Мухтар появился в питомнике совершенно неожиданным образом.

В одну из летних ночей тысяча девятьсот пятидесятого года дежурному по Управлению милиции города позвонили с Финляндского вокзала. Было это уже под утро, дежурный порядком устал, ночь прошла беспокойно, поэтому он не сразу сообразил, о чем идет речь.

– Не понимаю, – раздраженно говорил он. – Почему отцепили вагон? Какая собака, чья?

Положив трубку, дежурный сказал своему напарнику:

– Совсем с ума посходили! Пса, понимаешь ли, испугались… Приучились, дьяволы, чуть что, трезвонить в милицию!

Оба они, и дежурный и его помощник, считали, что происшествия, выпавшие на их ночную долю, уже закончились, и этот пустопорожний звонок был тем ненужным, хлопотливым довеском, который выводил их из себя.

– Записывать в журнал? – спросил помощник.

– Еще чего! – сказал дежурный.

Но, походив по комнате минут пять, чтобы разогнать предутреннюю усталость, он позвонил на Финляндский вокзал и спросил диспетчера:

– Ну как там у вас с собачкой?

Диспетчер что-то ответил ему, на что он саркастически бормотнул:

– Железнодорожнички! Распустили сопли из-за щенка…

Но тут же дежурный сразу вызвал проводника собак Глазычева, спавшего рядом в комнате отдыха, и велел ему быстренько съездить на Финляндский вокзал.

– Заберешь там из вагона какую-то бесхозную собаку – она, говорят, хулиганит – и отвезешь к себе в питомник.

– Взрослая собака? – спросил Глазычев, беря из шкафа плащ. – Какой породы?

– Я с нее анкеты не снимал, – ответил дежурный.

Спокойно улыбнувшись, маленький неторопливый Глазычев аккуратно застегнул плащ, надел кепку, примял ее, проверил, лежит ли в кармане плаща крепкая веревка с металлическим карабином для ошейника, и вышел на площадь к оперативной машине.

На Финляндском вокзале он справился в отделении дорожной милиции, где собака и что, собственно, она натворила. Лейтенант, только что заступивший на дежурство, ничего порядком не знал, кроме того, что пес находится в отцепленном вагоне на шестом запасном пути у будки стрелочницы.

– Дать вам с собой милиционера? – спросил лейтенант.

– Да нет, – ответил Глазычев. – Палка у вас какая-нибудь есть? Метра на полтора.

Палку вынули из метлы. Не спеша Глазычев пошел на шестой путь. Будку стрелочницы он увидел еще издали, подле нее толклось человек десять народу; оттуда доносились громкие, взволнованные голоса.

Когда Глазычев приблизился, стрелочница, коренастенькая бабенка в ватнике, тыча свернутым флажком в сторону вагона, стоящего неподалеку, азартно досказывала, вероятно не в первый раз, подробности недавнего события:

– Носится кобелина по вагону, из двери в дверь, из двери в дверь! Выкатил глазища, язык на сторону… Пассажиров всех выгнал, проводница как залезла с ночи в туалет, так до сих пор там и запершись. Я уж ей через окошко кефир носила… Подходит время отправлять состав в обратный рейс, диспетчер лается, в чем задержка, а бригадир говорит: «Я не могу катать в порожнем вагоне одного пса, тем более за него не плачена проездная плата».

Затем стрелочница, переваливаясь на своих коротеньких тугих ножках и не переставая трещать, охотно повела всех слушателей на экскурсию к вагону.

Глазычев последовал за ними.

Еще издали стрелочница весело крикнула, очевидно, запертой проводнице:

– Раиса, как жизнь молодая?

В крайнем, чуть-чуть приоткрытом, вымазанном густыми белилами вагонном окошке показалось испуганное лицо пожилой женщины.

– Чего слышно? – тихо спросила она.

– В милицию звонил диспетчер, – на ходу захлебывалась стрелочница. Сейчас пришлют человека, стрельнет – и все… Выйдешь, Раисочка, на волю. А пока хорошо: тебе с перепугу недалеко бегать…

– Убивать жалко, – все так же тихо сказала Раиса. – Я могу еще потерпеть.

– Глупости! – фыркнула коротконогая стрелочница. – Было б из-за чего.

Она подвела своих спутников к середине вагона. Здесь на земле стояла высокая чурка, которую, должно быть, подкатили под окно. Взобравшись на эту чурку, стрелочница осторожно, потихоньку приподымая голову, словно кто-то сквозь закрытое окошко мог в один миг отхватить ее, заглянула внутрь вагона.

– Есть! – прошептала она. – Лежит, бандит, у самой двери…

На чурку по очереди стали взбираться любопытные. Даже какой-то старичок-боровичок, кряхтя и цепляясь за плечо стрелочницы, вскарабкался к окошку и поскреб пальцами по стеклу. Тотчас же из вагона донеслось рычание, затем густой, осипший лай. В окне показалась крупная собачья голова. Старичок ссыпался вниз.

– Видали? – восторженно взвизгнула стрелочница.

Люди столпились внизу под окном. Погавкав на них, собака склонила голову набок и стала следить за мухой, ползущей по стеклу.

Глазычев подошел к стрелочнице.

– Вот что, девушка, – сказал он, как всегда неторопливо и дружелюбно. – Публику вы отсюда уберите, а мне, если можно, одолжите на десяток минут свой ватничек. Хлебца у вас, случайно, нету? И вагончик мне отоприте.

Публика отошла в сторону и остановилась неподалеку.

Стрелочница дала Глазычеву ватник, горбушку хлеба и ключ от вагона.

– Вы бы лучше палили через окошко, – посоветовала она Глазычеву.

Он взобрался на высокие ступеньки, отпер дверь и вошел в тамбур.

Очевидно, внутренняя вагонная дверь была неплотно прикрыта: Глазычев услышал, как собака ударила по ней лапами и распахнула с такой силой, что дверь стукнулась о стенку.

Теперь пес был совсем рядом, отделенный только дверью из тамбура.

Придерживая за ручку, Глазычев приоткрыл ее и бросил за порог на пол горбушку хлеба.

Собака хлеб не взяла и гулко залаяла, пытаясь просунуть морду в щель.

– Молодец, – сказал Глазычев. – Хорошо. А чего, в самом деле, со мной церемониться! Тебя как, дурака, зовут?

Он обращался к собаке не то чтобы ласковым, а удивительно спокойным и даже уважительным тоном. Оскалив крупные клыки, залитые слюной, сморщив темный нос и выгнув книзу широкую шею, на которой торчком встала длинная шерсть, собака злобно лаяла. Ее особенно раздражало, что сквозь щель в дверях Глазычев был совсем рядом, а схватить его не было никакой собачьей возможности.

– Ну что? – уговаривал ее Глазычев, незаметно делая последние приготовления: он закреплял на конце длинной палки короткую веревку с карабином. – Ну, чего расходился? Я ведь все равно тебя умнее. И нисколько я тебя не испугался. Давай лучше сделаем по-хорошему… Не хочешь, дурень? Ну смотри, дело твое…

Затем он быстро и сильно толкнул плечом дверь, так что пес от неожиданности отпрянул назад, и перешагнул порог.

Не останавливаясь, Глазычев решительно пошел на собаку, и, когда она, тотчас же опомнившись от удивления, что ее не боятся, бросилась навстречу, он ловко сунул вперед левую руку, обмотанную ватником, прямо в ее раскаленную пасть.