Литмир - Электронная Библиотека

— Не смотри на него! — еле слышно выдохнул Бэкер, и сердце его забилось. Барт особенно часто привязывался к новичкам, и Бэкер боялся не так за себя, как за Джонса.

Сощурив глаза, словно его слепило закатное солнце, Бэкер с ненавистью смотрел на приближавшегося к ним Барта и невольно отметил про себя изящество его гигантского силуэта. От треуголки до кончиков туфель с пряжками все было аккуратно, все безукоризненно: кружевное жабо снежной белизны, сюртук, широкие отвороты на рукавах, белые туго натянутые чулки, золоченые пуговицы, начищенные до зеркального блеска. «Дерьмо!» — подумал Бэкер, и во взгляде его засветился вызов. Он предпочитал, чтобы Барт обратил внимание на него, Бэкера, только бы не тронул Джонса.

Не дойдя до матросов шага два, Барт остановился, расставил свои бесконечно длинные ноги, и в голосе его прозвучали металлические нотки:

— Сколько?

— Девять с половиной узлов, капитан, — ответил Бэкер

— Хорошо.

Раздвинув ноги еще шире, заложив руки за спину, Барт, не торопясь, разглядывал обоих матросов. Штаны в бело-красную полоску были без пятнышка, подбородки тщательно выбриты, волосы коротко подстрижены. Голова Бэкера доходила капитану только до подложечки, и Барт с любопытством разглядывал черные глаза матроса, блестевшие где-то внизу.

Хитрая штучка этот валлиец! Вежливый, образцовый служака, а ненавистник, хотя и виду не подает. Дрожь возбуждения пробежала по спине Барта. Безукоризненный? Посмотрим! Когда-нибудь да оступится. Рано или поздно любой оступится.

— Можете идти, — бросил Барт.

Бэкер и Джонс присоединились к матросам, которые мили теперь палубу на баке. Босуэлл стоял прислонясь к леерному ограждению, держа в руках линек, конец которого послушно свернулся у его ног.

Когда Бэкер и Джонс проходили мимо, он поднял свою свирепую, как у сторожевого пса, морду и что-то угрожающе буркнул. Ни в чем они не провинились, да Босуэлл и не имел против них зла. Просто это сердитое ворчание вошло у него в привычку. Без всякой задней мысли он начинал ворчать, когда кто-нибудь из матросов случайно попадался ему на глаза.

Бэкер и Джонс бросились к своим швабрам и стали отвязывать их, делая вид, что спешат, но никак не могут справиться с узлами.

Мойка палубы шла кое-как. Когда Босуэлл подымал на матросов тяжелый взгляд своих свиных глазок, все начинали дружно действовать швабрами, хотя никто не вкладывал в нарочито размашистые движения ни старания, ни силы. Но стоило Босуэллу отвернуться — и игра тут же прекращалась. Матросы старались только погромче стучать швабрами, однако палуба от этого чище не становилась.

Босуэлл разгадал их маневр, но решил пока не вмешиваться: он не особенно доверял парням, назначенным в этот наряд. Самые что ни на есть головорезы на «Блоссоме». Коротышка Смэдж — настоящая змея. Маклеод — хитрец, человек опасный. Метис Уайт — личность подозрительная. Бэкер — отчаянный парень. Остальные — безобидные. Но и этих четверых достаточно, чтобы перебаламутить всех. При этой мысли он даже задохнулся от злости. Он хрипло пролаял что-то и ударил линьком по палубе, стараясь, однако, никого не задеть.

Барт с юта не мог видеть, как идет мойка. Но, услышав лай Босуэлла, сопровождаемый щелканьем линька, он догадался, что удар пришелся мимо. Он словно врос в палубу, вытянул шею и уставился в пространство. Должно быть, там на юте что-то не так. Видно, его сторожевой пес струсил. Барт решил посмотреть, что там происходит, и медленно направился в обход, чтобы неожиданно нагрянуть на место происшествия.

В эту самую минуту Джимми — корабельный юнга — высунул из люка свою детски-наивную мордашку. Потом он выбрался на палубу, держа в руке ведро с грязной водой. С самого рассвета он помогал в камбузе коку и теперь впервые за целый день глотнул свежего воздуха.

