе евреи ползком жили, одни униженья испытывали. Свет увидели только при большевиках, дай им бог здоровья.

Короткий период Советской власти остался в памяти многих. Рабочие, трудовая часть населения не хотели мириться с порядками, вводимыми белыми. Рабочие демонстрации проходили по улицам Челябинска. Ушедшие в подполье большевики не прекращали работы. Руководимые ими профсоюзы, сохранившие свое влияние, особенно среди горняков, организовали сопротивление новой власти. На старания белых обеспечить свою армию оружием и боеприпасами, пополнить ее путем мобилизации рабочие отвечали стачками и саботажем. Попытка арестовать руководителей профсоюзов кончилась массовой забастовкой. Арестованных вынуждены были освободить.

На заводах, фабриках, в рабочих казармах из рук в руки передавали подпольную рабочую газету. По просьбе одного из родственников Михельсона Себальд написал для этой газеты несколько статей.

Многочисленные хозяева города — меньшевики, эсеры, белогвардейцы и представители Антанты, подчас не знавшие, где начинается и где кончается их власть, не могли справиться с организованными рабочими. В управлении городом царила неразбериха.

Себальд и его товарищи испытали ее на себе, пытаясь получить разрешение на дальнейшую поездку. Десять дней их, как мячики, перебрасывали из полиции в военные организации, из одной иностранной миссии в другую. Все безуспешно.

Наконец, минуя городские власти, путешественники повели атаку на военного коменданта вокзала.

— Инженер Рутгерс с важным политическим поручением к представителю Антанты в Самаре, — наклонившись к коменданту, таинственно произносит Михельсон. Себальд подтверждает его слова коротким кивком, вставляя традиционные «йес» и «окэй».

Поручение к представителю Антанты — это звучит убедительно. Еще убедительней вид Себальда. Разрешение получено.

Но эта радость омрачена страшной вестью: покушение на Ленина. Положение на фронтах отчаянное. Казань в руках белых, на юге царские генералы, поддерживаемые Антантой, Украина в руках немцев, с севера угрожают англичане.

Друзья сидят в вагоне подавленные, молчаливые, погруженные в невеселые думы. Барта касается плечом плеча Себальда и тихонько говорит:

— Не надо, товарищи. Ленин жив. Революция будет жить. Поезд идет на запад. Пограничный столб между Азией и Европой. Себальд наклоняется к Барте:

— Вот мы и вернулись в Европу. Семь лет прошло, как мы покинули ее.

— Семь лет, — повторяет Барта. — Да, Гертруде теперь семь. Как они там, наши ребята?

Самарский вокзал. Вещи сданы на хранение, комната в гостинице обеспечена.

— Раньше всего к Волге, — предлагает Себальд, — мы столько слышали о ней. А потом уж дела.

Прямо с берега Волги к дому, где заседает правительство, организованное в Самаре.

— Посмотрим, что это за люди, которые прикрываются названием интернационалистов, — размышляет Себальд, еще в Челябинске слышавший о самарском правительстве. — Говорят, они ведут себя довольно независимо. Попробуем договориться с ними о дальнейшей поездке.

Обезоруживающе приветливая встреча. Разговор о положении в Америке, Европе. По отдельным вопросам, замечаниям Себальд начинает подозревать: здешние «интернационалисты» люди совсем не свои. Он безуспешно пытается прервать слишком откровенные высказывания Михельсона и Райзмана. Опасения Себальда подтверждаются, когда в комнату входят несколько чехословацких офицеров и вступают в разговор. Теперь уже очевидно: самарское правительство, несмотря на свое название, враждебно относится к Советам и бессильно против военной власти белочехов. Надо уходить как можно скорее.

Выйдя на улицу, расстались. Барта и Райзман направились на вокзал, Себальд с Михельсоном в гостиницу.

— Вы слишком разоткровенничались с ними. Боюсь, мы попали в плохую историю. В любом случае сохраняйте спокойствие и независимый вид, — тихо говорит Себальд, медленно шагая по улице.

Тревога оказалась не напрасной. Скоро они увидели автомобиль с несколькими чехословацкими офицерами и солдатами. Машина нагнала их и стала медленно следовать за ними.

— Спокойнее, Михельсон, вы жестикулируете нервно и говорите слишком громко, нужна полная непринужденность, — тихо роняет Себальд среди пустых, ничего не значащих фраз. «При личном обыске найдут партбилет и мандат лиги», — думает он и гортанно смеется, произнося очередное «окэй».

Машина проехала вперед, остановилась. Себальд и Михельсон поравнялись с ней. — Шесть солдат выскочили из машины, окружили их, блеснули штыки.

— Вы арестованы! — выкрикнул офицер.

Себальд вскидывает голову и хохочет, громко хохочет прямо в лицо ошалевшему белочеху.

Продолжая смеяться, он оборачивается к Михельсону и прерывающимся от хохота голосом повторяет:

— Какая чудесная шутка, господин Михельсон, ха-ха-ха, какая прелестная шутка!

Все еще смеясь, Себальд достает из бумажника рекомендательное письмо к командующему чехословацким корпусом, полученное им у голландского консула в Харбине, и сует его прямо под нос офицеру.

Глаза офицера растерянно пробегают по строчкам, останавливаются на печати. Рука сама тянется к фуражке:

— О, простите, досадное недоразумение…

Машина удаляется. Себальд и Михельсон продолжают путь к гостинице, твердо ставя готовые подогнуться ноги.

В гостинице обсуждают создавшееся положение. Общее решение — уезжать возможно скорее. Пусть сейчас удалось обмануть офицера. Разговор с «интернационалистами», весь путь Рутгерсов и их друзей достаточно подозрительны. Любая проверка грозит катастрофой.

А разрешения на поездку нет. В нем отказывают и комендант вокзала и министерство иностранных дел. Себальд и Барта отправляются в гостиницу, где разместились иностранные консулы. В роскошных приемных французского и английское консулов изысканные секретари с сожалением разводя руками: