— Нам чужого не надо, только бы пустоши разрешили…
— И то, что конфисковали, этого хватит!..
— Правильно! — хрипловатый голос Джо перекрыл шум. — Каждому надо выделить справедливую долю земли, чтобы никто не просил милостыню и не воровал, а все жили по-человечески.
— Как апостолы, жили.
— Но ведь у апостолов все было общее! — сказал Уинстэнли. Новая, удивительная, еще не совсем ясная мысль внезапно поразила его. Он тронул Джо за рукав. — Помнишь, в «Деяниях»: они жили одной семьей. Все работали и ели хлеб вместе.
— Вот это правильно, — подхватил тот, не поняв, что Уинстэнли хочет сказать. — А не так, как сейчас, одни работают, другие едят. Господь сказал: пусть все работают поровну и едят поровну.
— И законы их долой! Все законы! — заволновался Питер.
— А на их место — Писание. Там все есть, чего выдумывать! — Седой отодвинул огарок в сторону. — Слушайте, братья! Главный закон — делай другому то, что хочешь, чтобы делали тебе. И еще: око за око, зуб за зуб, руку за руку. А если кто украдет — возвратит вдвойне.
— А правительство? — спросил кто-то.
Джо оглянулся на дверь и заговорил негромко и страстно:
— Править должны судьи или старейшины — люди, которые боятся бога и ненавидят жадность. Они выбираются народом в каждом городе и деревне. И больше никаких властей.
— А если кто победнее, община ему поможет, пусть для этого будет такой фонд, — вставил высокий крестьянин, стоявший у стола. — Вот сюда и пойдут земли короля, епископов и роялистов.
— Слушайте, слушайте! — приглушенно воскликнул Питер. — Пусть каждые семь лет беднякам, и сиротам, и вдовам, и странникам выделяют землю, а с каждого урожая — долю!
— И никаких тюрем, исправительных домов, позорных столбов… Никаких лордов, никаких огораживаний…
Джерард тихонько встал, протиснулся между разгоряченными телами и пошел к выходу. О нем забыли. У двери он оглянулся. Крестьяне и поденщики, бедняки и бродяги, которых судьба завела в этот вечер в таверну, сгрудились у стола, освещенного двумя сальными свечами, и самозабвенно обсуждали свою Утопию. Лица горели, сердца растопились, каждый пытался вставить словечко, бросить лепту в сокровищницу общего счастья.
Джерарду хотелось побыть одному, додумать то, что было услышано в таверне. Он вышел на улицу. До хижины старой вдовы, где он скрывался от последствий скандала, идти было с полчаса; он пошел неспешно, запахнув плащ под холодным ноябрьским ветром.
Он никогда еще ни с кем, даже с друзьями-односельчанами, не говорил так откровенно. То, что зрело в нем давно, над чем он бился все эти годы, мучась бесконечными ночами и задавая бесчисленные вопросы самому себе, своему высшему разуму, — тут, среди незнакомых людей, вдруг обрело ясную, зримую плоть действенной мысли. «Думать, что мы страдаем потому, — говорил он себе, — что некий Адам шесть тысяч лет назад съел запретное яблоко, — бессмысленно. Адам — в каждом из нас, и все мы вкушаем запретный плод, когда стремимся к благам мира сего больше, чем к духу, ибо дух — творец, а видимый мир — плод творения. Борьба идет во внешнем мире, и мы должны так или иначе принять в ней участие».
Незаметно для себя он прибавил шагу. Тусклое ночное небо было покрыто облаками, ветер налетал порывами, высокие голые вязы по краям дороги шумели. Он шел широко, переступая через лужи и выбоины, лицо его горело. Он думал: «Вот первое семя мое брошено, брошено в землю, вспаханную и влажную, готовую для посева. Эти бедняки и раньше знали, что монархия — зло; они и раньше стремились получить землю, чтобы обрабатывать ее трудом рук своих. Теперь они поняли, что монархия и тирания лордов — от одного корня и что земли в Англии довольно для того, чтобы все труженики были счастливы».
Он не заметил, как прошел мимо хижины вдовы, которая дала ему временное пристанище. Деревня кончилась, дорога пошла выше, на холм, поросший вереском и редкими соснами. Он взглянул вверх и среди ветвей заметил черный клочок открывшегося вдруг неба и на нем — одинокую мерцающую звезду. «Вот он, знак, — подумал он благодарно. — Я на верном пути». Он взобрался на холм и сел под сосной на усыпанную иглами и шишками сухую землю. Глаза невольно не отрывались от звезды, которая сияла необычайно ярко.
