Я всё это вспомнил и глотал слёзы: как я мог упрекнуть Булю, она же из-за меня, из-за меня это сделала! Из-за того, что доктор сказал, что меня надо питать. Я повернулся к Буле и сказал ей:
— Буля, я всё знаю, только больше не готовь мне ни пирожков, ни котлет, пусть отец ест, он мужчина, а мы с тобой будем как раньше.
И Буля заплакала, а я так растерялся — я никогда не видел, чтоб Буля плакала, — и молчал.
А потом приехал с работы отец. Он был таким весёлым и молодым, всё время смеялся и поднимал меня за локти, загадывал загадки, говорил, что все на заводе передавали мне привет и что дядя Николай велит мне ни в коем случае не бросать марки.
И мне тоже было весело. Буля встала, и мы с ней забыли о сегодняшнем и радовались, что я, наконец, дома, и отец вспомнил, как я всех перепугал и как он бегал вызывать «скорую помощь».
* * *
Через несколько дней у меня был день рождения. В этот день у нас с Булей всегда было заведено так — гостей мы не звали, ведь это не только мой день рождения, но и день смерти моей матери, а Булиной дочки, но Буля всегда готовила мне что-нибудь, что я люблю. Помню, один раз, когда совсем уж ничего не было, Буля накопила корок от белого хлеба и на мой день рождения сделала из них шарлотку, а сверху полила её таким сладким, как патока, лекарством от печёнки, которое получала в аптеке соседка.
Но на этот раз Буля сказала, чтоб я обязательно позвал Джоанну (Буля называла её Аня или Анюта). Я был уже незаразный и через неделю должен был идти в школу.
Я пошёл к Джоанне нарочно, когда она была в школе, и подсунул под дверь записку: «Приходи завтра в 16.00. Будет настоящий пирог. С».
Ещё утром, как только я проснулся, я увидел над своей кроватью картину. И это была не просто картина, а настоящее приключение: здесь был прекрасный парусный корабль, и на нём стояли рыцари в доспехах, и возвращались они, совершив великие открытия, и на носу стоял капитан (это, конечно, был я), а на обрыве (это, конечно же, наш обрыв) стоял прекрасный дворец, и принцесса, немножко похожая на Джоанну, держала под уздцы прекрасного белого коня в серых яблоках, конечно же, мне в подарок. И ещё шла большая надпись: «Возвращение в родной дом знаменитого капитана Александра Кубова, после того как он совершил путешествие вокруг света и открыл новые земли. В день рождения дорогому тёзке от бабушки Александры!!!»
Я лежал, блаженствовал в своей постели, и рассматривал картину, и вдыхал аромат печёного теста и яблочного повидла, когда Буля заглянула в комнату, и я соскочил, и бросился ей на шею, и стал её мять, и тормошить, и слегка поддавать кулаками.
— Буля, когда ты успела нарисовать, а я ничего и не видел!
Буля освободилась от моих объятий и торжественно, по всей форме поздравила меня с днём рождения, а потом велела быстро одеваться — завтрак уже на столе. Я на бегу натянул шмотки и выскочил на кухню — конечно, на столе были горячие лепёшки и яблочное повидло. Буля!
— Ну, немножко теста осталось от пирога, вот я тебе сделала лепёшек.
Мы с Булей позавтракали: она пила чай и съела всего пол-лепёшечки и ни за что больше не хотела, а я хватал, обжигаясь, горячие лепёшки, мазал их яблочным повидлом и запивал чаем.
А потом мы занялись делом. Я вымыл пол во всём доме, подмёл во дворе и сложил всю ботву на огороде в одну кучу, и тут как раз настало шестнадцать ноль-ноль и пришла Джоанна. Она принесла мне Мориса в маленькой хорошенькой клетке с ручкой, так что её очень удобно было носить всегда с собой. Почему-то она догадалась, что у меня день рождения, и поздравила меня, и мы дрессировали вместе Мориса, а потом Буля позвала нас пить чай с пирогом. Пирог был такой вкусный, и было так весело, я повёл Джоанну смотреть Булину картину, и мы все решили, что Морис немножко похож на коня — у него такие же серые пятнышки.
