Лейтенант. А что, без вас этого не сделают?
Хейфец. Я отпустил оператора. Можете сходить убедиться, что на пульте управления никого нет.
Лейтенант. Да нет, зачем же, идемте вместе (конец записи).
И на этом все кончилось. Ни Хейфеца, ни кагебешников больше никто не видел.
Через десять минут Сапсанов попытался воспользоваться переговорным устройством, но оно глухо молчало. Майор вместе с водителем поднялся в кабинет Хейфеца — там было пусто. Они прошли на пульт управления — оператор оказался на месте, циклотрон работал. Никаких указаний об остановке циклотрона оператор не получал, и Хейфец сюда не заходил. Тогда Сапсанов вызвал оперативную группу.
Всем в лаборатории объявили, что получен сигнал о подложенном взрывном устройстве, и предложили покинуть здание, в нем-де будут работать саперы.
Остаток дня, вечер и ночь в лаборатории номер шесть шел обыск максимальной интенсивности. Отпирали каждую дверь на чердаках и в подвалах, лезли в кладовки, в шкафы и трубы вытяжной вентиляции, простукивали стены и вскрывали полы — и все напрасно, никаких результатов.
Как сообщил, передавая товар, подполковник, эта история поломала карьеру Сапсанова его продвижение в должностях и званиях было заморожено. Он так и остался, до ликвидации КГБ, рядовым следователем с майорскими погонами, но дело Хейфеца у него не отобрали — скорее всего никто не хотел с этим бредом связываться. Где Сапсанов сейчас и что делает, Кречетов не знал.
Адвокат продолжал методично исследовать документы, иногда делая выписки, и вскоре у него возникло странное ощущение почти реальнчго присутствия самого Хейфеца или, по крайней мере, его строптивого духа. Он, видимо, был настолько сильной личностью, что накладывал свой отпечаток на всех, кто с ним сталкивался. Через полуграмотные сочинения осведомителей, сквозь собачий язык рапортов и служебных записок проступал сумрачный образ человека загадочного, внушающего необъяснимый страх, гордого до надменности и отделенного от прочих людей барьером интеллектуального превосходства.
Обдумывая дальнейшие планы, Александр Петрович решил с визитом к Хейфецу-младшему повременить, чтобы тот не счел кагебешную папку слишком легкой добычей. Адвокат сосредоточился на другом: как проникнуть на циклотрон и легализовать там свое присутствие. Наверняка всем сотрудникам циклотрона, рассуждал он, полагаются надбавки к зарплате за вредность условий работы, и, насколько он помнил университетские порядки, эти деньги наверняка никому не выплачивают. Обеспокоив еще раз проректора, Александр Петрович получил подтверждение своей догадки.
Далее все было делом техники — той техники, которой он владел в совершенстве. Телефонные разговоры, сцепляясь один с другим словно колесики часового механизма, в течение дня привели к нужному результату: он был представлен заведующему лабораторией номер шесть как известный, но чудаковатый адвокат, готовый за чисто символическую плату отстаивать попранную справедливость.
Адвокат потратил два дня, чтобы стать на циклотроне своим человеком. Благородство и бескорыстие его миссии открывало перед ним сердца служащих и, главное, развязывало языки. Закрытых дверей для него не было — он мог в любое время разгуливать со счетчиком Гейгера, где пожелает, и ему давали ключи от любых помещений, дабы он, вооружась рулеткой, мог промерять расстояния от рабочих мест до источников облучения или шума.
С заведующим лабораторией, профессором Башкирцевым, у Александра Петровича сложились совершенно душевные отношения. Башкирцев оказался меломаном и обладателем недурной коллекции старинных граммофонных пластинок, и домашний музей адвоката — коллекция аппаратуры звукозаписи — привел профессора в восхищение. Коллекционеры, как дети, мгновенно находят общий язык.
После нескольких дней знакомства, по случаю дождливой погоды дело дошло до совместного питья коньяка. Профессор интеллигентно, но неутомимо поглощал сей благородный напиток, заедая каждую рюмку ровно одной четвертушкой шоколадной конфеты, и, независимо от количества выпитого, не терял ни респектабельности, ни детского румянца на гладко выбритых впалых щеках.
