А пока – о завораживающем эффекте, который, оказывается, прячет в себе сама узнаваемость. Оказывается, можно воспроизвести с голографической точностью тот мутный взвар информации-дезинформации, которыми окутывалась редакция во взрывные моменты своей новейшей истории, - и именно эта непроглядная муть, перенесённая в контекст художественности, начинает действовать – непредвиденно и остро. Аман только лишь слегка переименовывает подлинные фамилии, иногда так артистично, что мне стоит усилий удержаться и не просмаковать некоторые из них (удерживаюсь потому, что никто не уполномочивал меня раскрывать псевдонимы). Они звучат не хуже, чем «Оглоедов» (фамилия героя-рассказчика, явно тянущая на саркастическую саморекомендацию).
Но откуда непредвиденный художественный эффект этой слегка переименованной газетной оргии, прямо перенесённой в роман? В романе вроде бы надо всё раскрутить-распаковать, раскрыть истинные мотивы, выяснить, кто прав: корреспондент ли, который полез в финансовые дела армейской верхушки (чужие деньги считать?), или армейские держиморды, этому доброхоту выпустившие кишки (и нагло ушедшие от судебного преследования)?
Да не выясните вы, кто прав! Там правда вообще не ночевала и ночевать не намерена! И никаких высших мотивов искать не надо, их нет ни в «Крови и сперме» (как у Амана называется глава о газете), ни в той реальности, которая на этой крови-сперме замешана. Этот художественный эффект сначала изумляет, потом озадачивает и, наконец, оглушает тебя при чтении.
Так вот: самое пикантное в этой главе о газете – её переименование. Дело в том, что газету, которую как облупленную знали и читали миллионы людей под названием «Московский комсомолец», Аман перекрещивает в… «Московского богомольца».
То есть как это?! Вот так прямо – из одного в другое? И ничто не препятствует этому перескоку?
Ничто. По-человечески всё это весьма пикантно Конечно, молодому комсомольскому функционеру естественно вырасти в газетного редактора… Ну, а если его вовремя пересадить из комсомольского отряда в семинарию… так же естественно он вырастет в редактора религиозной газеты…
Позвольте! Но есть всё-таки разница между богохульными атеистами, каковые создали когда-то «Московский комсомолец», и богомольными адептами его нынешней модификации?
Знаете, никакой. Никакой разницы. Тем более, если «обойтись без слов». Если не нырять в бездонные глубины умозрения. Но мы, кажется, уяснили, что на месте таких глубин теперь… гулкое место.
Вот рассуждение одного из героев («негероев») Амана о Господе-Боге:
«Если всерьез задумаешься о том, что происходит с Землей, то закономерно придешь к мысли о высших силах. Если недодумаешь или станет страшно, то остановишься на мысли о Боге, если передумаешь или страх совсем потеряешь, то придешь к мистике».
Последний «приход» - мнимый, ибо мистика – это и есть ощущение тайны, которая никогда до конца не раскроется. Первый «приход» - разумнее, и он как раз выдает то ощущение «полого умозрения», которое фиксируется на том, какие силы высшие, а какие пониже. То есть на соотношении сил в этом освобождённом от химер мире. Бога вольно поселить там, где позволит это соотношение. Вполне можно вручить свечки вчерашним партийцам и скомандовать: «Зажигай!»
Ну, ладно, это всё дела православные. А ислам? Неужто Аман, половину своей души оставивший на Востоке, - никак не отнёсся к этой встающей с Востока грозной силе?
Как же, отнёсся.
У восточной красавицы со славянским именем Надия (что означает «надежда») – три сына (двое - от смешанных браков). Поскольку Аман мастерски владеет ономастикой, даю имена: Фуад, Рональд и Иван.
Нас интересует Иван. Окончив школу (как раз в разгар «перестроечных процессов»), он поступает в Московский Университет, а потом, как и водится у молодых людей в вольные времена, «подсаживается на наркотики». Избавляя его от этого недуга, «определённые люди» подсовывают ему «книжку мусульманской направленности». После чего в Иване (который, как и брат его Рональд, крещён в православной вере) просыпаются «гены мусульманства». Он решает стать воином ислама. Но тут выясняется, что «определённые люди» нуждаются не столько в воинах, сколько в деньгах. И они возвращают воина с полей джихада в университет, окончив который воин становится «исправным коммерсантом».
