– И Фюльбер сидел за одним столом с Вильменом?
– Ну да.
– Несмотря на убийство Лануая? Несмотря на «излишества»? Жанне, ты ведь прислуживал за столом...
– Фюльбер сидел между Вильменом и Бебелем, – подтвердил Жанне. – И вот что я вам скажу, он пил, ел и веселился, не отставая от этих двоих.
– Веселился?
– В особенности на пару с Вильменом. Их теперь водой не разольешь.
Положение в Ла-Роке представилось мне совершенно в новом свете. Да и не только мне. Я вижу, как насторожился Колен, как посуровело лицо Мейсонье.
– Послушай, Жанне, я задам тебе очень важный вопрос. Постарайся говорить чистую правду. И главное – ничего не преувеличивай.
– Слушаю.
– Как по-твоему, это Фюльбер подбил Вильмена напасть на Мальвиль?
– А то кто же, – без колебаний ответил Жанне. – Я сам слышал, как это было.
– То есть?
– Да он ему все время твердил, что Мальвиль не так уж хорошо укреплен и ломится от богатств.
Вот именно, ломится от богатств. А Фюльберу двойная выгода – избавиться от опеки Вильмена в Ла-Роке и вышибить нас из Мальвиля. На беду, трудно доказать его сообщничество с убийцей Вильменом, ведь ни один из ларокезцев на их дружеских пирушках не присутствовал.
Послышался выстрел, он показался мне очень громким, но, как ни странно, я испытал облегчение. И то же облегчение прочел я на лицах Мейсонье, Колена, Мориса и даже обоих пленных. Неужели они чувствуют себя в большей безопасности теперь, когда последний из Фейраков убит?
Вернулся Эрве. В руке у него был поясной ремень, а на нем пистолет в кобуре.
– Пистолет Вильмена, – объяснил Бюр. – Фейрак подобрал его, прежде чем дать сигнал к отступлению.
Я взял пистолет разбойника. У меня не было ни малейшего желания его носить. Поглядев на Мейсонье, я понял, что и у него тоже. Но я знал, кто будет счастлив получить этот пистолет.
– Он по праву принадлежит тебе, Колен. Это ты убил Фейрака.
Вспыхнув от удовольствия, Колен воинственно затянул на своей тонкой талии поясной ремень с кобурой. Я заметил, как улыбнулся Морис и его агатовые глаза лукаво блеснули, В эту минуту я еще не знал, что Вильмена убил он. А когда узнал, был благодарен ему за это тактичное молчание.
– Пленные обыщут убитых и соберут оружие, – коротко приказал я. – Я возвращаюсь в Мальвиль за повозкой. Колен со мной. Мейсонье остается руководить осмотром убитых.
Не дожидаясь Колена, я стал карабкаться вверх по откосу и, как только лес скрыл меня от глаз товарищей, пустился бегом. Я добежал до прогалины. Там я увидел Эвелину. Ее голова едва доставала до холки Амаранты. А в голубых, устремленных на меня глазах вспыхнуло такое счастье, что мне всю душу перевернуло. Она бросилась в мои объятия, и я крепко-крепко прижал ее к себе. Мы оба не произнесли ни слова. Но каждый знал, что не пережил бы смерти другого.
Послышался хруст ветвей и шелест листьев. Явился Колен. Я разжал объятья и сказал Эвелине:
– Поедешь на Моргане.
Потом снова поглядел на нее и улыбнулся. Мгновения нашего счастья кратки, но насыщены до краев.
Я вскочил в седло и предоставил Эвелине проделать то же самое без моей помощи, и она, несмотря на свой маленький рост, действовала расторопно и умело, с ловкостью, которая меня восхитила: она даже и не подумала вскарабкаться на ближайший сучок, откуда было легче добраться до стремени, или хотя бы по примеру Колена на пригорок. Правда, Колен был весь увешан оружием: винтовка образца 36-го года, лук, самодельный колчан, на поясе пистолет Вильмена, да еще бинокль на перевязи, который он «забыл» мне возвратить. Так как заросли здесь были густые, я, щадя Коленов лук, вначале пустил лошадь шагом. Моргана шла следом за мной, почти касаясь головой крупа Амаранты, но Амаранта, ненавистница кур, своих подруг не лягает. Разве что куснет в спину, чтобы утвердить свое первенство. Я чувствовал затылком взгляд Эвелины и, обернувшись, прочел в ее глазах вопрос.
– Мы взяли двух пленных, – сказал я.
И поднял лошадь в галоп. На подступах к Мальвилю навстречу нам поднялся Пейсу, вначале я его не заметил: он залег у обочины. На лице его была написана тревога.
– Все целы, – крикнул я.
