Между «правыми» и «левыми» гоминьдановцами началась борьба: «левые» — за Ханькоу, «правые», во главе с Чан Кайши, — за Наньчан. Для Чана Наньчан был наиболее желанной столицей, так как он мог служить приманкой для отдельных милитаристов. В те времена этот тихий город торговцев, ремесленников и мелкой бюрократии называли «теплым местом настоящих, бывших и будущих чиновников». Когда в Цзянси развернулось народное движение, то многие богатеи из провинциальных местечек сбежали в Наньчан.
И все-таки на заседании Политбюро ЦИКа гоминьдана было принято решение о переносе столицы в Ухань, и первая группа, составлявшая большинство гуанчжоуского правительства, переехала в Ханькоу. Вместе с ней перебазировались из Кантона и советские представительства, а также политические и военные советники.
Оставшиеся члены правительства и Чан Кайши сосредоточились в Наньчане. Бородин и Блюхер предостерегали «левых» гоминьдановцев: этот раскол — опасный предвестник трагического завтрашнего дня революции.
Первая группа правительственного большинства, переехав в Ханькоу, тут же объявила себя высшей властью. «Уханьцы» приняли постановление: всем членам и кандидатам в члены ЦИКа гоминьдана необходимо немедленно прибыть в Ухань на пленум. Чан Кайши, в свою очередь, в срочном порядке созвал в Наньчане Политбюро ЦИКа гоминьдана. Его не смущало, что заседание не было достаточно представительным, главное — разорвать ЦИК и склонить на свою сторону как можно больше колеблющихся «левых»…
Блюхер-Галин вместе со своими помощниками продолжал работать в частях Национально-революционной армии, недавно победившей отборные силы северных милитаристов. Но он видел, что «левые» все больше и больше проявляют колебания: они то принимали чрезвычайно революционные решения, то сдавали противникам свои позиции совершенно без боя. В противовес им Чан Кайши твердо держал курс на сосредоточение всей власти в своих руках, на подавление левых сил и проводил его весьма последовательно, искусно ведя при этом демагогическую маскировку. До победы в Северном походе Чан был более зависим от революционных сил, теперь же он мог вновь выступить активным проводником идей «20 марта». Его позиция отражала настроения и намерения всей китайской реакции, напуганной подъемом масс.
В Ханькоу, в условиях усиливающейся нестабильности в гоминьдане и, соответственно, в НРА, Блюхер почувствовал необходимость более тесного сотрудничества его аппарата военных советников с работниками политического аппарата Бородина. Бородин и Блюхер служили одному делу, однако их миссии — политическая и военная — функционировали раздельно и взаимной ответственности не несли.
Частые в последнее время встречи Бородина и Блюхера посвящались в основном обсуждению обстановки в Китае. Из этих обсуждений они делали важные для себя выводы. Главным и весьма неутешительным был следующий: «левые» в Ухане с каждым днем становились все ненадежнее, среди них наметилось расслоение. Набирала силу та часть гоминьдановцев, которая рассуждала так: «Нам мешают работать в массах коммунисты, значит, мы должны выбить коммунистов с их позиций в массах». Эти «левые» все более и более сближались с центристами и «правыми». В экономической и социальной политике они пытались во имя единства национально-революционного фронта сглаживать острые углы, по возможности избегать решительных действий даже тогда, когда к ним явно вынуждали обстоятельства.
Другая часть, наоборот, становилась на крайне революционные, даже экстремистские позиции. Эта часть, по характеристике Бородина, «бряцала оружием только на словах, на самом же деле она к решительной схватке не готовилась».
Чан Кайши умело использовал складывающуюся ситуацию. Он понимал, что для подавления масс надо в первую очередь лишить их руководства, и поэтому стремился ликвидировать гоминьдановские комитеты, где преобладали коммунисты и «левые». Главной силой, при помощи которой можно решить свои антинародные замыслы, он считал военщину. А она охотно сплачивалась вокруг Чана, ибо осознала: с революцией крестьян и рабочих ей не по пути.
