Но это дело будущего. Пока же в Конвенте осталось от прежней могучей фракции монтаньяров почти в 300 депутатов только две небольшие группы. Это кучка членов старых правительственных комитетов и примерно три десятка принципиальных людей, республиканцев и демократов, составивших так называемую «вершину» прежней Горы и продолжавших монтаньярскую традицию. В Конвенте совершенно новая расстановка сил. Ожили и энергично выступают недавно еще столь пассивные и робкие люди Болота вроде молчавшего несколько лет Сийеса или Буасси д'Англа, сползавшего к роялизму. Их называли умеренными. Это действительно умеренная контрреволюция, овладевшая наибольшим влиянием в Конвенте, резко усилившаяся за счет присоединения «образумившихся» монтаньяров.
Многие из рядов еще недавно столь могучей когорты Горы, удрученные и растерянные, торжествующие или озлобленные, разочарованные и запутавшиеся, теперь при встречах перестали узнавать друг друга. Такой трагический финал истории монтаньяров — последствия жестокого удара, который еще до 9 термидора нанес им Робеспьер, уничтожив дантонистов и эбертистов. Драма Жерминаля положила конец революционной демократии внутри партии Горы. С тех пор в ней не стало ни борьбы мнений, ни различия позиций, без чего невозможно было выработать общую революционную программу. Господство одного человека, обеспеченное рабским страхом остальных, не могло предотвратить его роковых ошибок, сознательной или бессознательной измены делу Резолюции. Разрушая органическое внутреннее единство монтаньяров, Робеспьер не только не посягал на Болото, но сближался с ним, сохраняя к тому же в резерве (точнее — в тюрьме) 73 жирондиста. Ликвидировав оппозицию внутри партии монтаньяров, Неподкупный одновременно создавал мощную оппозицию вне ее, направленную против самой Революции. Долго так продолжаться не могло, и 9 термидора явилось естественным горьким плодом заблуждений (а может быть, и преступлений?) самого Робеспьера.
Но если докапываться до коренных, объективных причин краха монтаньяров, то они в социальной природе этой группировки, предопределившей ее разрыв с народом, с ее главной опорой. Она была фактически ликвидирована, ибо Робеспьер буквально обезглавил Коммуну Парижа и движение санкюлотов. А ведь только благодаря поддержке этих могучих народных сил монтаньяры, и возвысились до руководства Революцией. А после 9 термидора единая муниципальная организация Парижа вообще упраздняется Конвентом. Монтаньяры-ренегаты требовали даже разрушить, подобно Бастилии, само здание Ратуши! Париж разделили на 12 округов, каждый со своим муниципалитетом. Организующий центр народных сил Парижа, давший монтаньярам власть, перестал существовать. Как тогда говорили, «народ ушел в отставку».
Соблазнительно легко для объяснения всего случившегося сослаться на законы классовой борьбы. Некоторые историки, привлеченные этой универсальной отмычкой, так и поступали, объявляя, например, борьбу жирондистов и монтаньяров борьбой классовой. Но все дело в том, что те и другие представляли один и тот же класс буржуазии. В каждой из этих группировок были очень богатые буржуа, бывшие аристократы или священники, хотя в обеих партиях основную массу составляли адвокаты, люди буржуазии. Подобно ей, жирондисты и монтаньяры скупали национальные имущества и твердо придерживались принципа неприкосновенности частной собственности. Различия между ними носили второстепенный характер. Если жирондисты представляли в основном южные и западные районы Франции, то монтаньяры опирались на Париж и на Север. Они отличались по возрасту, депутаты-жирондисты были в среднем на десять лет старше монтаньяров. Поэтому, видимо, среди них больше состоятельных людей. Главное различие носило политический, интеллектуальный характер. Жирондисты близки к духовной линии Вольтера и энциклопедистов, монтаньяры же склонялись к идеям Руссо. Они более чутко прислушивались к народу, к его требованиям, хотя их социальная программа в основном, в главном никогда так и не выходила из буржуазных рамок. Жирондисты — атеисты, они далеки от религии и, конечно, они совершенно не склонны к религиозным затеям вроде культа Верховного существа Робеспьера. И все же коренных социальных различий не было, две партии разделялись главным образом политически, представляя соответственно оппортунистическое и революционное течения буржуазии. Поэтому-то монтаньяры в своем большинстве накануне и после 9 термидора разделяют позицию всей буржуазии, хотя и с некоторым специфическим своеобразием, объясняемый их политической историей. Решающие военные успехи не оправдывали больше в глазах буржуазии диктатуру Робеспьера и тем более террор. Поэтому монтаньяры вместе со всем Конвентом отреклись от Робеспьера. Монтаньярам неизбежно приходилось отойти на второй план, ибо главное, что выдвинуло их, — необходимость твердого руководства войной — уже не требовалось с прежней настоятельностью к середине 1794 года. Внешние враги революционной Франции сами теперь домогались прекращения войны.
