– Ему лучше пройтись, – возразил Альдо Мейер, – Свежий воздух отрезвит его. Идти недалеко. Помогите мне, монсеньор.

Вдвоем они подхватили священника под руки, подняли на ноги и вывели из дома на посыпанную гравием подъездную дорожку.

Николас Блэк и графиня остались за столом. Первым подал голос художник:

– Тонкая работа, дорогая, очень тонкая, не так ли?

– Идите к черту! – И графиня выпорхнула из-за стола, предоставив ему право улыбаться самому себе.

Когда они шли по дороге, а отец Ансельмо бессильно висел на плечах провожатых, Мередит с изумлением отметил, что старик почти ничего не весит. В гостиной и за обеденным столом тот скорее производил впечатление человека грузного. Теперь же было видно, какой он хрупкий, тощий, за исключением толстого живота.

Отвращение к пьяному священнику, которое поначалу испытывал Мередит, скоро сменилось состраданием. Так вот что случается с людьми, открывшими ужас жизни. Вот в кого превращаются они, когда возраст подтачивает тело и душа сгибается под тяжестью времени и воспоминаний. Кто мог любить такую развалину? Кого волновало, жив он или умер, какая судьба в вечности уготована его душе, да и осталась ли вообще душа после стольких бесцельно растраченных лет? Похоже, Мейера волновало… Этот семит с подмоченной репутацией, должен понимать, что происходит с мужчиной, когда отказывает печень и подводит простата, когда из-за артрита трудно держать ложку в руке. Мередит с тревогой подумал, что в этом мире возможна более суровая смерть, более мучительный путь к господу Богу, чем его собственный.

Он все еще размышлял над этим, когда они подошли к дому священника. Осторожно привалили отца Ансельмо к стене, и Мейер громко постучал в дверь. Несколько секунд спустя послышались шаркающие шаги, на пороге появилась толстая старуха в бесформенной черной ночной сорочке, с засаленным ночным колпаком на спутанных волосах. Сонно уставилась она на них:

– В чем дело? Поспать не дадут. Если вам нужен священник, его нет. Oн…

– Он пьян, – прервал ее Мейер. – Мы привели его домой. Его надо уложить в постель, Роза.

Она сердито фыркнула:

– Я знала, что такое и будет! Я предупреждала. Ну почему они не оставят его в покое? Поздно ему общаться с господами. Он же старик – большой ребенок, который не знает, как обслужить себя. – Она взяла Ансельмо за руку и попыталась увести в дом. – Пошли, сумасшедший ты мой. Роза уложит тебя в кровать и присмотрит за то…

Тут ноги старика подогнулись, и он не упал лишь потому, что Мейер успел поддержать его.

– Помогите, монсеньор, – обратился он к Мередиту. – Придется нам уложить его в постель.

Они подняли отца Ансельмо за ноги и плечи, внесли в дом по скрипучей лестнице – на второй этаж. Роза со свечой в руке шла впереди, показывая дорогу. Пахло плесенью, гнилью, как в мышиной норе. В спальне стояла большая кровать, застеленная грязными покрывалами. На одной половине до их прихода, видимо, спала Роза, вторая оставалась нетронутой. Старика поднесли к кровати и уложили на нее. Мейер начал расстегивать ворот* ник, но старуха оттеснила его:

– Оставь! Ради Бога, оставь! Сегодня ты и так принес немало вреда. Я присмотрю за ним. Мне не впервой.

После короткого колебания доктор пожал плечами и вышел из комнаты. Мередит последовал за ним и, выйдя на улицу, полной грудью вдохнул свежего воздуха.

Мейер раскуривал сигару.

– Вы шокированы, монсеньор?

– Мне жаль его, – ответил Мередит. – Искренне жаль.

Доктор пожал плечами:

– Половина вины лежит на церкви, мой друг. Она послала бедолагу Ансельмо в самую глушь, полуобразованного, без средств к существованию, без уверенности в будущем, ожидая от него дисциплины. Он – обычный крестьянин, да еще не слишком умный. Ему чертовски повезло с такой женщиной, как Роза Бензони, которая держит его под каблуком и стирает ему носки.

– Я знаю, – рассеянно ответил Мередит. – Это и тронуло меня более всего. Она ему как жена. Она… она любит его.

– Вас это удивляет, монсеньор?