Уже в ноябре — декабре 1926 года военщина стала самовольно подавлять революционное движение на местах. Некоторые командиры производили налеты на крестьянские и рабочие союзы. Вожаков народных объединений объявляли бандитами и жестоко избивали. Развертывающееся широкое революционное движение очень напугало многих офицеров и генералов — вчерашних горячих сторонников угнетенного народа — и бросило в стан самых ярых контрреволюционеров…
Как-то в военную миссию Блюхера по служебным делам зашел советник Политического управления (ПУР)[39] Национально-революционной армии Китая Теруни — худощавый, небольшого роста армянин (настоящее его имя Тьер Таиров). С ним была девушка: приятное молодое лицо, острые карие глаза.
— Галина… — представилась она с улыбкой.
Блюхер вздрогнул.
Спутница Теруни сделала паузу, добавила с подчеркнутой интонацией:
— Галина Александровна Кольчугина. Служу в консульстве, секретарем-переводчиком Пличе[40].
В ответ Блюхер назвал себя просто:
— Галин.
— Я много о вас слышала…
С того дня, как Блюхер «положил глаз» на смазливую сотрудницу консульства, Галина Кольчугина стала частенько появляться в военной миссии…
Перед новым, 1927 годом Блюхер послал во Владивосток письмо, в котором признался жене, что встретил женщину, которую полюбил всем сердцем, и она его тоже искренне любит. Затем через пару дней послал второе, в котором назвал имя этой женщины — Галина Кольчугина — и сообщил, что он на ней женится.
Это был окончательный разрыв Василия Блюхера со своей первой женой — Галиной Покровской…
Бывший старший переводчик Блюхера М. И. Казанин в своей книге «В штабе Блюхера» посвятил Кольчугиной и Блюхеру несколько страниц. Он не знает, каким образом договорились между собой Блюхер и консул Пличе, только через некоторое время после знакомства Василия Константиновича с Кольчугиной она перешла из консульства на постоянную работу в аппарат военной миссии.
О том, что Кольчугина работает в военной миссии и что она жена Блюхера, Казанин услышал от своего друга Михаила Мазурина (его настоящее имя — Эммануил Моисеевич Абрамсон), однажды упомянувшего в разговоре уехавшую во Владивосток «первую жену Блюхера».
— Ты говоришь: «первая жена», а что, у него теперь вторая?
— Да, и тоже Галина, и твоя приятельница. Училась с тобой.
Казанин широко раскрыл глаза:
— Училась со мной?
— Галину Кольчугину помнишь?..
Кто такая Галина Кольчугина? В 1938 году, когда она будет арестована, в протоколе ее допроса от 24 октября в анкетной его части написано: «Кольчугина-Блюхер Галина Александровна, 1899 года рождения, уроженка г. Харькова, русская, беспартийная, служащая, до ареста слушательница военного факультета Академии связи им. Подбельского».
О себе Галина рассказывала: родилась в Харькове, выросла в Харбине; в Харбин ее ребенком вывезла мать, которая работала акушеркой на Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД), отца своего она не помнит.
В 1906 году мать отдала девочку в русскую школу (тогда же в ту школу пошел в первый класс и Миша Казанин, живший с родителями в Харбине). Окончив школу, Галина поступила в коммерческое училище[41]. После училища пыталась устроиться в Харбине по торговой части, но не получилось, и тогда она отправилась искать счастья в Петроград. Там она становится студенткой историко-филологического факультета женских Бестужевских курсов. В мае 1917 года, завершив второй курс, она уехала на летние каникулы в Харбин к матери. Вернуться в Петроград, чтобы продолжить учебу, уже не смогла. В стране началась смута, Дальний Восток был отрезан от Центральной России выступлениями белогвардейцев и разнообразных банд.