А потом Джоанна рассказывала школьные дела и ещё рассказала потрясающую новость: когда я болел (почему-то всё случается или когда болеешь, или когда уедешь куда-нибудь!), в наш посёлок приезжали археологи. Археологи — это такие специальные историки, которые только ищут старые клады и не обязательно там что-нибудь ценное, а вообще всё старое. Даже откапывают иногда целые дома, а по этим вещам все историки догадываются, что раньше было. Так вот эти археологи из Москвы, они потом ещё приедут и будут искать клады по-научному. Мы с Джоанной говорили, что как было бы здорово, просто замечательно, наняться к ним в кладоискатели, и они сначала не будут брать, будут говорить: «Пойдите ещё поучитесь, а какие у вас отметки?»
А тут мы (ты только представь, Джоанна, — раздумывают они, брать нас к себе или не брать?), а мы с тобой идём, тихонько откапываем тот слоновий горшочек с кладом и вдвоём еле-еле тащим прямо к начальнику: «Это вам подойдёт?» Ну, у того глаза на лоб выкатились! Он всех зовёт: «Вы только посмотрите, какой клад нашли эти товарищи! Придётся их сделать главными кладоискателями!»
Мы были счастливы, да, мы были по-настоящему счастливы в тот день. Но в какую-то минуту тень набежала на глаза Джоанны.
— А знаешь, Санька, мы, может быть, уедем… навсегда…
— Куда же?
— На Урал.
И Джоанна стала мне рассказывать, что здесь они живут у бабушки — папиной мамы, и мама с ней часто ссорится, а у неё есть другая бабушка — мамина мама, и она зовёт их к себе, и что сначала мама не хотела ехать, потому что всё ждала папу. Он же пропал без вести на фронте. Но теперь он уж, наверно, не вернётся, и мама говорит: поедем к той бабушке… Я слушал Джоанну, но смысл её слов не доходил до меня или, скорее, был где-то в таком отдалении, как, например, конец света или моя собственная смерть…
Скоро приехал отец и тоже привёз мне подарки. Во-первых, шоколад «Дирижабль» от Ксении Ивановны и два чудесных альбома для марок, такие небольшие, удобные — это уж он от себя.
И снова мы пили чай с остатками пирога, сначала, конечно, отец ел суп, и отец был такой весёлый и задавал мне армянские загадки, а я ему сказал:
— Я тебе тоже загадаю армянскую загадку. Что такое: белое в серых яблоках и прядает ушами?
Ну и отец сказал:
— Конечно же, конь, больше некому быть.
А я с радостью закричал:
— А вот и нет, вот и нет, это Морис!
А отец говорит:
— Так, наверно, зовут коня?
Мы с Булей посмотрели друг на друга и засмеялись, и тогда я побежал в комнату, и полез под кровать, и достал клетку с Морисом, и показал его отцу, и нам всем было ужасно хорошо. Отец посадил меня, как маленького, к себе на колени, и положил подбородок на моё плечо, и крепко, как клещами, обхватил так, что я не мог встать, и вдруг спросил:
— Александр, ответь мне, как мужчина мужчине, ты не будешь на меня сердиться, если я женюсь на Ксении Ивановне?
Я так был поражён, что прямо-таки обалдел. Мне и в голову не приходил такой вариант. Но Буля почему-то совсем не была удивлена, и она просто-таки спасла меня, потому что я сам слова не мог из себя выдавить, как будто язык проглотил.
— Что ты, Леонтий, обижаешь сына таким вопросом, и он, и я, конечно же, мы будем очень рады: Ксения Ивановна очень милая женщина, и ты заслужил своё счастье, а Александр уже не ребёнок.
Первый раз Буля сказала, что я уже не ребёнок; ну конечно, мне сегодня исполнилось тринадцать лет.
Это сообщение отца меня совсем сбило с панталыку. На следующий день я ходил как потерянный. Не знал, за что взяться. Не могу сказать, чтобы оно меня расстроило. У меня не было ничего похожего на ревность к отцу или на недоброе чувство к моей будущей мачехе, Ксении Ивановне. Скорее, какое-то неясное предчувствие перемен тяготило меня. Я это не понимал и не мог выразить. Одним словом, я места себе не находил. Как будто бы вчера с днём рождения ушла какая-то пора моей жизни и должна начаться другая, не знаю пока какая. Мне ужасно хотелось поговорить с Булей, но я не знал, с чего начать, да и не знал, о чём точно я хотел спросить. Я подходил к ней, мешая работать, как маленький, начинал целовать или тёрся щекой о её щёку. Таких телячьих нежностей давно уже между нами не водилось, и Буля, конечно, поняла, что́ у меня на душе (она всегда всё понимала), но ей не нравилось, что я так раскис.
