– Да, конечно, – сказал Андрей. – Значит, моя тетя умерла?
– В прошлом году, Андрей Сергеевич.
– От сердца?
– У нее была грудная жаба. Но она совсем не мучилась.
– Спасибо. А где ключ? Или кто-то живет?
– Нет, что вы, никто не живет! А ключ знаете где? Ключ в бывшем полицейском участке. Это теперь государственная стража, милиция. Но вам туда нельзя ходить, пошли лучше к нам, я теперь совсем одна, я вас в Колиной комнате устрою и все расскажу. А второй ключ у меня есть. Мария Павловна будто знала, что вы зайдете.
И Андрей понял, что Нина права. Это был все же родной дом и Нина – родная душа.
Нина вскипятила воды, налила цинковую ванну, чтобы Андрей помылся с дороги. И он не отказался. А пока она готовила ванну, он пил чай за столом, накрытым ради его приезда белой застиранной скатертью, и закусывал чай сухим печеньем, хотя предпочел бы, чтобы Ниночка сварила ему котел картошки. И чай был скуден, и сухарики, и Нина была худа, бледна и бесцветна. А в доме все углы были темными, и в них таились тени вековой бедности и ожидания перемен. Именно здесь, слыша, но не слушая, как говорит, говорит, говорит Нина, Андрей вдруг глубоко, как никогда раньше, понял Колю Беккера, его постоянное стремление вырваться из этого мира пыльных привидений и летучих мышей, от которых остался только неслышный шум крыльев. Коля не мог убить этот мир, потому что он был частью его, и он носил его постоянно – а как трудно было поддерживать в белоснежной чистоте белый костюм и светлую улыбку, когда за ночь пыль разъедает и материю, и душу. Если бы Андрей попал сюда – всю жизнь посвятил бы, чтобы убежать и вытащить отсюда Нину… а получилось, что дом этот, как гиря, тянул назад и темные углы втягивали живых – маму, отца, пленили Нину и чуть было не заключили в камеру с паутинными решетками самого Колю, навсегда испуганного этим домом, ненавидящим его, как можно ненавидеть посланного небом идиота-сына, которого и убить нельзя, иначе кого же тогда любить?
– Андрюша, ты меня слушаешь?
– Слушаю, Нина, слушаю.
– Утром соседка постучалась в окно и видит – Мария Павловна лежит на кровати, не раздеваясь, – видно, прилегла на минутку. А лицо у нее такое спокойное и совершенно умиротворенное. Она не мучилась, а встретила смерть смиренно, как подобает христианке, и слышала пение ангелов…
Оказывается, когда Мария Павловна совсем разболелась и почувствовала, что ее смерть близка, она написала завещание, в котором передавала все свое небольшое имущество, а главное – дом, Андрею Берестову. И никто до его возвращения не должен был входить в дом или что-нибудь в нем менять. Завещание это было воспринято скептически, потому что никто не верил в возвращение Андрея. Но оспаривать его не стали – у тети не было других наследников, да и наследство ничего не стоило. Правда, ключ от дома пришлось передать в полицию, потому что Андрей продолжал оставаться в бегах. Если он возвратится, то должен будет получить ключ в полицейском участке.
Потом Мария Павловна призвала к себе Нину и отдала ей вторые ключи от ворот и дома для Андрея, чтобы, вернувшись, Андрей мог без помощи полиции прийти в свой дом…
Нина достала ключи из нижнего ящика комода, где хранила их под бельем, но сейчас, когда уже стемнело, не было смысла идти к себе домой. Дом промерз за зиму, там холодно и темно. А свечу не зажжешь – сразу заметят соседи и могут позвать полицию. Так что визит домой лучше перенести на утро. На чем и порешили.
Нина рассказала, что Коля переехал в Севастополь, – оттуда он написал ей поздравление ко дню ангела, но обратного адреса не оставил, потому что находится на секретной службе. Андрей улыбнулся – он понял, что Коле просто не хотелось, чтобы Ниночка нагрянула к нему – наверное, он своим коллегам и товарищам рассказал, что его сестра – баронесса ослепительной красоты, а теперь не желал, чтобы объявилась эта баронесса в потертом мамином салопе.
Сидеть здесь весь вечер и слушать скучные рассказы Нины Андрей был не в силах. Он сказал, что пойдет погулять.
– Я с тобой, – сразу сказала Нина.
– Нет, – возразил Андрей. – Если меня кто-нибудь узнает, то придется убегать, а ты не умеешь бегать.
– Но мы погуляем здесь, подальше от центра.
– Именно в центре мне и хотелось побывать.
Нина замолчала. Ее никогда не приглашали гулять, она привыкла к этому, но все равно каждый раз обижалась.