К тому же с монтаньярами связывали замыслы создания более демократической, более эгалитарной буржуазной республики, хотя эти замыслы существовали лишь в форме абстрактного и туманного идеала, в облике морализаторской фразеологии Робеспьера. Но даже и это было для буржуазии совершенно неприемлемо. Исторически преждевременные утопии не представляли, конечно, для нее прямой опасности. Но и терпеть дальше все эти даже иллюзорные поползновения буржуазия больше не желала. Монтаньяры сделали свое дело и теперь должны были уйти с политической сцены. Ведь, действуя на этой сцене, они порой заходили гораздо дальше, чем требовало объективное развитие буржуазной революции. А она неизбежно должна была вернуться в свое русло.
Революционный поток отступает в прежние берега. Это случилось не сразу. Процесс растянулся на 15 месяцев, которые осталось жить Конвенту после 9 термидора. Он происходил неравномерно, рывками, иногда уровень революционного течения снова повышается. Но в конце концов он отступает. Казнь Каррье в декабре 1794 года послужила как бы сигналом резкого усиления такого отступления: буквально на другой день Конвент декретирует возвращение в свои ряды 73 жирондистов, сидевших в тюрьме за протест против изгнания и ареста их вождей 31 мая — 2 июня 1793 года. Решение принимается по докладу монтаньяра Мерлена (из Дуэ). Почему бывшая Гора согласилась воскресить своего смертельного врага — Жиронду?
В действия с образумившихся монтаньяров, видевших теперь в жирондистах своих союзников, нет ни продуманной политики, ни осуществления каких-то принципов, ими движет только страх! Террор настолько травмировал, парализовал их сознание, что они действуют лишь под влиянием инстинкта самосохранения. Если казнили монтаньяра Каррье, то не дойдет ли очередь и до тех, кто еще недавно одобрял зверства этого и других проконсулов? Необходимо любой ценой отмежеваться от террористов. Поэтому монтаньяры голосуют вскоре за судебное расследование деятельности Бийо-Варенна, Колло д’Эрбуа, Амара и Вадье, этих знаменитых помощников Робеспьера.
Союз с жирондистами бывшие монтаньяры считали особенно надежной гарантией своей безопасности. Ясно, что террор может вернуться, если повторятся события 31 мая — 2 июня 1793 года, когда санкюлоты из предместий навязали Конвенту удаление жирондистов и открыли Робеспьеру путь к власти. Необходимо предотвратить такую опасность и кто может энергичнее всех воспрепятствовать ей, как не сами жертвы памятных проскрипций? Умеренные монтаньяры хотели объединиться с жирондистами, чтобы отмежеваться от своего прошлого, когда они ревностно поддерживали террор.
Отныне страх перед возвращением террора будет долгие годы определять судьбу Революции, саму историю Франции. Он станет одним из главных, если не главным постоянным фактором ее развития и деформирует, исказит естественные политические процессы. Этот страх верно послужит реакции.
Как по команде, в январе 1795 года развертывается преследование «террористов», то есть якобинцев и активистов движения санкюлотов. До сих пор это делалось все же осторожно, с оглядкой. Теперь охота на революционеров идет с шумом, наглостью, с дикими воплями. Буржуазная секция Тампль требует от Конвента: «Бейте этих тигров!» Ей вторит секция Монтрей: «Чего вы ждете, почему не очистите землю от этих людоедов?» Сотни бывших революционных комиссаров, особенно тех, кто боролся со спекулянтами, лишаются политических прав, изгоняются из секций. Особенно бесчинствуют банды мюскаденов Фрерона. Группами они совершают «гражданские прогулки», жестоко избивая всех встречных якобинцев и бывших вожаков санкюлотов. Громят кафе, где собирались якобинцы. Обходят многочисленные театры и заставляют актеров петь гимн «Пробуждение народа». Начинается охота на бюсты Марата, стоявшие в общественных местах. Конвент трусливо уступает и принимает решение удалить из зала заседания бюст Марата и знаменитую картину Давида, изображавшую его убитым. А затем с благословения Конвента останки Марата выбрасывают из Пантеона. Издается декрет об аресте Бийо-Варенна, Колло д'Эрбуа и Вадье. Конвент подчиняется давлению золотой молодежи, среди которой все больше тайно вернувшихся эмигрантов.
