— Эта запись сделана двадцать первого ноября в двадцать три часа ноль две минуты. — Профессор говорил в диктофон в размеренном лекторском ритме, от которого веяло скукой.
Александр Петрович, стоя в темном кабинете у двери, чувствовал себя совершенным идиотом. Он не вникал в занудную лекцию профессора, его вдруг захлестнула непонятная тоска, и когда ему показалось, что где-то рядом с профессором он видит красноватые вспышки, это не вызвало у него интереса, а ощущение тоски усилилось, и заныло в груди.
Нет уж, с меня хватит, подумал Александр Петрович и стал медленно пятиться к двери. Она, открываясь, скрипнула, но Горн не заметил дезертирства адвоката, он говорил в диктофон все громче и увлеченней.
К столику в вестибюле, где все еще шло чаепитие, Александр Петрович добрел, держась за сердце:
— У меня, кажется, приступ… вы не вызовете «скорую»… скажите, академику плохо… чтоб поскорее.
Его просьбу сейчас же исполнили, а самого уложили на кожаный диванчик и сунули под язык валидол.
«Скорая помощь» приехала быстро, и как раз в тот момент, когда врач с помощниками входил в вестибюль, со стороны кабинета профессора донеслись отчаянные крики и звуки ударов. Медики прямиком побежали туда, вместе с дамой-вахтером, а вслед за ними заковылял и Александр Петрович, поддерживаемый сердобольным старичком.
Когда они наконец добрались до кабинета, Александр Петрович увидел лежащего на полу Горна, вокруг которого хлопотали медики. Они успели уже подключить и настроить электронную аппаратуру реанимации, но, судя по лицам и репликам, вернуть профессора к жизни не удавалось.
После десяти минут бесплодных усилий врач констатировал смерть от инфаркта.
Диктофон продолжал работать. Адвокат остановил его, вынул кассету и сунул в карман; в общей суете никто не обратил на это внимания.
Горна подняли с пола и поместили на диван, причем оказалось, его рука мертвой хваткой сжимает рукоять геологического молотка. По щеке от правого глаза стекала струйка крови.
— Посмотрите, пожалуйста, что у него с глазами, — попросил адвокат.
Врач глянул на него удивленно, но поочередно поднял пальцами веки покойного. Левый глаз был в полном порядке, а правый как-то странно провалился. Врач наклонился, чтобы разглядеть получше, что там такое, и с изумлением обнаружил, что глазное яблоко рассечено ножевидным осколком прозрачного красного материала.
— Стекло? — спросил врач, обращаясь почему-то к Александру Петровичу.
Адвокат с ужасом оглядел кабинет. Рубина на столе не было, зато на полу валялись во множестве мелкие осколки красного камня. Молоток в руке мертвеца не оставлял сомнений: этот сумасшедший одним ударом молотка разбил все расчеты Александра Петровича.
— Нет, не стекло, — простонал он и схватился за сердце.
— Случай сложный, — нахмурился врач, — я обязан вызвать милицию. — Он подошел к письменному столу и поднял телефонную трубку.
— А потом займитесь, пожалуйста, мной, — кротко сказал Александр Петрович, — ведь вас для меня вызывали.
Закончив разговор, врач подошел к адвокату.
— Веселенький у вас институт, — пробурчал он, приставляя стетоскоп к груди Александра Петровича. — Ничего страшного, но не надо так волноваться. Посидите спокойно, все пройдет. — И адвокат получил еще одну таблетку валидола.
К приезду милицейской бригады он оправился от потрясения настолько, что уже в совершенстве управлял интонациями голоса:
— Будьте осторожны. Перед смертью профессор Горн разбил молотком рубин огромной ценности. Потребуется идентификация этих осколков. — И единым, картинным и плавным жестом Александр Петрович указал на разметанные по полу красные брызги камня и геологический молоток в руке покойника.
Майор милиции ошарашенно смотрел на осколки:
— Так это тот самый рубин, что ли? — Он был наслышан о сенсационном процессе.
