С ненавистными Алексею Петровичу ханами Южного Дагестана, правившими в местностях вполне доступных, все было проще.

Еще до решающего столкновения с ополчением Аварского хана, 2 августа 1819 года, Ермолов с удовлетворением писал Нессельроде:

Милостивый Государь Граф Карл Васильевич!

Прошедшего июля 24 дня, генерал-майор Шекинский Измаил-Хан, после восьмидневной болезни, умер; после него нет наследников, и я дал приказание ввести в ханстве Российское правление, подобно существующему в других, обращенных из ханств провинций.

О чем просить покорнейше честь имею Ваше Сиятельство доложить Его Императорскому Величеству.

По возвращению в Грузию, займусь я исправлением погрешностей прежнего злодейского управления, и народ, отдохнув от неистовств оного, будет благословлять благодетельнейшего из монархов.

С совершеннейшим почтением и преданностию имею честь быть и пр.

А. Ермолов.

Измаил-хан, прямо скажем, особого сожаления не заслуживал. Вскоре по прибытии в Грузию, ознакомившись с положением в ханствах, Алексей Петрович писал ему:

Г-н генерал-майор хан Шекинский!

Едва я приехал сюда, как уже закидан просьбами на вас. Не хочу я верить им без исследования, ибо в каждой из них описаны действия одному злонравному и жестокому человеку приличные. Я поручил удостовериться о всем том чиновнику, заслуживающему веры. Если только точно откроет он те жестокости, которые деланы по воле вашей, что могут доказать оторванные щипцами носы и уши, то я приказал всех таковых несчастных поместить в доме вашем до тех пор, пока вы их не удовлетворите. Чиновника вашего, который бил одного жителя палками до того, что он умер и тело его было брошено в ров, я приказал взять и по учинению над ним суда будет лишен жизни. Советую вам, г-н генерал-майор хан Шекинский, быть осмотрительнее в выборе чиновников, назначаемых для приведения в исполнение вашей воли; паче советую вам, чтобы воля ваша не была противна милосердию и великодушию государя, который управление ханством вверил вам совсем не в том намерении, чтобы народ, его населяющий, страдал в дни славного его царствования, и ручаюсь вам, что если найду жалобы основательными, я научу вас лучше исполнять намерения всемилостивейшего нашего государя. Знайте, что я ни шутить, ни повторять своих приказаний не люблю.

Однако до поры Ермолову приходилось терпеть хана Шекинского, поскольку внимание его было устремлено преимущественно на горские общества Чечни и Дагестана.

Измаил-хан, молодой изувер, был той самой “канальей, женатой на прекрасной женщине”, который к крайнему неудовольствию Алексея Петровича мог произвести кучу детей-наследников.

Он умер очень вовремя, никаких детей не произведя, и в Дагестане ходили упорные слухи, что он был отравлен одним из русских офицеров. Так это или нет – сказать невозможно, но трудно поверить, чтобы Ермолов при всей ненависти и презрении к Измаил-хану прибегнул к подобному способу разрешения проблемы. У него были другие возможности.

Дагестанские владетели остро ощущали ситуацию и понимали, к чему дело клонится. В этом отношении характерна судьба представителя одного из старейших владетельных домов – уцмея Каракайдакского.

Как мы помним, одной из ведущих идей Алексея Петровича была идея восстановить одни горские народы против других. Соответственно, он во время конфликтов требовал от владетелей активных действий против мятежников и решительно пресекал возможности нейтралитета.

1 августа 1819 года, когда Мадатов готовился усмирять Табасарань, Ермолов наставлял его: “Уцмей Каракайдакский не упустит вступить с вами в сношение, ибо он всеми пользуется случаями оказать нам преданность, когда не стоит ему ни труда, ни малейших пожертвований, и иногда надеется он, ничего более в нашу пользу не делая, сохранить к себе доверенность неприятелей наших. Ему вы, как человек посторонний, откровенно будете говорить, что не таким, как его, поведением доказывается верность государю, и что того не довольно, чтоб не участвовать явно в намерениях неприятелей, но должно верноподданному быть явно против них”.

