Сестры Марата Марианна и Альбертина приедут в Париж в 1793 году и будут прославлять память своего старшего брата. Его вдову Симонну Эврар они объявят своей истинной сестрой и останутся вместе с ней до ее смерти в 1841 году. Альбертина сбережет ценнейший архив Друга народа. Интересна судьба уже упомянутого Давида, который под именем Будри окажется учителем французского в Царскосельском лицее и, по свидетельству его ученика Александра Пушкина, сохранит почтительную память о своем легендарном старшем брате…
Почему же в 16 лет Жан-Поль покидает семью? Дама из Невшателя, вышедшая замуж за богатого судовладельца и сахарозаводчика из Бордо Поля Нэрака, искала воспитателя для своих детей среди образованных и скромных земляков. Благодаря репутации примерного ученика юный Марат получает заманчивое предложение. Возможность повидать мир, выбраться из глухой провинции, какой было княжество Невшатель, жить и постигать науку в знаменитом городе Франции, служившем для нее окном в мир, не могла не увлечь честолюбивого юношу. В его семье никто не возражал против отъезда сына и брата; слишком непреклонный, порой просто вздорный характер, неуживчивость Марата давали о себе знать. Бывают близкие родственники, которые особенно хороши на расстоянии. Интересно, что не сохранилось абсолютно никаких следов переписки Марата с родными. Естественно, на протяжении десятков лет писем просто не было…
В Бордо Марат ужился только два года. Все свободное время уходило на самообразование. Он хочет стать медиком. В 1762 году переселяется в Париж и упорно продолжает свои научные занятия. К концу пребывания в Париже он уже имеет пациентов. Враги Марата позднее стали утверждать, что Марат занимался продажей подозрительных, но «магических» лекарств на ярмарках, словом, был бродягой — шарлатаном, каких тогда встречалось немало. Никаких подтверждений этой версии не было и нет.
Но медицина не единственный объект неутолимой жажды познания молодого Марата, перебивающегося с хлеба на воду. Его любознательность охватывает философию, историю, литературу, точные науки, особенно физику и химию. Естественно, что самообразование позволяет достичь наибольших успехов в гуманитарных областях. Читает больше всего французов, и когда появятся вскоре его собственные сочинения, то в них преобладает чисто французская тематика, сама манера, не говоря уже о ссылках на французских писателей и мыслителей. Кто же был властителем дум, наставником Марата? Позднее он сам объявит, что это Монтескье и Руссо. Особенно второй, важнейшие труды которого как раз выходили во время жизни Марата в Париже: «Новая Элоиза» в 1761 году, «Эмиль» и «Общественный договор» в 1762 году.
А вот французские материалисты, энциклопедисты не только не привлекали его, но вызвали решительную антипатию. Причина очевидна. Он остался верующим, точнее деистом в духе Руссо, а Дидро, д'Аламбер, Гольбах, Гельвеций воинствующие атеисты. Они неприемлемы для него и по социальным, политическим мотивам. Их идеал — конституционная, просвещенная монархия, дарующая реформы сверху. Но в сознании Марата уже созрели демократические пристрастия. Он подходит к идее революционного свержения тирании, хотя тоже остается монархистом. Но вот загадка (сколько их еще будет впереди!): в 1783 году Марат напишет: «Едва я достиг восемнадцати лет, как наши пресловутые философы делают различные попытки привлечь меня на свою сторону. Отвращение, которое они внушили мне своими принципами, отвратило меня от их общества». Фантастика! Настойчивые домогательства «философов» были, конечно, невероятны! Известные, часто знатные и богатые люди вряд ли могли знать о самом существовании этого нищего, неизвестного, совсем юного иностранца с его исступленным стремлением к славе. Возможно, он сам делал какие-то попытки знакомства? Даже Робеспьер, не страдавший сильной скромностью, неизмеримо сдержаннее в своем тоже несколько мифическом рассказе о свидании с Руссо. Но таков Марат, которого надо брать таким, каков он был, со всеми его странностями. Видимо, экзальтированное воображение создавало фантастические картины, в которые он сам начинал искренне верить.
