Именно Джон Шеффилд, герцог Бекингем, построил в западной части Лондона великолепную резиденцию. В 1761 году это здание было приобретено королевской семьей, а в
XIX веке стало официальной резиденцией королевы Виктории и получило название Букингемский дворец. Так что нынешний дворец английской королевы, строго говоря, не имеет никакого отношения к «нашему» Бекингему. Он жил в Лондоне в так называемом Йорк-Хаузе (York House) на Стрэнде. Об этом доме мы еще упомянем.
Близкая дружба с королевской семьей
Дружба молодого человека с королем крепла день ото дня. Будучи поначалу любовником, Бекингем все больше становился для Якова I чем-то вроде сына. «Я никогда не видел, чтобы муж был столь увлечен своей хорошенькой супругой, как король Яков был увлечен графом Бекингемом; он так сильно любил его, что ни в чем не мог ему отказать», – напишет впоследствии Джон Оглендер{37}. Между ними установился свой любовный язык, фамильярный и игривый. Король называл Джорджа «Стини» (уменьшительное от «Стивен»), возможно, из-за сходства фаворита с изображением святого Стефана. Не исключено также, что он имел в виду строку VI, 15 «Деяний Апостолов» [16]. Оба эти объяснения приводятся в текстах той эпохи{38}. Стини же обращался к государю «дорогой папа и крестный» (Dear Dad and Gossip), Письмо, написанное Джоржем летом 1617 года, дает представление об их отношениях: «Дорогой папа и крестный, хотя я получил от Вас пять или шесть писем и не ответил на них, по сути дела я не опоздал с ответом, учитывая, что мысленно я отвечал Вам уже сто раз, однако ни один из этих ответов меня не удовлетворил; ведь никогда еще слуга не получал подобных писем от своего господина. Никогда еще столь великий король не снисходил до выражения такой привязанности к своему покорному рабу; привязанности большей, нежели у отца к сыну, большей, нежели у мужа к жене, похожей скорее – да! – на привязанность равного к равному. Чем же могу я ответить? Лишь молчанием, ибо если заговорю, то покажусь дерзким и смогу дать много меньше по сравнению с тем, что я должен моему другу, моему врачевателю, моему создателю, моему отцу, тому, кто для меня является всем! Покорнейше благодарю Вас от всего сердца за все, чем я теперь являюсь…»{39}
Для человека, склонного к сентиментальности, как Яков I, подобные письма были и бальзамом для души, и воскурением фимиама. Они свидетельствуют также об интеллигентности молодого человека, сумевшего изобрести смесь фамильярности, нежности и лести. Нет никаких оснований сомневаться в его искренности: Бекингем действительно любил своего «дорогого папу и крестного», которому был обязан всем. Что до того, сколько времени продлилась эта любовь (или привязанность, поскольку маловероятно, чтобы со стороны Джорджа Вильерса в этих отношениях мог присутствовать какой-либо оттенок чувственности), то это – отдельный вопрос. Мы рассмотрим его позже.
Отношения фаворита с королевой также были безупречны. Он называл себя ее «рабом», королеву же – своей «милой госпожой». Ей это нравилось, и она звала его: «мой хороший песик». Он умел развлечь ее, активно и с удовольствием участвовал в празднествах, которые она любила устраивать, он же блистал на них.
Итак, семейная жизнь короля Якова была бы совершенной идиллией, если бы ее не омрачали неприятности с принцем Карлом.
Принц Карл
Какой бы благосклонностью ни пользовался юный Джордж, при дворе был человек, который превосходил его. Это наследный принц Карл Стюарт, принц Уэльский, сын короля и королевы Анны. Если Джордж желал укрепить свои позиции и рассчитывал на блестящее будущее, ему следовало установить с принцем хотя бы корректные, а лучше – сердечные, дружеские отношения.
