Лузга думает про себя: «Все равно, в кого стрелять».
Из вестника «Хроника событий», июль 1716 тода, фамилия корреспондента неизвестна.
В ночь на 8 июля командор Турденшолд вошел со своим отрядом в залив Дюнекилен и в утренние часы разгромил всю стоявшую там на якоре шведскую эскадру.
Ваш корреспондент может подтвердить ходящие здесь слухи о том, что шведские офицеры весьма весело провели ночные часы в усадьбе Дюне недалеко от гавани Дюнекилена. На радостях, что его величество король Карл покинул Дюнекилен и на быстром коне направился обратно в Торпум под Фредриксхалдом, они сочли целесообразным пировать без него. Был выставлен караул, но слишком малочисленный; отдыхающим солдатам было приказано спать, не расставаясь с оружием, но они спали чересчур крепко. Убеждение адмирала Стрёмшерны, что узкий пролив сам по себе служит надежной защитой против любого врага, не оправдалось.
После столь драматического поражения шведов возникает один вопрос. Всего несколькими днями раньше адмирал Стрёмшерна сам проходил этим проливом — правда, проходил среди белого дня (однако в июле разница между днем и ночью невелика) и его не подстерегал неприятель, но ведь и Турденшолд не встретился с врагом, пока не вошел в залив. Не следует ли из этого, что шведский адмирал недооценил своего датско-норвежского коллегу и противника? Вашему корреспонденту сдается, что противники Турденшолда, да и его коллеги на датско-норвежском флоте, особенно же при дворе, не без высокомерия смотрели на человека, коего отчасти насмешливо, но отчасти с восхищением называют Грозой Каттегата. Нетрудно предвидеть, что отныне насмешек поумерится, когда станут говорить о победителе в последней битве.
Пока что неизвестно, какая судьба ожидает адмирала Стрёмшерну после его поражения. Ваш корреспондент наблюдал за битвой с относительно надежного наблюдательного пункта на берегу, куда ядра не долетали и опасность мушкетных выстрелов была не столь велика. Ваш корреспондент был восхищен продуманностью действий упомянутого Грозы Каттегата. Он не спешил открывать огонь, пока его суда не вышли на позицию, обеспечивающую наибольшую действенность залпов. Нет сомнения, что шведы сражались отчаянно. Но в их обороне не было той безоглядной ярости, которая отличала нападающую сторону.
Когда адмирал Стрёмшерна спустил флаг на своем флагмане «Козерог», вашему корреспонденту представился случай обратиться к адъютанту с просьбой получить личное высказывание адмирала. Просьба была отвергнута резко и на сей раз отнюдь не вежливо. Ваш корреспондент последовал за адмиралом, когда тот удалился за пределы досягаемости вражеских пушек. Он был мокрый насквозь — видимо, с корабля добирался до берега вброд — и черный от порохового дыма, куда девалась воинская гордость. Ему помогли сесть на старого вороного коня. Адмирал, удаляющийся верхом после разгрома, являл собой отнюдь не гордое зрелище.
Вашего корреспондента, а также одного шведского офицера, с которым удалось переговорить, но который по понятным причинам пожелал остаться не названным, удивило следующее. Почему адмирал не предпринял контратаку с суши? Надо думать, командор Турденшолд теперь попробует вывести на буксире захваченные шведские суда. Его дерзость беспредельна. Отныне никто не подвергнет сомнению его отвагу и морскую сноровку. Вряд ли он примет решение сжечь все транспорты. Вероятно, он постарается вывести их в море и доставить взятое снаряжение датскому королю.
В этом случае Стрёмшерне представится возможность совершить ответный маневр, бросив в бой расположенную поблизости отсюда саксонскую пехоту, которая почти не участвовала в сражении, если не считать редкий мушкетный огонь с берега. Однако ничто в бежавшем адмирале не указывало на готовность продолжать борьбу с противником.
