Прошло несколько месяцев со дня смерти дочери. Вдруг муж объявил Марии Васильевне, что не намерен дольше оставаться в Вильно, что получил место в Ташкенте и что если она хочет ехать с ним, то должна тотчас распродать свое имущество и укладываться: через неделю состоится отъезд. Если же она не желает ехать с ним, то может остаться в Вильно. Он будет высылать ей 50–60 рублей в месяц на содержание.

Долго раздумывала Мария Васильевна над предложением мужа: она была очень привязана к дочке, привыкла жить в Вильно, к тому же боялась, что муж опять начнет пить. Так много горя увидела женщина в последние месяцы, а если это случится в чужой, далекой стороне… Мария Васильевна решила остаться в Вильно.

Первые месяцы муж аккуратно посылал жене деньги, хотя и не писал писем. Затем содержание стало высылаться реже и наконец совсем прекратилось. Марии Васильевне пришлось распродать всю обстановку, вещи. Сначала она поселилась в комнатке, но средства ее вскоре истощились окончательно, нечем было платить за комнату, нечего было есть. Оставалось единственное — просить милостыню Христа ради. На ее счастье на помощь пришло Виленское общество защиты женщин, случайно узнавшее о ее положении. Оно определило ее в богадельню, попыталось разыскать мужа, но толку из этого не вышло никакого. Марии Васильевне посоветовали самой съездить в Петербург и там навести справки о муже.

Приехав в столицу, Мария Васильевна прежде всего попыталась найти самый бедный уголок, где можно было бы приютиться. Долго ходила она по разным богадельням и приютам и наконец попала в общежитие работниц. Но радость ее была недолгой: ей было пятьдесят восемь лет, а работницы — молодые девушки — начали издеваться над Марией Васильевной. Между тем и хлопоты по розыску мужа оказались безрезультатными: в военных канцеляриях ей сообщали только, что из Ташкента муж переехал туда-то, туда же перевел и пенсию. Но адреса сообщить не могли, а потому не могли привлечь и к суду. (Впоследствии оказалось, что Михайлов со времени отъезда из Вильно семь раз менял свое местонахождение.) Отчаянию Марии Васильевны, казалось, не было предела. Она начала думать, что нет ей больше места на земле… Целыми днями сидела Мария Васильевна в садике при Греческой на Песках церкви и плакала…

Однажды к ней подсела какая-то старушка, разговорилась с несчастной женщиной, расспросила про ее горе и, прощаясь, сказала доверительно:

— Охота вам, матушка, таскаться по разным канцеляриям, ступайте-ка лучше на Смоленское кладбище к блаженной Ксеньюшке, помолитесь там хорошенько, и Ксеньюшка разыщет вам мужа.

— А кто эта блаженная Ксеньюшка? — спросила Мария Васильевна.

— А вот когда она разыщет вам мужа, тогда вы и узнаете, кто она, — ответила старушка. — Прощайте, недосуг мне больше с вами разговаривать. А вы все же сходите к Ксеньюшке непременно. Каяться в том не будете!

Старушка простилась и ушла, подав хоть какую-то малую надежду, за которую Мария Васильевна ухватилась. Поплелась она пешком на Смоленское кладбище. Нашла там быстро и часовню рабы Божией Ксении — как не найти, если туда все время народ шел… Простояла в часовне несколько панихид, заливаясь слезами, хотела и от себя отслужить панихиду, да денег не было ни копейки. И опять поплелась домой — в общежитие веселых работниц.

На следующий день пойти в канцелярию не было сил — ноги болели от вчерашней усталости. На третий день Мария Васильевна все же доплелась до канцелярии, и ей вдруг сообщили, что муж найден: он в настоящее время проживает в Кишиневе по такому-то адресу. Тут же подала «соломенная» вдова прошение в Санкт-Петербургский Окружной суд прошение о выдаче ей законной части пенсии мужа. Началось дело, и определением суда ей было присуждено выдавать из пенсии мужа 30 рублей в месяц.

