В конце сентября или начале октября состоялся традиционный ужин «Озорных чудаков»^[189], на котором Верлен и Валад представили остальным своего протеже. Состоялось официальное посвящение Рембо в поэты. В заключение обеда Рембо встал и прочитал стихотворение «Пьяный корабль», которое написал с целью завоевать Парнас. Слушатели были смущены и сбиты с толку. Для любителей сладенького винца эта полная горячечного бреда симфония была словно глоток чистого спирта.

В письме к Эмилю Блемону от 5 октября 1871 года Леон Валад рассказывает, как много тот потерял, пропустив банкет. Он стал бы свидетелем невиданного события — поэт с ангельским личиком читает ужасающие (подчеркнуто) стихи. «Это дитя, которое обладает столь мощным и чудовищно извращенным воображением, околдовало и испугало всех присутствующих. Рождается новый гений», — заключает он.

Но всеобщий энтузиазм вскоре угас. Молодого поэта стали воспринимать как больного, ступившего на опасный путь. Поэзия должна оставаться усладой для души и слуха, а не превращаться в бред сумасшедшего. К тому же маститым художникам не нравилось, что новичок осмеливается учить их.

В течение недели Рембо был звездой Латинского квартала. Верлен и Валад привели его к Теодору де Банвилю, который одарил гостя своей знаменитой улыбкой, несмотря на нападки юного поэта на парнасский стиль.

— Ваш «Пьяный корабль» весьма хорош, но вам не кажется, что было бы лучше уже с самого начала сказать: «Я тот корабль…»

На это Рембо, по ряду свидетельств, уходя, пробурчал: «Старый осел!^[190]»

Возможно, он был и у Гюго, который якобы назвал его «Шекспир-дитя», но, вероятнее всего, этот комплимент на самом деле адресован Альберу Глатиньи.

Артюр с удовольствием встретился со старыми парижскими друзьями, Андре Жилем и Жаном-Луи Фореном. Последний за свой насмешливый нрав получил прозвище «Гаврош». Этот юноша, двумя годами старше Рембо, знал нищету не понаслышке. У него была одна страсть — живопись; поэзия его совершенно не интересовала. Тем не менее он был добрый малый.

Верлен отвел Рембо в ателье поэта-фотографа Этьена Кариа, который сделал замечательный снимок^[191]: ясный взгляд молодого человека устремлен вдаль, лицо дышит вдохновением, пышные волосы отброшены со лба.

Эти хлопоты полностью захватили Верлена, он стал поздно возвращаться домой, зачастую нетрезвым. И тогда Матильда решила как можно быстрее избавиться от докучливого наперсника мужа. Он уже достаточно взрослый и вполне может сам пробивать себе дорогу. Здесь же он уже всем как кость в горле, пусть убирается к черту! К тому же неотвратимо приближался день возвращения г-на Моте.

Верлен собрал своих друзей, и они решили, что Рембо будет жить по очереди у каждого. Открыть это «круговое гостеприимство» выпало Шарлю Кро. Вместе с молодым художником Пенуте по прозвищу Мишель де Ле он снимал квартиру на улице Сегье. Стараниями Банвиля там поставили еще одну кровать, принесли одеяла, туалетные принадлежности, словом, устроили спокойный уголок, где молодой поэт мог работать.

После того как Рембо съехал, Матильда принялась убирать в его комнате и с удивлением обнаружила, что подушка кишит вшами. Узнав об этом, Верлен расхохотался и подтвердил, что его приятель действительно разводил этих тварей в своей шевелюре, чтобы бросаться ими в священнослужителей, если те попадались ему на пути. Оказывается, он еще хуже, чем о нем думали!^[192]

Рембо недолго пользовался гостеприимством Шарля Кро. Ему претило жить за чужой счет, к тому же он был оскорблен тем, что его выставили из дома Верлена. Как только Шарль Кро посмел упрекнуть постояльца за то, что тот использовал в качестве туалетной бумаги подшивку журнала «Художник», он исчез. Его нельзя было найти ни в одном кафе, ни в одном баре. Неужели он вернулся в Арденны? Верлен уже всерьез начал опасаться, что Рембо именно так и поступил, как однажды столкнулся с ним в квартале Сен-Севрен. Боже, как он выглядел! Худой, грязный, осунувшийся, в драной одежде, Артюр поведал, что ему пришлось ночевать вместе с бродягами в какой-то лачуге на площади Мобер и рыться в помойках в поисках еды.