Это может показаться загадкой. Впрочем, уже упоминавшийся шведский офицер был, возможно, близок к истине, когда заявил вашему корреспонденту:
— До сего дня адмирал Стрёмшерна не знал поражений. Он неизменно побеждал, когда загонял на флот молодых парней из рыбацких поселков. Встретив ныне достойного противника, он совершенно пал духом и не нашел в себе сил для каких-либо ответных действий.
Но в таком случае мы вправе полагать, что голова адмирала не очень прочно сидит на плечах. Король, всего лишь несколько часов назад покинувший здешние места, вряд ли одобрительно посмотрит на офицеров, которые показывают спину врагу.
В драматических событиях этого утра вашего корреспондента более всего поражает, что командор Турденшолд получил дозволение своего короля на столь дерзкое нападение. Без надлежащего приказа он, конечно же, не решился бы входить в залив.
На шведских позициях на берегу сегодня утром царила полная растерянность. Так, ваш корреспондент наблюдал, что пленные, которых шведы привели из Норвегии, могли свободно идти куда хотят. Наверно, большинство из них постарается уйти отсюда по лесным тропам, ведущим в родной край.
Бедствия, сопутствующие войне, не миновали и местных крестьян и рыбаков. Ваш корреспондент встретил старика, который нес на руках тело убитого внука.
— Мальчик собирал ядра, — сказал он, — и его убило ядро, которое вернулось к нам…
Вероятно, старик лишился рассудка. Но мальчик и впрямь пал жертвой войны. Одна нога его была раздроблена.
На берегу лежат убитые солдаты; учитывая сильную жару, их следует убрать возможно скорее. С моего наблюдательного пункта на утесе я до сих пор вижу клубы дыма над двумя шведскими судами. Но выстрелов почти не слышно.
Над побитым ядрами такелажем фрегата «Белый Орел» реет флаг командора.
Моему курьеру пора в путь.
Пленник, барон фон Стерсен, не пострадал во время боя. Но он знает, что ему наградой будет смерть. Отряд Турденшолда не был разбит, а вот сам командор разгромил врага так основательно, как еще не был разгромлен ни один флот. Возможностей для побега не представилось. Теперь никто не помешает Грозе Каттегата получить аудиенцию у его величества в Копенгагене. Командору выгодно расписать ценность пленника, коего он столь упорно возил с собой через море. И король порадует своего командора, едва заметным движением большого пальца отправив пленного на эшафот.
А потому барон фон Стерсен решает: умирать — так возможно более важной персоной. Ходит слух, будто он, служа в штабе шведского короля Карла, разработал пропозицию нападения на Норвегию. Это неправда. У короля Карла были другие, более искусные советники, не служившие прежде датчанам. Но в одну разгульную ночь, когда застолье приправлялось хвастовством, барон фон Стерсен приписал себе эту заслугу, и с той поры она числилась за ним.
Барона это вполне устраивало.
Пока присвоенная честь не превратилась в нежелательное бремя.
Теперь, как офицер готовясь встретить неизбежное, он желает принять смерть в ореоле славы.
Призывает камердинера Кольда.
Хотя он пленник на борту, но вправе призвать камердинера. Сверху все еще доносятся одиночные выстрелы, слышен звук бегущих по палубе ног, не все кончено. Но он знает: все кончено.
Хуже всего — если не считать того, что в Копенгагене его ждет эшафот, — хуже всего, что в разгар перестрелки, когда в каюту просочился дым и он решил, что «Белый Орел» сейчас взлетит на воздух, на него напал страх. Он крикнул Кольда и попросил немедля принести ночную посудину. Кольд принес ее. Но не поспел вовремя.
Об этом, конечно же, будет рассказано, когда трусливый Кольд вновь обретет мужество и командор, в милостивом расположении духа, станет его расспрашивать. Барон напускает на себя суровость. Зовет еще раз. Входит Кольд.
— Доложи командору, что мне необходимо говорить с ним, как только ему будет угодно. Командор ускорит решение, если ты поставишь его в известность, что я намерен сообщить командору всю истину о моем участии в шведских замыслах нападения на Норвегию.
Кольд оторопело глядит на него.
Кланяется и выходит.