Тогда он завопил от радости, размахивая своим ружьем. Амаранта от неожиданности шарахнулась в сторону, за ней Моргана, а Мелюзина подпрыгнула, выбив из седла Колена, который очутился на холке лощади и вцепился обеими руками в ее гриву. По счастью, увидев, что две другие кобылицы стоят смирно, Мелюзина тоже успокоилась, и Колен получил возможность съехать назад самым комичным образом: нащупывая задом луку, чтобы перевалить через нее и плюхнуться в седло. Все рассмеялись.
– Болван! – выругался Колен. – Гляди, что ты натворил!
– Так ведь чего! – Рожа Пейсу так и расплылась в улыбке. – Я думал, ты у нас первый наездник!
Я хохотал так, что мне даже пришлось спешиться. Этот ребяческий смех словно вернул меня на тридцать лет назад, как и тумаки и тычки Пейсу, который, едва я оказался рядом с ним, налетел на меня, точно громадина дог, не сознающий своей силы. Я тоже обложил этого дурня, потому что мне не поздоровилось от его могучих лап. По счастью, от изъявлений его нежности меня спасли примчавшиеся к нам Кати и Мьетта.
– Я услышала твой смех, – крикнула Кати. – С крепостной стены услышала! – И она заключила меня в объятия. Эти были понежнее, я бы сказал даже – бархатные. А у Мьетты – как пуховая перина.
– Бедняжка Эмманюэль, – сказала немного погодя Мену, потершись сухими губами о мою щеку. Она сказала «бедняжка» тоном, каким говорят о покойниках. Жаке молча посмотрел на меня, не выпуская из рук лопату – он рыл яму для четверых убитых, а Тома, с виду невозмутимый, объявил:
– Я снял с них обувь, она еще вполне годная. И выделил для нее на складе особую полку.
Фальвина разливалась в три ручья. Просто исходила влагой, как сало на солнце. Подойти поближе она не смела, памятуя, как я одернул ее накануне... Но я сам подошел и великодушно чмокнул ее, до того я был счастлив, что я снова в Мальвиле, среди своих, в нашем родном гнезде.
– Шестеро убитых, двое пленных, – объявил малыш Колен, широко шагая и положив ладонь на кобуру пистолета.
– Расскажи, Эмманюэль, – попросил Пейсу.
Я воздел руки к небу.
– Некогда! Мы сейчас же возвращаемся обратно. В том числе ты, Тома и Жаке. Колен останется в Мальвиле за главного. Вы поели? – спросил я, обернувшись к Пейсу.
– Пришлось, – отозвался Пейсу, словно оправдываясь.
– И отлично сделали. Мену, приготовь нам семь бутербродов.
– Семь? Почему это семь? – спросила Мену, ощетинившись на всякий случай.
– Для Колена, меня, Эрве, Мориса, Мейсонье и двух пленных.
– Пленные! – буркнула Мену. – Опять будешь кормить это отродье!
Жаке вспыхнул, как и всегда, когда при нем произносили это слово – ведь еще недавно он сам принадлежал к этому «отродью».
– Делай, что тебе говорят. Жаке, запряжешь Малабара в повозку. Одна повозка – больше ничего. Никаких лошадей. А ты, Эвелина, расседлай наших кобыл. Кати тебе поможет. Я только лицо ополосну.
Но я не только ополоснул лицо. Я принял душ, вымыл голову и побрился. И все это мигом. А заодно уже, в предвидении визита в Ла-Рок, позволил себе кое-какую роскошь. Отложив в сторону старые брюки и сапоги для верховой езды, с которыми я не расставался со времени Происшествия, я облачился в белые рейтузы, которые надевал только на конные состязания, почти новенькие сапоги и белую водолазку. В таком виде, свеженький и ослепительный, я и появился во внешнем дворе. И произвел такую сенсацию, что даже Эвелина и Кати выскочили из Родилки со скребницами и соломенными жгутами в руках. Мьетта подбежала ко мне, знаками выражая свое восхищение. Сначала она дернула себя за волосы и ущипнула за щеку (это значит – я вымыл голову и чисто выбрит). Потом прихватила двумя пальцами собственную блузку, а другую руку несколько раз подряд сжала и разжала (какая красивая, белоснежная рубашка). Потом стиснула обеими руками свою талию (в рейтузах для верховой езды я кажусь стройнее) и, кроме того – тут она сделала не поддающийся описанию мужественный жест (они мне очень, очень идут). Что до сапог – она несколько раз сжала и разжала ладонь (этот жест, символизирующий солнечные лучи, означает, что сапоги мои сверкают, как, впрочем, – смотри выше – моя рубашка). Наконец, собрав пальцы правой руки щепотью, она несколько раз поднесла их к губам (какой ты красавец, Эмманюэль!) и поцеловала меня.
