В ее черных глазах не отразилось ни удивления, ни радости:

– Я отвечу так же, как и в первый раз, доктор. Будет лучше, если я не услышу от тебя этой просьбы.

Паоло Сандуцци стоял у кромки речушки, бросал в воду камешки и смотрел, как они прыгают по сверкающей поверхности. Речушка имела одно название и два лица. Называлась она Протока фавнов, потому что давным-давно, задолго до того, как святой Петр принес в Рим имя Христа, фавны любили резвиться на ее берегах, гоняясь за друидами. Когда построили церковь, они, естественно, ушли, а без них в долине поселилась скука. Но название осталось, а иногда юноши и девушки тайком собирались на берегу, оживляя древние языческие игры.

Ближе к осени Протока фавнов полностью пересыхала. Сейчас она спокойно текла меж каменистых берегов, и Паоло Сандуцци радовался, что убежал сюда от жуткого сухого дерева и англичанина с его дьявольским смехом.

Никогда в жизни он так не пугался, страх все еще не отпускал его. Художник словно держал ключ от жизни юноши. От прошлого, которого он стыдился, и будущего, в котором ему смутно виделся Рим, с соборами и дворцами, мостовыми, забитыми сверкающими автомобилями, и тротуарами, где толпились девушки, одетые, как принцессы.

Видение Рима оказывало на него магическое действие. Так привораживает талисман, и Паоло чувствовал, что рано или поздно ему придется вернуться к англичанину, от насмешливой улыбки которого ему иногда становилось не по себе, но бывало, что она будила в нем странную, тревожную страсть, будила сама, без слова или прикосновения.

Паоло бросил в воду последний камешек, сунул руки в карманы и зашагал вдоль берега. Пару минут спустя его остановил возглас:

– Эй, Паолуччио!

Он поднял голову и увидел Розетту, дочь Мартино – кузнеца. Она сидела на валуне, худенькая, миниатюрная, на год моложе его, с прямыми волосами и веселым личиком. Выцветшее ситцевое платье, ее единственное, обтягивало еще неразвившуюся грудь. В деревне он не замечал Розетту, но сейчас обрадовался встрече. И помахал ей рукой:

– Привет, Розетта.

Затем подошел и сел рядом.

– Мой отец заболел. С ним случился удар, и он упал на горн. Сейчас он в доме доктора.

– Он умирает?

– Нет. Доктор говорит, что будет жить. Мама плачет. Она дала нам хлеб и сыр и отправила гулять. Хочешь поесть?

Она показала краюху хлеба и кусок сыра.

– Я голоден, – признался Паоло.

Розетта разделила хлеб и сыр на равные части, протянула Паоло его долю. Какое-то время они молча ели, греясь на солнце, болтая ногами в воде.

– Где ты был, Паолуччио?

– С англичанином.

– Что делал?

Паоло пожал плечами, словно отмахиваясь от назойливых вопросов:

– Работал.

– А чем ты ему помогаешь?

– Ношу его вещи. Когда он рисует, я смотрю. Иногда он просил меня позировать.

– Что это такое?

– Я просто стою, а он меня рисует.

– Терезина говорит, что в Неаполе есть девушки, которые раздеваются, чтобы мужчины рисовали их голыми.

– Я знаю, – кивнул Паоло.

– Ты тоже раздевался?

Вопрос застал его врасплох.

– Это мое дело, – грубо ответил он.

– Но ты раздевался, не так ли? Те, кто позирует, должны раздеваться.

– Это секрет, Розетта, – сурово ответил он. – Никому не говори, они не поймут.

– Я не скажу. Обещаю. – Она обняла тоненькой ручкой шею Паоло и положила головку на его голое плечо. Такая доверчивость пришлась ему по душе:

– Англичанин говорит, что я прекрасен, как статуя, высеченная Мнкеланджело из мрамора.

– Это глупо. Прекрасными могут быть только женщины. Парни – симпатичные или противные. Но только не прекрасные.

– А вот он так сказал, – стоял на своем Паоло. – Сказал, что я прекрасен, а он обожает красоту и ему нравится смотреть на меня!

Розетта разозлилась, убрала руку, отпрянула от Паоло:

– Я люблю тебя, Паолуччио. Люблю по-настоящему. Не как статую.