Спрашивается: где тут гены, где убеждения, где духовный опыт, а где калькуляция? И где равнодействующая этих факторов? Отдаю должное Сергею Аману – он хорошо передаёт беснование факторов в душе человека, у которого от диалога со Всевышним остаётся только… помните, что? Ну, да, соображение, какие силы повыше, какие пониже. Соотношение сил. Калькуляция. А куда его эта калькуляция метнёт: на Восток или на Запад, в ислам или в христианство или ещё в какую-нибудь «всемирность», - это уж как получится.
Чтобы закончить со всемирным охватом, процитирую из Амана (и из прочитанных его героями авторов) ключевой пассаж о России:
«…Дело в том, что на Руси (да, наверное, и в любом народе) всегда присутствует такой элемент, который дает представление о том, что такое норма. В древние времена это могли быть юродивые или шуты, которые шли от обратного, или святые, которые так прямо эти принципы нормы и провозглашали. Хотя принципы и нормы это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Но не о том песня…»
Хорошо, конечно, говорят в Одессе. Ещё лучше говорят юродивые и шуты о том состоянии умов и душ, когда «норма» всё время выворачивается, и опору надо искать то там, то тут, а где именно, подскажет калькуляция.
Вот туда и вложишься.
Поколение «вкладчиков» оперативно решает, во что вкладываться. Об этом и песня.
Вернее, две песни – в чётком и по-своему безжалостном повествовании о поколении, которое отрясло прах и пепел (чтобы ничто не мешало маневренности, и чтобы ничто не стучало в сердце), - две песни. Работа. И любовь.
Работа, которой занят Оглоедов и на которой он в штатном расписании числится как «замответсека» (расшифровка: заместитель ответственного секретаря редакции – того самого «Московского богомольца», коим оказался «Московский комсомолец»), эта работа затягивает («как наркотик», естественно), а ещё имеет одно важное (для нас) измерение.
В среде интенсивно работающих «журналюг» Оглоедов не без удивления обнаруживает, что он – единственный сотрудник с высшим образованием. И это положение сохраняется при всей бесконечной чехарде работников, устраивающихся в штат или из штата вылетающих.
Вопрос: где тут яйцо, а где курица? То ли народ, крутящийся на орбитах газеты, считает, что без диплома сподручнее (для оборотистости), то ли сама редакция сориентирована так, что «журналюги» ей нужны без той накрутки, той докуки, той мороки, которой не избежать при высшем образовании работников.
Так ведь и то, и другое! Проще всего юному искателю зарплаты устроиться в редакции курьером. Но и редакция черпает кадры – именно из среды курьеров. Кто не выдерживает газетной лямки-гонки, - уходит. Кто выдерживает и остаётся в газете, - может делать карьеру. Вплоть до… замответсека. А то и выше, но по той же стезе.
Да что за «стезя» такая? Что этот «сек» означает? Какую содержательную сферу?
Вовсе не содержательную. А - координационную. Согласование. Сведение концов. Порядок исполнения. Доведение заданий до исполнителей. Контроль. График… Что там ещё? Разноска, рассылка… но это уже курьеры. Или: ещё курьеры.
Так курьеры – это и есть ответ на вопрос о содержании работы. Распасовка информации. Сопряжение уровней: где силы высшие (главный редактор), где низшие (потребители), и как сопрячь, скрутить, раскрутить.
Неисправимые идеалисты начнут докапываться до «содержания»: где там комсомолия, где богомолия? И доложат, что в «содержании» работы главенствуют экономика и политика, плюс криминал. Но политика, как известно, есть та же экономика, только концентрированная, а криминал – минус, непостижимым образом дающий плюс. Выпрыгивая из этой непостижимости, неисправимые идеалисты вопят: где культура?! Их подымают насмех. Вписываясь в конкурентную стилистику, они придумывают что-то вроде «Поединка поэтов». Их встречают глумливым славословием. И правильно: даже в сугубо лирической сфере победителям конкурсов ничего не светит, кроме приза, премии… то есть некоторой суммы денег. Возможно, сумму перешлют с курьером.
