— Оформляй, Маш, скорей. Закрываться пора.

Девчонка кивнула на окно: во дворе топтался ее очередной провожатый, новенький. Он поглядывал на часы и ожесточенно жевал жвачку, время от времени выдувая крупные розовые пузыри.

Иоанн книгу взял, но уходить не собирался:

— Маша... Я все-таки провожу тебя, можно? А то по городу разгуливают всякие маньяки.

— Только до подъезда.

— Ну хоть до подъезда...

Зачем ему было знать, что в Машином письменном столе, в самом уголке нижнего ящика — того самого, где недавно окотилась Пуська, — лежит, замаскированная бумагами, упаковка зернового кофе «Арабика»?

Так, на всякий пожарный. Любая женщина, рожденная под знаком Девы, любит делать запасы на черный день.

На черный ли? Вот в чем вопрос, как сказал бы господин Шекспир.

Глава 10

СЫТЫЙ ГОЛОДНОГО НЕ РАЗУМЕЕТ

До подъезда они не добрались.

Прямо на улице, с лотка — вернее, с маленького раскладного столика, — продавали театральные билеты. Табличка, водруженная над столом, гласила: «Ромео и Джульетта». Гастроли Лондонского драматического театра «Сандвич».

«Вот оно! — обрадовался Иоанн. — Если гора не идет к Магомету... Если безмозглая птица сокол не может родить приемлемой идеи, идея сама находит его».

— Машенька! — воскликнул он. — Пойдем! Моя любимая пьеса — про склеп.

Маше тоже очень захотелось пойти. Театр она любила, а тут еще англичане, которых потом больше и не увидишь. Однако опять назойливо возник все тот же щекотливый момент — цена билета.

— Да нет, — мотнула она головой. — Они же говорят по-английски, мы ничего не поймем. Я, например, французский учила в школе...

Продавщица билетов вмешалась:

— Это в здании «Современника», там наушники будут, с синхронным переводом.

— Видишь — наушники! — торжествовал Иоанн. — Да в конце концов, что мы, не знаем, о чем идет речь?

Продавщица подсказала:

— О любви.

— Да-а? — Он преувеличенно удивился. — Скажи на милость, Машенька, что может быть непонятного в любви?

Девушка не приняла шутки, ответив на этот раз абсолютно серьезно:

— В любви все непонятно.

И опять у него ослабели колени: захотелось подхватить ее и унести, украсть! Туда, где никто и ничто не помешает, где можно будет спокойно разобраться во всем, что непонятно. В любви.

Однако он обязательно должен ее уговорить! Иначе придется расстаться через несколько минут — подъезд-то вон он, рукой подать.

— Господи, да у нас же шпаргалка с собой! — Иоанн потряс тисненым томом Шекспира. — В каждом непонятном месте открываем книгу, ищем: акт такой-то, сцена такая-то. Ага, эту девицу зовут Джульеттой. Фамилия — Капулетти. Ей четырнадцать лет.

— А действие разворачивается в Вероне, — уже смеясь, подсказала Маша.

— Вот-вот. Подержи-ка! — Иоанн сунул ей книгу, и обе руки у нее, таким образом, оказались заняты, ведь она несла еще и букет пышных белых роз.

А потому она не имела возможности полезть в сумочку за кошельком, и Иоанн быстро взял два билета. Да не каких-нибудь, а в первом ряду!

— Спасибо за покупку, — улыбнулась продавщица. — Вы не пожалеете.

Улыбка преобразила ее лицо, и оба сразу — и Маша, и Иона — насторожились.

— Мы раньше не встречались? — не сговариваясь, спросили они в один голос.

Та смутилась, опять погрустнела:

— Не исключено... если вы театралы. Я вообще-то актриса «Современника».

— А почему же...

— Все потому же... Театр прогорает, зарплата — сами понимаете. Кино у нас тоже в дыре, вот — подрабатываю...

— Так я вас по телевизору видела! — вспомнила Маша. — В детективе!

— Ага, — невесело хмыкнула актриса. — В роли убитой. Лежала голышом, с красным гримом по всему телу. Там один маньяк порезвился. Эпизод без слов. Столько дублей! Все не удавалось глядеть в потолок не моргая: свет в глаза.

