Группа психологов добилась от государственного агентства разрешения побеседовать несколько часов с Фа и Би, доставленных для этого во флоридский океанариум. Затем были проведены наблюдения в раз личных океанариумах над их немыми собратьями (their inarticulate brother). Психологи опубликовали отчет, выжимки из которого, доведенные печатью до сведения общественности, произвели глубокое впечатление. «Из наших бесед с Фа и Би, — отметили ученые, — мы вывели заключение, что эти два дельфина располагают словарным запасом, знаниями и интеллектом среднего американского подростка, с той разницей, что они не прибегают к жаргону и говорят на правильном английском языке. Мы нашли, что отношения «человек-дельфин», какими бы хорошими они ни казались в океанариумах, должны развиваться в направлении большего равенства. Привязанность, которую дрессировщики и обслуживающий персонал испытывают к дельфинам, неоспорима и нередко трогательна, но она содержит оттенок снисхождения, что свидетельствует о непреодоленности комплекса «человек-животное» и связанных с ним предрассудков. Напротив, у профессора Севиллы отношения «человек-дельфин» безупречны. Весьма вероятно, кстати, что именно благодаря глубокой человечности и полному отсутствию у него предрассудков профессор Севилла достиг с Фа и Би своих замечательных результатов.
Во всех бассейнах, которые мы посетили, — говорилось далее в отчете, — дельфинов кормят очень хорошо. Медицинское обслуживание также находится на должном уровне. Но тем не менее нельзя признать условия их жизни абсолютно безупречными; то, что они постоянно находятся в ограниченном пространстве, должно в конечном счете отразиться на их душевном равновесии. В связи с этим мы хотим подчеркнуть, что ни в коем случае бассейны не должны быть круглыми, так как дельфины приобретают в них отупляющую привычку непрестанно двигаться по кругу, привычку, аналогичную беспрерывному хождению взад и вперед, наблюдаемому у хищников в клетке. Было бы лучше предоставлять в их распоряжение прямоугольные бассейны, одна сторона которых достигала бы ста метров, то есть минимальной длины, необходимой для плавания с быстротой, дающей по крайней мере иллюзию свободы. Однако лучшим средством от «комплекса заточения», принимая во внимание исключительную лояльность дельфинов по отношению к их человеческим друзьям, было бы разрешать им время от времени свободное пребывание в открытом море, подобно побывкам, на которые отпускают солдат».
«Ассоциация американских матерей» опубликовала почти тотчас же свод мнений, звучавших примерно так же. «Поскольку дельфины говорят, — заявляли матери, — никто не может обращаться с ними как с животными. Поэтому какое право имеет доктор Лилии или любой другой ученый погружать электроды в мозг этих существ? Какое право имеют директора океанариумов заставлять их работать бесплатно и без нормированного времени, подобно цирковым животным? И почему директора бассейнов навязывают дельфинкам их партнеров, в то время как на воле, в естественной среде, дельфинки выбирают их свободно, по собственному вкусу?»
Что же касается реакции различных церквей, то ее следует отнести к самой возвышенной по духу и самой глубокой по сути затронутых вопросов, поскольку от них зависел будущий статус дельфинов в человеческом обществе. Первым поднял этот вопрос пастор-евангелист Линд в наделавшей много шума статье «Долг Ионы». Лиид призывал обратить внимание на то, что дельфин относится к cetcea[28], подобно киту (или, вернее, кашалоту), который проглотил Иону. Разве не примечателен уже тот факт, что кит (говоря традиционным языком) не искромсал Иону своими ужасными челюстями? Он не превратил его также в кашицу с помощью мышц и соков своего желудка. Чрево кита оказалось для Ионы убежищем, а не могилой. И по истечении нескольких дней кит отпустил Иону на волю целым и невредимым, сохраненным для ожидающих его деяний. Таинственное и провиденциальное единение китообразных и человека!
Линд говорил, что эти мысли возникли у него при чтении стенограммы конференции 20 февраля. Ему показалось, что человек еще не уплатил своего долга признательности по отношению к китообразным, поскольку последние отмечены с древнейших времен печатью провидения, как совершенно особые для человека существа. Линд писал, что он был глубоко потрясен, когда в ответ на вопрос одного благонамеренного журналиста Фа спросил со свойственной ему откровенностью и непосредственностью: «Кто такой бог?» Какой христианин, вопрошал Линд, не был бы охвачен горестным чувством перед лицом такого неведенья? Конечно, журналист ответил как мог, но единственным действительным ответом — Линд не боялся этого произнести — было бы приобщить дельфинов к слову божьему. Ибо вопрос «Кто такой бог?» продиктован не банальной любознательностью, которую человек способен удовлетворить своим ответом, истинным или ложным, в зависимости от отвечающего. Этот вопрос: «Кто бог?» — уже сам по себе есть духовное томление. Если Фа, как все об этом свидетельствует, разумное существо, он способен причаститься к таинствам веры.