– Шла бы ты в монастырь, – не очень деликатно сказал Андрей, натягивая тужурку. – Там и дело, и забота, и не скучно.
– Мне нельзя, – возразила Нина, – у меня хозяйство, дом. К тому же я замуж пойду. Я буду хорошей хозяйкой, не веришь?
– Верю.
Провожая, Нина умоляла Андрея, чтобы он не ходил темными переулками – там грабят. Она даже стала рассказывать, кого и когда ограбили, но Андрей уже не слушал.
Он оглянулся от угла – Нина стояла у ворот и смотрела ему вслед. Господи, подумал Андрей, до чего же ей одиноко!
Фонарей в городе стало втрое меньше, да и те, что были, горели плохо. Прохожих было мало – и только мужчины. На Пушкинской, у витрины – Андрей запомнил этот момент – ему вдруг стало страшно в этом чужом обреченном городе, и он поспешил обратно.
Нина ждала его за калиткой. Вернее всего, она так и простояла за калиткой те полтора часа, что Андрей гулял. Увидав вопрос в глазах Андрея, она быстро сказала:
– Прости. Мне стало так скучно, что я вышла тебя встретить. Минуту назад.
Она шла рядом с ним, говоря монотонным высоким голосом:
– Знаешь, Андрюшенька, когда я обыкновенно живу, приду со службы и от усталости буквально валюсь – нарочно так, чтобы не скакать. А сегодня ты приехал и сидел, чай пил, а я поняла, что завтра ты уедешь, и такое одиночество на меня напало, ты просто не представляешь.
– Представляю, – искренне сказал Андрей. – Тебе замуж пора.
– Ох, кто меня возьмет, я же некрасивая, – сказала Ниночка. – Сам же мне монастырь предлагал. Я понимаю.
– Это неправда, – сказал Андрей почти убежденно, – для того чтобы выйти замуж, быть счастливой и сделать счастливым другого человека… – Андрей перевел дух, словно говорил с амвона перед онемевшей аудиторией старых дев, – не нужна яркая красота. А ты привлекательная и умеешь вести дом…
– Я всю жизнь мечтала о горничной, я ненавижу мыть пол. Кто мыл пол, тот никогда не станет богатым.
– Прекрати эти пустые речи! – сказал Андрей. – Я тебе даю слово, что ты еще найдешь свое счастье. Вот посмотри, я сам не такой уж красивый, а ведь не расстраиваюсь.
– Вот и возьми меня замуж, – сказала громко Нина, и после длинной неловкой паузы она покраснела, пальцами стала поправлять завязки пелерины и сказала: – Ты только не воображай, что я серьезно, я просто тебя поймала на лжи. Ты солгал мне.
– Нет, – сказал Андрей, – я не лгал. Но мое сердце обещано другой девушке. Я не могу ее обмануть.
– И где же она? – спросила Нина со злостью. С такой неожиданной злостью, что Андрей, не понимая, против кого она направлена, осекся. Потом сказал:
– Вот если у нас с ней не получится, я приеду к тебе и женюсь.
– Слово? – спросила Нина.
– Слово, – сказал Андрей.
Они вернулись в скрипучий паутинный дом.
Ниночка достала чистое белье и постелила Андрею в комнате Коли. Они говорили о разных людях – больше о тех, кого уже нет, – так получилось, что вокруг обоих была пустота. Но если Андрей мог увидеть и понять одиночество Нины – оно было на виду, на глазах, то Нина многого не знала об Андрее. И разговаривала с ним как со старшим – а Андрей уже стал моложе ее.
Нина спала в маминой комнате.
Андрей сел на Колину кровать, узкую и скрипучую, и увидел, какой толстый слой пыли на письменном столе и какая густая паутина в углу комнаты. Он хотел было сказать Нине, что если ее и не возьмут замуж, то из-за этой паутины и пыли, но потом подумал – она обидится. Ведь она думает, что эта пыль и запущенность от бедности.
– Я хотела сдавать, – сказала Нина из-за перегородки – Андрей уже погасил лампу у себя, дверь в соседнюю комнату была открыта, и была видна длинная тень Нины, которая ходила там, раздевалась, что-то еще делала, порой заглядывала в комнату к Андрею. – Сейчас в Симферополе довольно много приезжих – с севера едут, тут теплее и сытнее, можно сдать, но как-то даже на вокзале предложила одной паре – милые такие люди, но им не понравилось: они сказали, что представляли все каким-то горным, южным, а здесь почти подвал. Больше я не сдавала, не предлагала. Впрочем, мне много не нужно – на хлеб хватает, и Бог с ним… – Последние слова звучали совсем уж по-старушечьи.