У Верлена сжалось сердце. Разве он не взял на себя ответственность за этого чудо-ребенка, для которого стал крестным отцом в мире литературы? Нужно было что-то делать. Он пообещал Рембо, что больше его не покинет, и это обещание не было пустым звуком. Он снова протрубил сбор и горячо просил друзей пожертвовать немного средств, чтобы обеспечить их юному товарищу ежедневное пособие размером в три франка — на пропитание. Потом, заручившись поддержкой Андре Жиля и Шарля Кро, Поль отправился к Теодору де Банвилю с просьбой найти жилье для своего протеже. Ему вполне хватит мансарды. Мэтр охотно предоставил в распоряжение Рембо комнату для прислуги в своем собственном доме на улице Бюси, пригласил Рембо на ужин и велел принести к нему в комнату смену белья. Другие тоже принимали в нем активное участие. Друг Антуана Кро, Анри Мерсье, обещал поместить в «Фигаро» статьи Рембо, которые тот ему показывал, а также познакомить его с главным редактором издания. Ради этого визита Мерсье снабдил молодого человека деньгами на покупку синего костюма с бархатным воротником. Он был настолько любезен, что даже сводил молодого человека на премьеру комической оперы «Ящик Пандоры», которую давали в Фоли-Драматик.

Но вместо того чтобы умилостивить мрачного арденнца, это обилие любезностей, напротив, лишь ожесточило его. В первую же ночь на улице Бюси он спровоцировал скандал, появившись в голом виде в окне мансарды, причем сначала он выбросил на улицу свою нижнюю рубашку, полную вшей. История, хотя и кажется чересчур вычурной, чтобы быть правдой, все же, вероятно, имела место. Много лет спустя Рудольф Дарзанс собирал в Латинском квартале сведения о Рембо и узнал другие подробности этого происшествия, весьма красочные, но, похоже, сильно преувеличенные: «В первую же ночь он улегся спать на чистых простынях одетым, в башмаках, испачканных грязью. На следующее утро он развлекся тем, что перебил весь фарфор — кувшин для воды, таз и ночную вазу, а затем, имея нужду в деньгах, продал мебель»^[193].

По другим сведениям, которые в большей степени заслуживают доверия, Рембо поворачивался спиной к тем, кто его приглашал в свою компанию в кафе, и открывал рот лишь для того, чтобы сплюнуть. Ночевал он на улице, вытянувшись во весь рост на какой-нибудь скамье.

Из всего вышеизложенного ясно видно, что акции Рембо быстро упали.

В то время Шарль Кро задумал создать клуб, которой он окрестил «Зютическим кружком». Штаб-квартира кружка находилась на четвертом этаже отеля «Дезетранже», на пересечении улиц Расина, Эколь-де-Медсен и бульвара Сен-Мишель. Там «Озорные чудаки» наслаждались абсентом, ромом и коньяком — причем это обходилось им значительно дешевле, чем в кафе, — читали стихи, горланили песни и бренчали на пианино, словом, делали все, что им заблагорассудится. Ангелоподобный Кабанер, который пил только молоко, был официально назначен управляющим. В углу специально для Рембо поставили диван, чтобы он ни от кого не зависел, а за это он должен был помогать Кабанеру, то есть разносить выпивку и мыть стаканы. Тогда же Рембо взял у Кабанера первые уроки игры на фортепиано.

Кружок создал свой «Зютический альбом», новый вариант альбома «Озорных чудаков», который, скорее всего, погиб в пожарах в период Коммуны, поскольку, вспоминая о нем в письме к Эмилю Блемону от 22 июля 1871 года, Верлен называет его «наш альбом, который, как Феникс, обратился в пепел, но уже не воскреснет». Вводный сонет Леона Валада и Жана Кека^[194] хорошо передает шумный и пьяный характер этих сборищ. Рембо, по своему обыкновению, прерывал болтовню своим извечным «черт побери!». В альбом вошли фантазии и пародии Коппе, зачастую весьма вольные стихи других авторов, различные рисунки. Основную часть автографов составляют стихи Леона Валада, Шарля Кро, Артюра Рембо и Поля Верлена (всего четырнадцать стихотворений), Жермена Нуво^[195], Рауля Поншона и других.