У многих пасторов-евангелистов, так же как и пасторов других сект, смелый тезис Линда, однако, не преминул вызвать отпор и возражения. «Конечно, — писал по этому поводу пастор-баптист Д.М.Хоторн, — животные занимают свое место в мире божьем. Как и человек, они творения Бога, поскольку — от самого великого до самого малого — он извлек их всех из Небытия. Но Бог поставил их на более низкое место в иерархии существ и подчинил человеку. Бог не дозволил им любить Его, благоговеть перед Его таинством и вкушать награду в Его царствии небесном. Я согласен допустить вслед за Линдом, — продолжал Хоторн, — что дельфин Фа являет собой разумное существо. Но, к сожалению, душа и разум не синонимы. Есть ли у дельфинов душа? Вот в чем вопрос. Чтобы быть в этом уверенными, необходимо не менее чем божественное откровение или по крайней мере знамение, неоспоримое и несомненное. Обращение дельфинов к христианскую веру было бы великодушным деянием, но оно, возможно, открыло бы путь прискорбным вольностям, поскольку мы должны были бы отступить от текстов писания, данных нам Богом, чтобы мы строго им следовали. Имеем ли мы право, — спрашивал Хоторн в заключение, — изменить одновременно букву и дух Священного писания и сказать дельфину, наставляя его в вере, что искупитель умер на кресте во имя его спасения?»
Именно в этот момент в полемике раздался голос преподобного отца Шмидта. Родившийся во Франции, вероятно еврей по происхождению, Шмидт, получивший воспитание в Канаде и США, был иезуитом широкого и универсального ума. Доктор теологии, доктор биологических наук, этнолог, социолог, нумизмат, археолог, он знал, кроме двух своих родных языков (английского и французского), итальянский, испанский, немецкий, румынский и чешский (на котором он говорил, по уверениям чехов, без акцента, что весьма редко среди иностранцев). Он находился в переписке с Тейяром де Шарденом, лордом Бертраном Расселом, Гюнтером Андерсом и философом-марксистом Гароди, На седьмом десятке он взялся за изучение русского языка, «чтобы, — говорил он, — читать Толстого в подлиннике».
Шмидт обрушился на тезис Хоторна, проделав это энергично и талантливо. Он плох, во-первых, уже тем, говорил Шмидт, что такой взгляд означает поддержку религией отвратительной и смехотворной речи, произнесенной П.О.П.’ом в Атланте. В этом заключена большая опасность, от которой Хоторн первый бы предостерег, заметь он ее своевременно. Христианство, если оно не хочет себя дискредитировать, не может казаться связанным с отсталыми политическими доктринами. Оно должно, напротив, стараться сохранить контакт с эволюцией, происходящей в мире, ассимилировать прогресс мысли и стремиться включить в себя тем или иным образом наиболее важные открытия науки. Хоторн, несомненно, прав, находя различие между душой и разумом. Но в данном случае на что опирается он, утверждая, хотя бы косвенно, что у дельфинов нет души? Что такое в действительности душа, как не способность того или иного существа ощутить метафизическую гнетущую неудовлетворенность своим земным жребием я освободиться от нее в порыве веры? Религиозные верования дельфинов, продолжал Шмидт, в том виде, в каком они предстают в описании Би (пресс-конференция 20 февраля), наивны и упрощены; это не мешает им, однако, содержать в себе основные элементы религиозного чувства: понятие о потерянном рае: дельфины были согнаны с земли в отдаленную эпоху; понятие о потустороннем мире: земля — рай, куда они попадают после смерти; понятие о самопожертвовании: они готовы отдать жизнь, чтобы быстрее и вернее достичь вечного блаженства; понятие о вызывающем обожание совершенстве: они испытывают живейшее чувство любви к человеку, воспринимаемому (ошибочно) как существо абсолютно доброе и всемогущее. Французский писатель Веркор прав, продолжал Шмидт, утверждая, что единственный подлинный критерий человеческого начала — это не физический облик, не язык, не даже разум, это — религиозное чувство.