Иоанн с Машей переглянулись: девушка задала немой вопрос, мужчина ответил еле заметным кивком.

— Вы мне очень понравились, — сказала Мария. — Можно я вам преподнесу эти розы?

— Мне? — опешила безработная артистка. — Вы лучше в театре... англичанке... которая Джульетту...

Но руки помимо ее воли уже брали букет, и пальцы натыкались на шипы, а лицо погружалось в нежные благоухающие венчики, и актриса нечаянно, по привычке, отвесила сценический поклон, а сама плакала не стесняясь настоящими слезами, не сценическими...

...Чистые пруды, где стояло здание «Современника», были вовсе не чистыми, а замусоренными, с плавающими на поверхности воды бутылками из-под пепси-колы, смятыми бумажками и обломками деревянных ящиков.

Чистотой и юностью не отличалась и исполнительница роли Джульетты, которую, как было обозначено в программке, звали Патрис Кей. На голове у нее возвышался огромный сборчатый чепец с широкими завязками, которые, судя по всему, должны были маскировать отвисший второй подбородок. А ведь у Шекспира героине должно было едва исполниться четырнадцать!

Ромео выглядел куда моложе. Заглянули в буклетик: Эдвард Кей значилось там.

Боже, мать и сын играют двух возлюбленных! Бедный Уильям Шекспир! Наверняка не предполагал, что возможна такая фрейдистская трактовка его светлой и возвышенной трагедии. Впрочем, великий драматург и не мог быть знаком с не менее великим психоаналитиком Зигмундом Фрейдом!

Действия были переставлены местами. Сцена в склепе почему-то переместилась в первый акт. Оба героя, откровенно и весьма патологически пообнимавшись, поочередно умерли. Все, что последует затем, должно было, по всей видимости, означать фантастическую ретроспекцию: души покойников, дескать, вспоминают, как они дошли до жизни такой. Вернее, до смерти такой.

Впрочем, до антракта два францисканских монаха в развевающихся полупрозрачных сутанах успели станцевать возле почивших па-де-де, размахивая распятиями. Наверное, это символизировало не то осуждение грешников, не то их прощение. Один из танцоров был брат Лоренцо, другой — брат Джованни. Но кто из них кто — оставалось неясным, так как перед этим оба подсовывали пузырьки со снадобьем великовозрастной, перезрелой невесте.

— Вот тебе и «Сандвич», — озадаченно протянул Иоанн, когда они вышли в фойе. — Кстати, не перекусить ли нам в буфете? Надеюсь, там сандвичи будут качественнее, чем на сцене.

Ошарашенная увиденным, Маша, не отвечая, последовала за ним. Она любила классическую литературу и традиционный театр. А тут...

Это не только издевательство над Шекспиром, придуманное его же соотечественниками. Это вообще немыслимая гадость! Во время действия на девушку несколько раз накатывали самые настоящие приступы тошноты. И правда, не мешало бы сейчас глотнуть крепкого кофейку или кислого сока.

— Ты уж прости, — сказал Иоанн, — что я уговорил тебя пойти. Честное слово, не предполагал ничего подобного!

— Что ты! Я ведь сама... Может, теперь такая мода? Я давно не бывала в театре. Отстала, наверное.

— Хочешь, не будем досматривать?

— Нет, я так не привыкла. Раз уж пришли — досидим до конца.

Для обоих в спектакле был один положительный момент: они сидели рядом и могли украдкой поглядывать друг на друга, с радостью убеждаясь, что реагируют на глупейшее представление одинаково.

Подошла их очередь к буфетному прилавку.

— Нам вон тех бутербродиков, — уверенно перечислял Соколов, — и пирожных-корзиночек...

— Постой! — испуганно остановила Мария. — Себе я сама закажу!

— Не любишь корзиночки? Ладно, возьмем эклеры. Или «картошку»?

— Нет, нет! Мне, пожалуйста, стакан напитка! — На этот раз руки у нее были свободны, и она быстро расплатилась из собственного кошелька, радуясь, что передарила розы той безработной актрисе. «А то он все на меня тратится и тратится. А много ли им платят, пилотам «кукурузников»? Наверное, копейки, как и библиотекарям. Наверняка их служба терпит убытки: самолетик его был совсем стареньким. Потому, видно, и упал».