Мысли лились легко и свободно. «Эта земная, человеческая борьба, — говорил он себе, — имеет свои законы, и их нужно понять. Принять Слово всем сердцем и добровольно исполнить его — вот в чем закон свободы, говорит апостол. Но исполнить на деле, в земной жизни. Стремления этих бедняков — реальные силы, и, поняв их, надо действовать, строить вместе с ними действительную страну свободы и равенства…»
Но что, какая новая мысль так поразила его там, в таверне? «Равенство… — подумал он. — Что есть равенство? Лилберн и честные молодые офицеры вроде Годфилда думают, что равенство — это всеобщее право избирать в парламент. Для крестьян же главное, чтобы земли было у всех поровну. Поровну? Но земля была создана как общая сокровищница для всех. И сейчас она должна вновь стать общей кладовой, чтобы каждый мужчина и каждая женщина жили как члены одной семьи, каждый имел хлеб, и жилье, и платье от свободного труда рук своих — чего еще можно желать в этой жизни?..»
Вершины сосен зашумели далеко вверху, где вольный ночной ветер гулял под небом на свободе. А здесь, у стволов, на сухой прошлогодней хвое было тихо, и только изредка шишка с тихим треском шлепалась на землю. Джерард машинально перебирал рукой иглы. Как хорошо будет на земле, когда все станут жить, как братья. Увидят ближнего в нужде — помогут. Но, значит, нужда останется? Да, останется. Если землю разделить поровну, то одному попадет хороший участок, другому — скудный. Один здоров и трудолюбив, другой ленив или болен. Бедняки все равно будут. Зря он не сказал им этого там, в таверне. Лучше жить, как апостолы, одной семьей. Все общее, и никаких частных владений. Адам породнился со Змием тогда, когда назвал землю своею. Только собственность виновна во всем, она искушает людей на зла, она убивает души. В памяти с необыкновенной четкостью встали слова: «И никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее». Вот оно! Вот где смысл и цель борьбы — чтобы все было общим!
Бездна его души раскрылась, и навстречу ей растворилась непостижимая бездна мироздания. Ему показалось, что он летит. Он взглянул в небо и снова увидел необычайно яркую звезду. Некто встал рядом с ним, чувство единения со всем миром охватило его, даря неизбывную радость. И в сердце вдруг вспыхнули ослепительным белым огнем слова: «ВМЕСТЕ РАБОТАЙТЕ И ВМЕСТЕ ЕШЬТЕ СВОЙ ХЛЕБ… ПОВЕДАЙ ЭТО ВСЕМ…»
Дыхание перехватило, он зажмурился. Ослепительный белый свет горел в нем и не иссякал, творец мира был совсем рядом, и божественная гармония соединяла их вместе. И тот же неземной голос произнес: «КТО РАБОТАЕТ НА ЗЕМЛЕ ДЛЯ ТЕХ, КОТОРЫЕ ВОЗВЫШАЮТ СЕБЯ КАК ЛОРДЫ И ПРАВИТЕЛИ НАД ДРУГИМИ И НЕ СЧИТАЮТ ВСЕХ ПРОЧИХ СЕБЕ РАВНЫМИ, ДЕСНИЦА ГОСПОДНЯ ДА ПАДЕТ НА ТОГО РАБОТНИКА. Я, ГОСПОДЬ, ГОВОРЮ ЭТО, И Я СДЕЛАЮ ЭТО. ПОВЕДАЙ ЭТО ДРУГИМ».
Вслед за тем настала такая тишина, что Джерард, казалось, на миг потерял сознание.
Когда он очнулся, вокруг было темно, тихо. Он глянул вверх и с бьющимся сердцем отыскал звезду. Она все еще сияла.
Волнение улеглось. Он все помнил; тихий покой и радость переполняли его. Он поднялся с земли, отряхнул одежду и медленно пошел к дому.
Теперь он твердо знал, зачем он живет и что он будет делать через несколько дней в Лондоне. «Поведай это другим», — сказал голос. Он напишет обо всем. То будет новая книга, совсем новая. Новая справедливость, новый закон. «Ну держитесь теперь, лжепророки, — подумал он с приливом бодрости. — Вам не удастся больше обманывать народ, обещая ему незримую славу после смерти. Я скажу всем, пусть все узнают, что великая тайна приоткрылась и ее можно увидеть земными, человеческими очами. Надо только работать вместе на общей земле и ничего не называть своим».
Он вспомнил последние грозные слова. Тот, кто работает на праздного господина, получит возмездие. Никто не должен трудом своим поощрять чужую плоть, ленивую и корыстную. Отныне наемного труда быть не должно. Все трудятся сообща для общего блага. Земли им хватит.