На следующее утро адвокату пришлось выпить внушительную порцию кофе, чтобы подавить в организме остатки выпитого на ночь снотворного. За кофе он пришел к выводу, что утраченное вознаграждение за находку рубина было журавлем в небе, юридически сложным казусом, представлявшим ему лишь шанс, весьма непростой для реализации. Зато воробей в руке присутствовал вполне реально.
Для начала он позвонил Диане, договорился о встрече и намекнул, что для нее есть прекрасные новости, но, конечно же, в этом мире ничего не дается даром.
Затем адвокат написал ходатайство в суд. Не рядовое кассационное заявление, а ходатайство о возобновлении дела по вновь открывшимся обстоятельствам. Он с удовольствием представлял заранее взрыв общего любопытства в судейских кругах и переполох в прокуратуре.
Ощутив состояние психологического комфорта, Александр Петрович решил, что теперь без вреда для своей нервной системы может прослушать вчерашнюю кассету. Вставив ее в магнитофон, он инстинктивно сел от него подальше.
Сначала шло хамское «я же сказал, погасите свет», потом сухое «эта запись сделана…» и всякое академическое занудство насчет молекулярной решетки кристалла и высоких внутренних напряжений в нем, но дальше начинались конкретные наблюдения профессора:
— Пока ничего не вижу, но точно чувствую местоположение кристалла, могу уверенно, не нащупывая, коснуться его. Проверяю… действительно так. Я его воспринимаю как некий энергетический сгусток. Если закрыть глаза или заслониться рукой, он остается в поле восприятия. Поток энергии усиливается, возникает ощущение тепла, оно обволакивает, притягивает, невольно расслабляет. Теперь понятны показания сержанта, что камень якобы «подзывал» к себе в темноте.
Наступила пауза, заполненная невнятными шумами, шуршанием и тихим постукиванием, затем профессор пробормотал:
— Да, определенно имеется обратная связь, раньше это не наблюдалось, — и снова пауза.
— Возникло слабое розовое свечение, оно пульсирует с периодом в несколько секунд… полагаю, один из ритмов моего организма… от этого свечения рука и бумага экранируют… впрочем, не полностью, контуры ощущаются по-прежнему.
Некоторое время профессор молчал, и было слышно его учащенное энергичное дыхание.
— Происходит нечто странное… адекватно описать не могу, — голос Горна звучал неуверенно, даже смущенно, — разрушение, нет, скорее изменение метрики пространства… выворачивание пространства наизнанку… теперь я внутри кристалла… одновременно внутри и снаружи…
Возбуждение профессора нарастало, он ускорил речь и говорил все громче, почти кричал:
— Происходит круговое движение, будто разматывается бесконечная красная лента. Еще одна. И еще! Ощущение страшной угрозы. Одновременно звук. Жуткий багровый звон! А-а! Нет! Этим меня не проймешь!
Александр Петрович чувствовал, что надо убавить звук, но не мог заставить себя подойти к магнитофону.
— Мы о них ничего не знали! Они лезут в глаза! Они сверлят мозг! Нет! Этого ты не получишь! Свет! Дайте свет!
По квартире адвоката разносились отчаянные крики. Только бы не прибежали соседи, думал он в панике.
— А-а-а! Вот оно, главное! Вот оно! Вот оно!
Дальше шли короткие истошные выкрики, разобрать которые адвокат не сумел, громкие удары, видимо молотком по столу — значит, профессор действовал уже вслепую, — и заключительный треск, похожий на взрыв хлопушки.
«Вот ведь попал все-таки», — с грустью подумал Александр Петрович.
Замыкали запись невнятные шумы и глухой стук, должно быть обозначивший падение тела, и еще через полминуты — звуки шагов и деловитые возгласы медиков.
«Это удачно, что они тоже записаны, — отметил про себя адвокат, — так нагляднее».
Александр Петрович хотел понять, какое же последнее слово выкрикивал Горн, для чего, уменьшив громкость, прокрутил конец записи еще дважды, при различных положениях регулятора тембра. Слово получилось очень странное, примерно такое:
— Хей-хор!
Адвокату казалось, нечто похожее он где-то слышал. Напрягая память, он вспомнил: в американском фильме про викингов. Это был не крик боли, а боевой клич. Да, Вадим Михайлович Горн был по натуре боец и погиб как боец: лицом к врагу и с оружием в руках.