Никакой свидетель не смог бы сказать, что адвокат о чем бы то ни было расспрашивал ученого, но разговор все время сам собой касался Хейфеца.
— Нелегкий он был человек, талантливый, но нелегкий. Никто его не понимал, да он и не хотел, чтобы его понимали. Да и талантлив был — сложно объяснить — как-то странно… не по-нашему как-то. Прямо инопланетянин какой-то, сосланный сюда в наказание за высокомерие.
— Талантливый? Вы сказали — талантливый? — рассеянно поинтересовался адвокат, подливая в рюмки коньяк. — А я слыхал, он спроектировал циклотрон неудачно, не так, как надо.
— Пустая болтовня, чепуха. Можете судить сами: циклотрон уже дряхлый, а работает до сих пор, как часы, весь факультет кормит.
— Это в каком смысле кормит? — удивился Александр Петрович.
— В самом прямом: зарабатывает на жизнь. Мы ведь космос обслуживаем, а они все еще хорошо платят. И знаете, что мы делаем?
— Если это государственные секреты…
— Какие там секреты, — усмехнулся Башкирцев, — как показалось адвокату, с горечью. — Каждый предмет, подлежащий запуску в космос, они сначала приносят нам, и мы бомбардируем его ускоренными частицами. А они потом проверяют, не стало ли что-нибудь от этого хуже… Очень интеллектуальная работа, знаете ли, вроде лесоповала… Они весьма забавные люди: если в приборе меняют диаметр заклепки, весь прибор проходит испытания снова. Одним словом, большая наука.
— Значит, с циклотроном все было в порядке… А из-за чего же тогда пошли разговоры?
— Вместе с ускорителем он соорудил еще нечто, нам не понятное и к циклотрону, по-видимому, отношения не имеющее. Здесь, под нами, — профессор слегка притопнул ногой, — гигантский бетонный фундамент глубиной около восьми метров, и в него, внутрь, проведены мощные токоносители. Я не знаю, что там смонтировано, но оно пожирает бездну энергии, больше самого ускорителя. И продуцирует сумасшедшие электромагнитные поля: в радиусе ста метров обычные измерительные приборы сходят с ума, а на первом этаже здания отказывает вся электроника. Установка обслуживается специальными экранированными приборами.
— Простите, я вас правильно понял? — изумился Самойлов. — Несмотря на… гм… отсутствие доктора Хейфеца, вы продолжаете включать это, если позволите так выразиться, неизвестно что?
— Вы все правильно поняли, дорогой адвокат. Мы продолжаем включать это «неизвестно что». — Башкирцев умолк и забарабанил пальцами по столу, давая понять, что данное направление разговора ему неприятно.
Александру Петровичу, напротив, тема показалась увлекательной, и он извлек из кейса еще одну бутылку.
Поняв, что от любопытства адвоката отвертеться не удастся, профессор продолжал сам, без понуканий:
— Он устроил все очень хитро. Ускоритель включается и выключается только совместно с подземной установкой, таково программное обеспечение комплекса. Всякая попытка прекратить подачу энергии вниз приводит к остановке циклотрона. Он чувствовал, что ему смогут помешать, и решил заранее подстраховаться. И заметьте, еще деталь: когда включается ускоритель, с объекта удаляются все люди, кроме считанного числа необходимых сотрудников, и они, естественно, прикованы к своим рабочим местам. Значит, если вы не хотите, чтобы совали нос в какие-либо ваши приватные дела, лучше всего их совместить с включением циклотрона.
— Не понимаю, — искренне удивился Александр Петрович, — если все дело в программном обеспечении, почему нельзя переделать программу?
— Это безумно сложно. Чтобы лезть в чужую программу, нужно быть специалистом уровня не ниже автора. А туда, где приложил руку Хейфец… понимаете сами. Легче сделать новый пакет программ, но это стоит дорого. И еще убытки от остановки ускорителя на неопределенное время? Нет уж, проще оплачивать лишние расходы энергии. — Башкирцев выдержал довольно долгую паузу, словно думая, стоит ли откровенничать дальше. — Но я вам скажу больше. Хейфец умел предусматривать все, и никто не знает, что может произойти, если начать тут что-то переделывать. Я чувствую себя неандертальцем у кнопок ядерного реактора и нажимать их наугад никому не позволю. Пусть все остается как есть.