– Я тоже люблю тебя, Розетта!

– Я рада. – Она вскочила, протянула ему руку. – А теперь пригласи меня на прогулку!

– Это еще зачем?

– Глупый, мы же любим друг друга, а влюбленные всегда гуляют по берегу. Кроме того, у меня есть секрет.

– Какой секрет?

– Пригласи меня погулять, и я тебе все покажу.

С неохотой Паоло взял ее за руку. Она потянула его на себя, Паоло встал и они двинулись вдоль кромки воды, под зелеными деревьями, чтобы поделиться друг с другом древними секретами, которые еще двиады шептали на ушко танцующим фавнам.

Сидя на маленькой площадке у засохшей оливы, Николас Блэк думал о своем прошлом, из которого вырастало неизбежное будущее.

С самого начала он был обманут, с того самого момента, когда неведомая сила решила, что результатом слепого совокупления мужа и жены станет пародия мужчины.

Он родился на свет с братом-близнецом, неотличимым от него, но опередившим его на час, в католической семье, свято хранившей веру. Его крестили и благословили одновременно с братом в маленькой часовне посреди зеленых лугов.

Но с этого момента у каждого из братьев началась своя жизнь. Родившийся первым рос сильным и крепким, второй – слабым и болезненным. Они были словно Исав и Иаков, но Исав наслаждался правом первородства – увлекался спортивными играми, рыбалкой, верховой ездой, в то время как Иаков жался к дому, находя убежище в уюте гостиной и библиотеки. В школе он учился так себе. На год позже, чем следовало, поступил в Оксфорд, а когда его брат-близнец, новоиспеченный артиллерист, отправился в Западную пустыню, – оказался в госпитале с приступом ревматизма. Вся сила словно сконцентрировалась в одном брате, – все слабости – другом. Мужчиной был только первенец, а Николас Блэк – лишь бесполым красавчиком.

Пока его брат жил, у Николаса оставалась надежда, что тот поделится с ним своей силой. Но пришло письмо: «Пропал без вести, скорее всего, убит», – и умерла последняя искорка надежды, уступив место горечи. Все обманули его: Бог, жизнь, умерший брат-близнец, отец, который после лондонского скандала не захотел жить с ним под одной крышей и назначил маленькое ежегодное содержание, чтобы тот не умер от голода в далеких краях.

С тех пор он был один. Его вера потерпела крушение на самой трудной из загадок: как может Бог создавать уродов и ожидать, что они будут жить, как обычные люди. Его сердце зачерствело от коротких любовных связей с себе подобными. А теперь, внезапно, ему даровали могущество, предоставили право создать двойника, обладающего всем тем, что оказалось недоступным ему: мужской силой, врожденным благородством, талантом, умением реализовывать свои замыслы. В ходе этого процесса творения он мог преобразовать и собственную жизнь, прийти к пониманию настоящей любви.

Он старел. Страсть уже не бурлила в нем и легко поддавалась контролю: кроме тех случаев, когда его влекло тщеславие или конкуренция. Опека над этим юношей позволяла ему ощутить доселе незнакомое чувство отцовства, а вместе с ним он получал жизненную цель, которой так недоставало.

Да, тут было над чем подумать.

Сын предполагаемого святого, зачатый в теле деревенской потаскухи. Предсказать его жизнь не составляло труда. Она ничем не отличалась бы от жизни миллионов юношей, растущих в деревнях южной Италии. Работы он не найдет, женится слишком молодым, наплодит прорву детей и будет бесцельно существовать у самой черты бедности. Талант, если он им обладает, зачахнет в этой жестокой борьбе за кусок хлеба. Церковь будет держать под контролем каждый его шаг при жизни и отпустит ему грехи перед смертью. А государство возьмет на себя заботу о дюжине его отпрысков, шустрых и вечно голодных, и будет кормить их, выжимая последние соки из уже оскудевшей земли.

Но, если вырвать его из деревни, дать возможность получить образование, тогда талант расцветет во всей красе, прославив и юношу, и его учителя. Там, где потерпел неудачу отец Паоло, где отступилась церковь, там Николас Блэк мог одержать победу, которая стала бы поражением веры, давно им отвергнутой.