Завороженный Нуво некоторое время спустя, втайне, снова посетил этот собор, чтобы запечатлеть на холсте этот мистический образ^[396].

Верлен показал Нуво буквально все церкви и церквушки в округе и в конце концов привел его в «кафедральный» собор Св. Вааста, куда он и сам часто ходил слушать песнопения. Там они остановились перед памятником св. Бенедикту-Иосифу Лабрскому. Верлен рассказал своему задумчивому другу необычную историю жизни этого св. отшельника, который «в XVIII веке был единственным, кто составлял религиозную славу Франции». Нуво напряженно рассматривал памятник. Наступил решающий момент в его жизни. Образ этого аскета, который жил в Риме, в руинах Колизея, и питался объедками, которые сердобольные горожанки приносили кошкам, будет постоянно преследовать его с этого момента, будет увлекать его и наконец заставит его надеть лохмотья, взять в руки суму и палку и отправиться по дорогам Франции куда глаза глядят. Но от Жермена Нуво образца 1877 года, полуверующего, легкой добычи соблазнов парижской разгульной жизни, до Смиренного Отшельника, которым он станет потом, был еще долгий путь.

Во Фьефе Верлен представил его семейству Декруа, а из Аметта они совершили традиционное паломничество к неприметному дому, где родился св. Бенедикт-Иосиф Лабрский.

Совершенно очарованный всем увиденным, Нуво покинул Верлена в начале сентября и отправился в Арденны, где ему посчастливилось встретиться со своим возлюбленным другом Делаэ, с которым он уже два года переписывался, но которого еще ни разу не видел в лицо.

Меж тем приближалось начало учебного года. Верлен оказался перед необходимостью принять решение. «Я надеюсь вскоре вернуться в Париж, — пишет он 7 сентября 1877 года Лепеллетье, — ведь там сейчас самое время наниматься на работу преподавателем»^[397]. Если ему и не удастся найти работу, он не будет терять зря время и возобновит свои отношения с Шарлем де Сиври — он был уверен, что таким окольным путем он сумеет примириться с Матильдой. Вместе они решили работать, как в старые добрые времена, над опереттой «Искушение святого Антония» по мотивам произведений Флобера.

Возможно, Верлен передал Сиври рукопись «Озарений», только что возвращенную ему. К ней он приложил, как мы уже говорили, песни Рембо, написанные в 1872 году. Сии сетования хорошо бы легли на нежную и ностальгическую музыку, которая так удавалась Сиври — он уже написал музыку для многих стихотворений из «Сатурновских стихов», «Галантных празднеств» и «Сандалового сундука» Шарля Кро. Так что в этом поступке не было ничего неожиданного. Сиври пообещал этим заняться.

Сойдясь снова с Сиври, Верлен решил пойти ва-банк, чтобы выиграть счастье. Увы, его нетерпение увидеться с собственным сыном погубило этот шанс. Матильда рассказывает в своих мемуарах, как однажды некто принес ей записку, отправленную ее мужем из соседнего кафе. В записке была просьба вернуть ему один рисунок его отца, а также отправить Жоржа с человеком, который принес записку. Матильда испугалась, что ребенка похитят, и поэтому передала лишь рисунок. Делаэ, которого Верлен посвятил в свои планы («Не забудь поцеловать от меня маленького Жоржа», — писал Делаэ ему незадолго до этого^[398]), первым узнал об их провале — он тогда сам находился в Париже.

Удушливая атмосфера Ретельского коллежа и плохие отношения с префектом по поведению, отцом Делозаном, заставили Делаэ покинуть Ретель. В Париже он остановился ненадолго, прежде чем отправиться на свое новое место, в Орлеан, в заведение Пешара.

— Ты совершил ошибку, по-моему, — заметил ему Верлен, — у тебя там была жизнь тихая, обеспеченная, беззаботная (кстати, это то, что мне нужно!), и ты все бросил ради неизвестно чего.

Но Делаэ, не обратив внимание на «кстати», уехал в Орлеан и 28 сентября написал оттуда Верлену и Жермену Нуво, которые тогда виделись ежедневно, озорное письмецо (в стиле: «чего тут завались, так это Жанн д’Арк!», а о той, которая стояла на площади Мартруа, он писал так: «Она не виновата, что к ее ногам положили вот такое чудовище, но, в общем, она старается изо всех сил»^[399]).

Верлен же тайком представил свою кандидатуру на место, оставленное своим другом, и представил дело так, что тот его рекомендовал. Через несколько дней он получил предложение приезжать как можно скорее. Никого не предупредив, в конце октября 1877 года он отправился в коллеж Нотр-Дам в Ретеле.

Письмо, в котором он сообщал Делаэ, что занял его место, начиналось словами «Мой дорогой предшественник». В ответ он получил серию рисунков, среди них «Делаэ, пораженный громом», где тот падает навзничь, а также изображение драки «нового учителя» с его коллегами и чертями-учениками^[400].

Коллеж Нотр-Дам подчинялся непосредственно архиепископству Реймсскому. Располагался он в бывшем монастыре рядом с собором Св. Николая, знаменитым своим порталом XVI века. Верлен его описал так: «Большие внутренние дворики, окаймленные зданиями из кирпича и камня, с большими окнами и легкими маркизами, вокруг деревья, воздух, смех, игры, серьезная работа — все это радует глаз и душу любого, кто сюда приезжает, будь это родители или просто любопытные, везде чувствуешь учащуюся юность, безмятежное детство, и к этому добавим архитектуру, одновременно по-университетски утонченную и простую»^[401].

Директор, отец Виктор Гюен, был восприимчив к новым идеям в образовании и поделил дисциплины на две группы. Дисциплины первой, классической группы, преподавали священники, среди них пузатый отец Доньи, по прозвищу Пападонь, большой любитель каламбуров, отец Кузинар, отец Миет, который любил повторять, что он республиканец, потому что и Спаситель тоже был республиканец. Дисциплины второй группы, то есть современные, несколько презираемые, вели миряне. Возглавлял их г-н Рауйе, прежде преподаватель в Шарлевильском коллеже; г-н Шепи вел физику, г-н Будон математику, г-н Лелё музыку и т. д. Все учителя относились друг к другу с доверием и дружили друг с другом и со своими учениками. Верлен нуждался в покое и обстановке тепла и доброжелательности, и в этом смысле лучше места ему было не найти. С первого взгляда он влюбился в город. «Мне здесь очень комфортно во всех отношениях, — пишет он 19 октября 1877 года Ирене Декруа. — Меня вкусно кормят, обстирывают, поставляют мне топливо и свечи, и все это за казенный счет, и к тому же у меня отдельная комната, смежная с „конурой“ моего предшественника^[402] (имеется в виду Делаэ)». Месяц спустя он повторяет рассказ о своих наилучших впечатлениях Лепеллетье — работа хорошая и увлекательная, коллеги «люди добрые, простые, веселые без едкости и глупых шуток».

За тридцать часов в неделю он получал жалованье из расчета восемьсот франков в год. Его комната на втором этаже «монастыря» была обставлена небогато — на сверкающем паркете одна медная кровать, один стол, несколько стульев и скамейка для молитв. Стены украшали лубочные картинки с изображениями Девы Марии и сердца Иисусова.

Человек, переступивший порог коллежа, попадал в мир порядка, молитвы и размеренности. Жизнь не была слишком сложной — занятия в отведенные часы, перемены строго по расписанию, проверка контрольных, простой обед, на протяжении которого зачитывалось вслух что-нибудь назидательное. Дисциплина отеческая, но жесткая. Учителя могли покидать коллеж с полудня до половины третьего и вечером после окончания занятий.