Задача эта была не из легких. Карл был робким, замкнутым подростком, полной противоположностью очаровательному Джорджу Вильерсу. До двенадцати лет он пребывал в тени старшего брата, принца Генри, которого любил и которым восхищался. Смерть Генри в 1612 году превратила Карла в наследника трона, но он по-прежнему оставался скованным, некомфортно чувствовал себя среди придворных, и те считали его заносчивым и неприступным. Добавим к этому, что Карл придерживался строгих моральных правил, чем весьма отличался от окружения отца. Поэтому к новому, входящему в силу фавориту принц испытывал недоверие, если не ревность и антипатию. А рядом с наследником престола было немало людей, старавшихся поддержать в нем подобное неприятие.
Поначалу действительно произошло несколько событий, которые можно было считать внешним проявлением конфликта. В марте 1616 года один из придворных упомянул в письме о неприятном недоразумении, касавшемся перстня, который принц позаимствовал у Джорджа и потерял. Пришлось организовать поиски драгоценной вещицы: ее, в конце концов, нашли в кармане куртки Карла. Король рассердился на сына. «Будущее покажет, к чему все это приведет», – заключил придворный{40}.
В следующем году случилось нечто еще более неприятное. Принц (ему было шестнадцать, а Джорджу двадцать пять) позволил себе шалость, спровоцировавшую маленькую ссору между молодыми людьми. Во время прогулки в садах Гринвича Карл облил водой великолепный костюм фаворита. Присутствовавший при этом король на глазах у придворных влепил сыну затрещину{41}.
А однажды во время игры в теннис Джордж позволил себе резкое движение. «Кажется, сударь, вы хотели поднять на меня руку?» – ледяным тоном спросил наследник престола. Джордж рассыпался в извинениях. Эта история известна нам от Энтони Уэлдона, который, как известно, был ярым противником фаворита. Епископ Гудмен считает, что анекдот этот следует признать неправдоподобным, «принимая во внимание легкость характера герцога [Бекингема], который никогда ни с кем не говорил оскорбительным тоном»{42}.
Однако король Яков не мог не переживать из-за того, что между его сыном и сердечным другом установилась длительная неприязнь. Не исключено, что и Бэкон разъяснил вспыльчивому фавориту, как глупо ссориться с тем, кто однажды станет его государем. Джордж проявил благоразумие и уже с лета 1617 года ни один хронист не упоминает о каких- либо стычках между принцем и фаворитом. Наступило перемирие, которое завершилось заключением мира и созданием неразрывного союза, удивившего двор спустя всего лишь год.
Поездка в Шотландию
Покидая Шотландию весной 1603 года, Яков со слезами на глазах прерывающимся голосом пообещал своим шотландским подданным, что никогда не забудет их и вскоре приедет их навестить. С тех пор прошло немало времени, воспоминания о древней стране становились все более расплывчатыми – было гораздо удобнее жить в Хемптон-корте или Гринвиче, нежели в Эдинбурге! – однако король не забыл о своем обещании. Весной 1617 года он решил, что наступил подходящий момент для его выполнения, и объявил об этом.
К несчастью, королевская казна переживала не лучшие времена. Яков, как и королева, были неисправимыми мотами. В начале 1617 года дефицит составлял около миллиона фунтов стерлингов. Выше, рассказывая о назначении Генри Иелвертона генеральным прокурором, мы упомянули о том, как король с радостью принял от него в дар четыре тысячи фунтов, «чтобы купить серебряную посуду». При таких условиях поездка в Шотландию оказывалась проблематичной. Государственный казначей лорд Суффолк объяснил королю, что сундуки пусты. Бекингем попытался отговорить своего «дорогого папу» от столь дорогостоящего путешествия, чем в первый и единственный раз чуть было не разозлил его. Но король стоял на своем, и в начале марта двор отправился- таки в путь, благодаря предоставленному (явно против воли) городом Лондоном займу в 100 тысяч фунтов стерлингов.
