И тут лекарства нет…
Здесь нельзя бороться… Это то, что убивает…
Имя этому смертельному: Распутин!!!»[58]
«Распутинская легенда, – говорит Ольденбург, – оказывала на людей парализующее влияние. Те, кто попадал под ее власть, начинали сомневаться в побуждениях Государя, ловили в Его словах отголоски чужих влияний и неожиданно перечили Его воле, подозревая, что за нею стоит Распутин»[59].
Государь назвал речь Гучкова о Распутине «отвратительной»[60] и однажды просил военного министра передать Гучкову, что Он его считает подлецом[61]. «Вот тут, на этом, я считаю, произошел окончательный разрыв, окончательно потеряли ко мне всякое доброе чувство, а мне даже передавали, что государыня сказала: «Гучкова мало повесить»[62]».
Но чтобы монархисты от престола не просто отошли, а отскочили, Гучков обвинил правительство еще и в измене. «Измена… – писал Шульгин. – Это ужасное слово бродит в армии и в тылу… Началось это еще с Мясоедова в 1914 году»[63]. Для этого Гучков использовал тот же прием, что и с Распутиным. Он нашел еще одну мишень – жандармского офицера Мясоедова – и в газете «Новое время» обвинил его в шпионаже. Мысль об измене в военном министерстве подрывала репутацию военного министра Сухомлинова, который и сам по себе Гучкову был неугоден. «Хорошо сознавая, что открытые выступления против Монарха могут повлечь нежелательные последствия, Гучков атаковал Его косвенно, дискредитируя близко стоявших к Нему лиц, а в особенности военного министра, генерал-адъютанта Сухомлинова, в правильном расчете, что приписываемые им последнему дефекты не могут не отразиться на Царе», – пишет ген. Курлов[64].
Нужно сказать, что Гучков через свой Красный Крест был знаком едва ли не со всем высшим командованием армии. «Осведомителей»[65], как он их называл, у него было много и он, как правило, неплохо разбирался во внутренних делах армии. Как раз одним из таких «осведомителей» был ген. Поливанов. Незадолго до начала событий Мясоедов по поручению военного министра расследовал дело об обвинении в шпионаже ген. Поливанова, чем себя и погубил. Именно Поливанов передал Гучкову материал для обвинений Мясоедова, объяснив потом свои действия желанием занять пост военного министра[66].
Узнав о действиях Гучкова, Мясоедов вызвал его на дуэль. На дуэли 20 апреля 1912 г. Мясоедов стрелял в Гучкова, но промахнулся, т. к. был близорук, а Гучков стрелял в воздух. Несмотря на беспочвенность обвинений Мясоедову пришлось уйти в отставку. 28 апреля 1912 г. был уволен и Поливанов за передачу Гучкову конфиденциальной информации[67].
Хотя об «измене» в армии узнала вся страна, Гучков мог бы считать это дело проигранным. Его газета вынуждена была опубликовать опровержение сведений о Мясоедове. Но во время войны история с обвинением Мясоедова неожиданно для самого Гучкова кончилась трагически. В 1915 г. сбежавший из германского плена подпоручик Колаковский обвинил Мясоедова в измене. Ставка в ее тогдашнем составе (Верховным главнокомандующим был Великий Князь Николай Николаевич) воспользовалась этим случаем, чтобы объяснить следствием измены свои промахи на фронте. Военно-полевой суд приговорил Мясоедова к смертной казни. Даже признание Мясоедова в мародерстве – говорилось о двух статуэтках, взятых им из дома в Восточной Пруссии, о каких-то оленьих рогах[68] – не могло быть основанием для такого приговора.
Конец истории описывает Катков: «Выслушав приговор, Мясоедов попросил разрешения послать телеграмму царю и семье, и затем потерял сознание. Телеграммы, в которых Мясоедов утверждал, что невиновен, и просил родных смыть позор с его имени, так и не были отправлены, их подшили к делу. Казнь состоялась в ту же ночь после неудавшейся попытки Мясоедова покончить с собой»[69]. «…теперь, по моему мнению, – говорит Мельгунов, – можно считать неоспоримо доказанной не только невинность самого Мясоедова, но и то, что он пал жертвой искупления вины других. На нем в значительной степени отыгрывались, и прежде всего отыгрывалась Ставка»[70]. Хотя Колаковский позднее признался, что фамилию Мясоедова узнал из газет в 1912 г., Дума и ее поклонники не сомневались ни в измене Мясоедова, ни в том, что первым эту измену раскрыл Гучков. Вслед за казнью Мясоедова последовало увольнение военного министра Сухомлинова, и оба факта пригодились для дальнейшей пропаганды.
По словам Глобачева, «Керенский поспешил написать открытое письмо председателю Государственной думы Родзянко, между прочим нигде открыто не напечатанное, с резким осуждением и обвинением в государственной измене правительства и командного состава. Письмо, в виде отдельных листовок напечатанное в тысячах экземпляров, распространялось из-под полы в Петрограде и провинции, в чем и был весь его смысл, т. к. правды в нем не было ни на грош. Но успех оно имело, в особенности в студенческих и рабочих кружках»[71].
Очевидно, что Гучков, который к тому же «давно и широко раскинул сети своих сношений как с командным составом армии, так и со служащими в центральных управлениях министерства»[72], был объектом надежды и зависти масонов. Однако договоренности между ними до последнего времени не возникало; возможно, потому, что у масонов не было подходящего случая. Тем не менее ничего не подозревавший Гучков был окружен целой масонской цепью. Масоны занимали главные должности в военно-промышленных комитетах, председателем главного из которых – Центрального военно-промышленного комитета, ЦВПК, был Гучков. Одновременно он входил и в Прогрессивный блок. Заместителем председателя ЦВПК был масон Коновалов, а председателем киевского ВПК – масон Терещенко.
Официально ЦВПК занимался распределением военных заказов. На деле эта организация готовила государственный переворот. С некоторого времени, вероятно, с 1914 или с 1915 г., Гучков от прежних целей причинить Государю как можно больше неприятностей перешел к идее переворота: «Когда я и некоторые мои друзья в предшествовавшие перевороту месяцы искали выхода из положения, мы полагали, что в каких-нибудь нормальных условиях <…> выхода найти нельзя, что надо идти решительно и круто, идти в сторону смены носителя верховной власти <…> В этом направлении кое-что делалось до переворота, при помощи других сил и не тем путем, каким в конце концов пошли события…»[73], подразумевая под «другими силами» свои связи с рабочими и военными кругами.
Связь с рабочими Гучков установил через рабочие группы, выборы в которые были осуществлены к началу 1917 г. в 58 комитетах из 244[74] и постоянно действовали в ВПК в обеих столицах, в Киеве и в ЦВПК. Рабочие группы выбирались выборщиками от рабочих военных заводов. На первых выборах в рабочую группу ЦВПК в сентябре 1915 г. большевики, недооценив Гучкова, отказались принять участие в выборах и сорвали их. Рабочая группа была избрана только через два месяца. В нее вошли меньшевики и эсеры. Председателем группы был меньшевик Кузьма Гвоздев, который сразу заявил, что самодержавие – это «наш страшный внутренний враг»[75]. В январе 1917 г. рабочая группа ЦВПК выпустила воззвание с призывом к «решительному устранению самодержавного режима». В то же время Хабалов писал Гучкову, что рабочая группа «занялась обсуждением политических вопросов в резко революционном направлении»[76]. Суханов пишет, что рабочая группа «не пользовалась популярностью среди рабочих масс», это было «сотрудничество в сфере «казенных заказов»»[77]