С тех пор как появилась у нее эта малая сумма, Мария Васильевна проживала в богадельне Марии Андреевны Сабуровой (угол Манежного и Церковного переулков в Петербурге), нередко ходила на Смоленское кладбище к «Ксеньюшке». Потом доживать свой век отправилась в Вильно и была похоронена рядом с дорогой дочкой.

К этой истории можно добавить, что в начале XX века, по благословению митрополита Антония (Вадковского), в память блаженной Ксении на Малом проспекте Васильевского острова, по которому частенько хаживала юродивая, был устроен Дом трудолюбия для бедных одиноких вдовиц и сирот-детей, не имеющих крова и возможности заработать себе на хлеб насущный. Это спасительное пристанище просуществовало до революции.

Предлагаем вниманию читателя рассказ А. Смирновой. Хотя в нем и есть элемент художественного творчества, но это относится к записи событий. Сами же события, имея реальную основу, изложены ясно и правдиво.

«Однажды весной я возвращалась в Петербург из имения родственницы моей в К-ой губернии. Ехать приходилось на лошадях по проселочной дороге. Была весенняя распутица. Отъехав от последней станции верст двадцать, пришлось остановиться — впереди была разлившаяся река, да и время к вечеру. По совету моего ямщика я решила прибегнуть к гостеприимству одной барыни, имение которой находилось как раз на нашем пути.

Еще по дороге к усадьбе мой возница пояснил мне, что тут живет барыня, Марья Сергеевна Горева, и что она «очинно набожна и каждого нищего обласкает и примет и без награжденья не отпустит». Барыня действительно оказалась очень радушной и любезной хозяйкой и, узнав, что я из Петербурга, обрадовалась мне как родной. Я извинилась за причиненное беспокойство, но она мне и говорить дальше не дала.

— Ах, полноте, — возражала она. — Я так рада бываю всегда услышать что-нибудь о Петербурге вообще, тем более повидаться с особой, которая совсем недавно оттуда. Петербург — моя родина, — вздохнула хозяйка.

Марья Сергеевна была женщина еще молодая и очень красивая. В больших темных глазах ее, в улыбке на полных прекрасных губах было столько привета и ласки, что невольно подтверждались рекомендации о ней моего ямщика. Вся она точно сияла особенным внутренним светом, и, несмотря на необыкновенную простоту, с которой она держалась, в ней сказывалась какая-то таинственная, но мощная сила и неотразимо влекла к себе с первого взгляда.

После чая мы перешли из столовой в гостиную, и вскоре у нас завязался оживленный разговор. Она с интересом расспрашивала меня о Петербурге в самых мельчайших подробностях.

— Счастливица вы, что скоро увидите Петербург, — сказала она вдруг, взглянув грустно на меня. Марья Сергеевна как бы ушла в себя, задумалась, потом что-то хотела сказать, но не решилась.

Меня осенила счастливая мысль:

— Быть может, вы желали дать мне какое-то поручение в Петербурге. Так прошу вас: с великим удовольствием исполню его.

— Пожалуйста! — обрадовалась она. — Если вы так добры и это не затруднит вас, исполните мою покорнейшую просьбу…

Она встала и вышла в другую комнату, а через минуту вынесла оттуда несколько золотых в конверте и передала мне.

— Вот, — улыбнулась она. — Когда будете в Петербурге, то съездите на Смоленское кладбище — там есть могила рабы Божией Ксении, — отслужите по ней панихиду, а все остальное раздайте нищим.

— С величайшим удовольствием готова исполнить ваше желание, тем более что и сама давно собираюсь посетить эту могилу, о которой тоже много слышала, — ответила я. — Но вы, вероятно, имеете особые причины чтить память блаженной Ксении?

— О да! Дивен Бог во святых Своих! — произнесла она с глубоким чувством. — Я испытала в своей жизни это на собственном опыте.

— Если не тайна, то, может, вы расскажете мне о том, что способствовало появлению у вас столь твердых религиозных убеждений, что укрепило вашу веру…

— Нет, не тайна, — обрадовалась хозяйка. — Но даже если б была и тайна, то ради света истины мы должны жертвовать и нашим тайным, мне так кажется…

Горева встала и прошлась несколько раз по гостиной, как бы обдумывая что-то. Затем села против меня, начав свой рассказ тихим, взволнованным голосом…