Между тем в очередной раз восстали жители столицы уцмея города Башлы. Город был взят Мадатовым штурмом. И, как констатировал в записках Алексей Петрович: “Дом уцмея и весь город разрушен до основания”.

Отношения Алексея Петровича и Адиль-Хана уцмея Каракайдаского напоминают таковые же с Султан-Ахмед-Ханом Аварским.

Еще в октябре 1818 года Ермолов писал генералу Пестелю, оперирующему в Каракайдаке:

Нет сомнения, что уцмий есть человек самый неблагонамеренный и потому собственных его подвластных возбудить против него полезно, к чему они, конечно, могут быть наклонны, терпя от него большое утеснение. Если сходно cиe будет с обстоятельствами, вы извольте употребить в действие. Теперь возьмите с него объяснение: каким образом идут к нему в помощь Акушинцы, если он их не требовал и почему нужна ему сия помощь, если Российские войска ни ему самому, ни его подвластным обид не причиняют и что если только Акушинцы и Даргинцы придут к Башлам, извольте объявить ему, что действие cиe почту я за возмущение против Российского правительства и его самого за изменника, после чего тотчас другой возведен будет в достоинство уцмия.

Однако через месяц, 21 ноября он отправил ему весьма дружественное по тону письмо: “Еще не имею я повеления великого Государя моего, чтобы сын ваш заступил место ваше, а сам возвести его в cиe достоинство не имею власти. Могу однако же по-приятельски уверить вас, что вам не должно сомневаться, что никто другой в Каракайтаге владеть не будет и я не упущу из виду пользу вашего дома. Не ропщите на то, что сына вашего удерживаю я в Дербенте: того требуют обстоятельства, которые скоро кончатся и совершенно в его удовольствие. Теперь дал я предписание, чтобы назначен был ему дом в городе и он жил с своею супругою, а вас прошу дать ему совет, чтобы он не огорчался. Я еще повторю, что он скоро будет свободен и тогда, как не будет уже у него опасных неприятелей. Не думайте, чтобы помышлял я предпочесть ему Эмир-Гамзу, которого я столько же презираю, как покровителя его изменника, подлого Аварского хана, бывшего до сего времени ген.-майором и которого со всем мошенническим его семейством вогнал я в горы.

Полезно однако же, чтобы вы более полагали надежды на Русское правительство и знали, что не Дагестан сделает вам добро. Верьте мне и будете довольны”.

На следующий день он снова адресовался к Адиль-Хану:

Добрый приятель мой. Дав приказание ген.-м. Пестелю истребить Башлы, местопребывание мошенников, изменивших данной ими присяге, вам непокорных и приверженных вредному вам злодею Эмир-Гамзе, предписал я истребить и прочие, ему принадлежащие деревни и возвратиться в Дербент. Вас прошу по-приятельски уверить всех прочих жителей владений ваших, что они безбоязненно могут возвратиться в свои дома и что имущество их не будет подвержено опасности. Довольно злодеи наказаны за измену и более вреда им не случится. Прошу вас жить между ними, ибо таким образом придут они в спокойствие и порядок, что и для пользы великого Государя нашего и для вашей собственно необходимо. Последуйте доброму совету моему, ибо в нем ничего нет, кроме точных выгод для вас.

При этом Ермолов уже твердо решил, что ни его “добрый приятель”, ни сын “приятеля” властвовать в Каракайдаке не будут, равно как и вообще древнее достоинство уцмеев будет ликвидировано.

И дело не каком-то особом двуличии и коварстве Ермолова – оба они с уцмеем, как, впрочем, и с другими ханами, знали, что за игру ведут. А Адиль-Хан был столь же мало искренен, заверяя Ермолова в своей верности, как и Алексей Петрович.

Адиль-Хан оказался в тяжелейшем положении. В августе 1819 года он вынужден был направить некоторое число своих всадников на помощь Мадатову, но сам в разгроме собственной мятежной столицы участвовать отказался.

Положение осложнялось тем, что сын и наследник Адиль-Хана содержался в качестве аманата в Дербенте. Это оказалось неудобно и для Ермолова, который жаждал разрешить опасную неопределенность и заставить уцмея проявить свои истинные намерения. И тогда Алексей Петрович – патер Грубер – сделал точный ход. Он отпустил сына к отцу.