Все говорит, что Марат действительно вел подвижническую жизнь, стремясь стать всесторонне образованным человеком. С наивной гордостью он заявляет: «Мне кажется, что я исчерпал почти все, что человеческий разум сделал в области морали, философии, политики, чтобы извлечь все лучшее». Фактически Марат стремился объять необъятное, и это стремление привело к тому, что он имел крайне слабое представление об экономике, да и о философии, которую якобы он «исчерпал». Знания в области философии у него были весьма смутные.
К таким результатам его привела довольно своеобразная методика, которой он настойчиво следовал. Суть ее состояла в том, чтоб найти какой-то совершенно нетронутый сектор знаний, где он надеялся заполнить пустоту великими открытиями. Поэтому он берется за одно, затем его бросает, устремляется к другой цели, и такое хаотическое метание сводилось к довольно поверхностному образованию. «Я принес в свой кабинет, — пишет Марат, — искреннее желание стать полезным человечеству, священное уважение к истине, сознание ограниченности человеческой мудрости. Моей главной страстью была любовь к славе: она определяла выбор тем моих занятий; она заставляла меня постепенно отбрасывать каждый предмет, который не обещал мне прийти к настоящим, большим результатам, быть оригинальным, потому что я никогда не мог решиться на то, чтобы снова разбирать тему, уже ранее изученную, или пережевывать работы других авторов».
В конце концов Марат все больше склоняется к медицине как наиболее верному пути к достижению славы. Разве чудесное исцеление во всех религиях не служит доказательством божественного всемогущества? Достичь славы в философии, к примеру, невозможно. Уже в античности были намечены все возможные пути философской мысли. Здесь возможно лишь частичное развитие, углубление, дополнение уже сделанного ранее. К тому же в духовной культуре все спорно, всегда найдутся оппоненты. Марат презирал большинство живших тогда во Франции философов, как и писателей, впрочем. Иное дело — исцеление неизлечимых больных, когда чудо осязаемо, зримо, ощутимо непосредственно. Конечно, в любом случае медицина — прибыльное занятие само по себе. Но не это вдохновляло Марата, ибо ему нужна именно слава. В то время во Франции господствовало в общественном мнении убеждение, что медицина должна дать что-то чудесное, ибо она казалась наиболее отсталой наукой. Все говорили, что во Франции слишком много адвокатов, писателей, философов, тогда как настоящих врачей нет. Обратимся к знаменитому памятнику нравов и ходячих убеждений предреволюционной Франции, к «Картинам Парижа» Андре Мерсье. Вот что там говорилось: «Медицина представляет собою самую отсталую науку и в силу этого более других требует обновления. Странно, что со времен Гиппократа не явилось ни одного человека, равного ему по гениальности, который влил бы в эту науку недостающие ей свет и знания… Когда же явится, наконец, великодушный и просвещенный человек, который разрушит все храмы старого Эскулапа… Какой друг человечества возвестит, наконец, новую медицину, поскольку старая только убивает и губит население?»
Марат и решил стать новым Гиппократом. При этом он не пытается идти проторенным, обычным путем. Ведь был медицинский факультет Парижского университета. Правда, он пользовался незавидной репутацией. Не случайно Людовик XVI несколько позднее учредит Королевское медицинское общество. Марат не мог надеяться пробить себе дорогу и даже обеспечить свое существование, не имея никакого диплома. Он мог бы приобрести его терпеливыми усилиями долгих лет. Но это его совершенно не устраивало. Он мечтал о славе и стремился достичь ее быстро. И тогда он решил уехать в Англию. В письме своему другу Руму де Сен-Лорану он объяснит в 1783 году свое решение покинуть Францию «стремлением усовершенствоваться в науках и избежать опасности распутства». Конечно, Англия в то время действительно превосходила Францию в науке и вообще в глазах многих французов не без основания выглядела самой передовой страной. Еще Вольтер в «Философских письмах» показал ее идеалом политической свободы и интеллектуальной терпимости. Можно понять и другой довод Марата, воспитанного матерью в духе строгой протестантской нравственности, несовместимой с атмосферой парижской фривольности. В 1765 году Марат покидает Париж, чтобы вернуться сюда только через одиннадцать лет, в 1776 году.