Матросы, как школьники, обрадовались появлению юнги. Босэулл заметил это и, повернувшись к ним спиной, стал глядеть на море. Раз он молчит, значит, можно неслишком усердствовать. Стараясь для вида погромче шаркать швабрами, матросы распрямили спины, и их безжизненно тусклые глаза повеселели, а двое-трое незаметно кивнули Джимми, но окликнуть его не решились. У этих людей в красно-белых штанах были голые худые торсы, устало поникшие плечи, спины, исполосованные длинными рубцами.

Щурясь от яркого солнца, заливавшего палубу, Джимми весело взглянул на матросов, помахал им свободной рукой и рассмеялся без всякой причины. Он был всего на два года моложе здоровяка Джонса, но гораздо тоньше, слабее на вид; лицо у него было совсем детское, круглое, а когда он смеялся, на правой щеке появлялась ямочка. Держа: грязное ведро в руке, он направился к правому борту, посмотрел на завитки пены, вскипавшей за бортом, затем поднял голову и застыл от удивления, чувствуя, как у него вдруг громко забилось сердце: на самом горизонте в утреннем тумане четко вырисовывался, словно возникший из вод, плоский остров с бахромкой кокосовых пальм. Ветер донес до него запах листвы и костров. Джимми знал от матросов, что они приближаются к островам Туамоту, и, хотя судно причаливать здесь не собиралось, один вид земли наполнил его радостью. Вытянув шею, полуоткрыв рот, он разглядывал возникший на горизонте остров, свой первый увиденный в южных морях остров, и на его синих, словно фарфоровых, глазах от счастья даже слезы выступили.

В эту минуту огромная стая морских ласточек, пронесясь над самой водой, подлетела к судну, потом вдруг стремительно взмыла к самой верхушке грот-мачты и с пронзительными криками начала описывать широкие круги. Джимми следил за ними, машинально приглаживая свои коротко остриженные волосы, торчавшие надо лбом мальчишескими вихрами. Несколько секунд он простоял так, глядя на птиц и приглаживая свои вихры, потом почувствовал тяжесть ведра, вспомнил, зачем его сюда послали, и совершил непростительную для юнги ошибку: выплеснул грязную воду не по ветру, а против ветра. Как и следовало ожидать, чуть ли не половину воды швырнуло ему в лицо, и тут же над ухом Джимми раздалось чертыхание. Он оглянулся. Перед ним возвышался Барт. Несколько капель попало на его сюртук.

— Простите, капитан, — пробормотал Джимми, становясь навытяжку и подняв глаза.

Закинув голову, он смотрел вверх на невозмутимо спокойное лицо Барта. Отсюда, снизу, ему был виден его подбородок, выпуклый, как корма, да ноздри, раздувавшиеся и опадавшие с неумолимой размеренностью. Только Барт умел словно врастать в палубу и застывать в полной неподвижности, и уже сейчас, при жизни, он порой казался своей собственной статуей. Волосы у него были черные, и на неподвижном, загорелом, будто изваянном из бронзы лице, жили одни лишь глаза, холодные и острые, как стальное лезвие.

Барт тяжелым взглядом уставился на Джимми. На губах юнги еще не угасла бессознательная улыбка, на лице еще играл отсвет счастья, охватившего Джимми при виде острова.

— Вы, кажется, улыбаетесь? — прогремел Барт металлическим голосом.

— Нет, капитан, — ответил Джимми. Капитан Барт по-прежнему стоял в полной неподвижности, широко расставив ноги, скрестив на груди руки. Он глядел куда-то вдаль, поверх круглой мордочки Джимми, его наивных глаз и двух хохолков, торчавших как колоски надо лбом. Придраться, в сущности, было не к чему. Ошибиться было невозможно. На мальчишеском лице не мелькало даже тени непокорства. Юнга смотрел на Барта с доверчивым видом, с каким он обычно смотрел на старших. Прошло несколько секунд, и, так как молчание затянулось, Джимми смутился, и легкая улыбка тронула его губы.

— Вы улыбаетесь? — повторил Барт таким угрожающим тоном, что Джимми даже похолодел от страха, губы его судорожно передернулись, застыв в похожей на улыбку гримасе.

По телу Барта пробежала сладострастная дрожь, предвещавшая близкую расправу. Он строго придерживался формы даже в зверстве. Он не мог ударить или наказать жертву, если за ней не числилось хоть намека на вину. И вовсе не потому, что Барт старался произвести впечатление. Плевать ему было на то, что о нем скажут или подумают. Важно было соблюсти форму лишь ради одного человека-самого Барта. Для той игры, которую он день за днем вел со своим экипажем, он сам создал правила и свято их соблюдал.

2
{"b":"19688","o":1}