– Мне просто стыдно… – Он покачал головой, как бы отгоняя привидившегося комара. – Я провел всю жизнь в служении церкви и теперь думаю… думаю, что потратил ее зря.

– Подобные мысли преследуют и меня, – вздохнул Альдо Мейер. – Пойдемте ко мне, я угощу вас кофе.

В плохо освещенной, небольшой комнате в доме Мейера, среди деревенской мебели и рядов медных тарелок, надраенных Ниной Сандуцци, Мередит чувствовал себя так же легко и покойно, как и в доме Аурелио, епископа Валенты. Причем на этот раз ему удалось освоиться гораздо быстрее и без особых переживаний. Теперь он знал, сколь необходима ему дружба, и был готов пройти даже больше, чем свою половину пути. Когда Мейер поставил чашки, насыпал кофе, нарезал хлеб и сыр, Мередит спросил:

– В чем смысл сегодняшнего званого обеда? Все явно следовало одной цели, но я не понял, какой именно.

– Это длинная история, – ответил Мейер. – И потребуется время, чтобы все объяснить. Обед – идея графини. Она хотела показать, с кем вам придется иметь дело, убедить вас, что лучше обращаться за советами к ней, а не к двум деревенским остолопам, вроде отца Ансельмо и меня.

– Но мне показалось, она боится чего-то, что может быть сказано вслух.

– И это тоже, – кивнул Мейер. – Мы все боимся, и уже давно.

– Меня? – изумился Мередит.

– Себя, – поправил его Мейер. – Все мы, так или иначе, приняли участие в судьбе и смерти Джакомо Нероне. И ни один из нас не может теперь ходить с высоко поднятой головой.

– В том числе и англичанин… художник?

– Он появился позже. Странный тип… да еще увлекся Паоло Сандуцци. Он хочет соблазнить мальчика и заручился в этом поддержкой графини.

Мередит на мгновение лишился дара речи.

– Но это чудовищно!

– Человечно, – возразил Мейер. – В случае с девочкой, более естественно, но суть-то та же.

– Но графиня сказала, вы сами добились, чтобы мальчик начал работать на вилле.

– Она солгала. Она привыкла лгать. Поэтому помочь ей нелегко.

Мейер поставил кофейник на стол, разлил кофе по глиняным чашкам. Сел напротив Мередита, который не сводил с него глаз.

– Вы очень откровенны, доктор… почему?

– В жизни я кое-чему научился, хотя, возможно, и слишком поздно, – твердо ответил Мейер. – Нельзя зарыть правду так глубоко, чтобы она не выбралась на поверхность. Мы пытались похоронить правду о Джакомо Нероне, а теперь она обвилась вокруг наших ног. Рано или поздно вы все узнаете, и, с моей точки зрения, тянуть тут не стоит. Тогда вы вернетесь в Рим и оставите нас в покое.

– Означают ли ваши слова, что вы готовы дать показания?

– Да.

– И это ваш единственный мотив – утверждение истины?

Мейер поднял голову и, возможно, впервые увидел инквизитора, жившего под кожей Блейза Мередита.

– Разве мои мотивы имеют значение? – спросил он.

– Мотив может затенять истину, особенно, когда речь идет о человеческой душе.

Мейер медленно кивнул, понимая, что имеет в виду собеседник. И заговорил после короткой паузы:

– Жизнь мне не удалась. Не могу сказать, почему. Я приложил руку к смерти Джакомо Нероне. И в этом допустил ошибку. Но я не верю, что неправильно оценил его во всем остальном. Я хотел бы поговорить с вами об этом. Узнать мнение нового человека. Иначе я закончу дни, как отец Ансельмо, циррозом печени, потому что боюсь ночных кошмаров… Опасаюсь и вас, впрочем, как остальные. Не поверив вам, я не смогу с вами говорить.

В глазах Мередита блеснула веселая искорка:

– А почему вы решили, что можете довериться мне, доктор?

– Сегодня вам хватило мужества признать, что вы стыдились себя, – ответил Мейер. – Такое случается нечасто, как в церкви, так и вне ее… А теперь выпейте кофе, и мы побеседуем, прежде чем я отправлю вас спать.

Но беседы не получилось. Мередит подавился первым же глотком. Ему скрутило живот, и Мейер вывел священника в сад. Гостя вырвало желчью и кровью. Когда приступ прошел, доктор уложил несчастного на кровать и начал пальпировать живот, прощупывая границы смертоносной опухоли.