И в полном отчаянии, под пристальными подозрительными взглядами Тройки, предчувствуя новые неприятности и ставши от этого необычайно словоохотливым, комендант поведал нам китежградское предание о заколдунском леснике Феофиле. Как жил он себе и не тужил в своей сторожке с женой, – молодой тогда еще совсем был, здоровенный; как ударила однажды в холм зеленая молния, и начались страшные происшествия. Жена Феофилова как раз в город уходила; вернулась – не может взойти на холм, до дому добраться. Она опять в город, побежала в слезах к попу. Поп набрал святой воды в ведро и пошел холм кропить. Идет он, идет, не дойти до холма, да и только. Брызгал он этой святой водой направо, налево, молитвы возносил – не помогает. А поп оказался в вере слаб, взял и разуверился. Расстригся, ренегат, и пошел в атеисты. Это уже бунт. Приехал урядник, видит – на холме Феофил. Спервоначалу грозил Феофилу, звал, ругался по-черному, потом принялся Феофила шкаликом приманивать. Мол, увидит шкалик Феофил и обязательно к нему прорвется, а тут уж его можно будет хватать и вязать. И верно, рвался Феофил. Двое суток к шкалику с холма без передышки бежал – нет, не добежать. Так он там и остался. Он – там, жена – здесь. Сначала к нему приходила, кричали они друг другу, потом надоело ей, перестала ходить. Феофил сначала тоже очень оттуда рвался. Говорят, видели, как он свинью зарезал, солониной запасся, чистое белье увязал и пошел с холма путешествовать. Хлеба, говорят, взял на дорогу два каравая, сухарей. Долго шел с холма, полгорода сбежалось глядеть, как он идет. И все по низу холма, все по низу. Смех и грех. Ну, потом, конечно, успокоился, смирился, жить-то надо. Так с тех пор и живет. Ничего, привык.

Выслушав эту страшную историю, Хлебовводов вдруг сделал открытие: советских документов у Феофила нет, переписи он избежал, в выборах участия не принимал, воспитательной работе не подвергался и вполне возможно, что остался кулаком-мироедом.

– Две коровы у него, – говорил Хлебовводов, – и теленок вот. Коза. А налогов не плотит… – Глаза его вдруг расширились. – Раз теленок есть, значит и бык у него где-то там спрятан!

– Есть бык, это точно, – уныло признался комендант. – Он у него, верно, на той стороне сейчас пасется.

– Ну, браток, и порядочки у тебя, – зловеще сказал Хлебовводов. – Знал я, чувствовал, что хапуга ты и очковтиратель, но такого даже от тебя не ожидал. Чтобы ты подкулачник, чтобы ты кулака покрывали, мироеда…

Комендант набрал в грудь побольше воздуха и заныл:

– Святой девой Марией… Двенадцатью первоапостолами… На евангелии клянусь и на конституции…

– Внимание! – прошептал невидимый Эдик.

Лесник Феофил вдруг поднял голову и, прикрываясь от солнца ладонью, посмотрел в нашу сторону. Затем он встал, отбросил клюку и начал неторопливо спускаться с холма, оскальзываясь в высокой траве. Белая грязноватая коза следовала за ним как собачонка. Феофил подошел к нам, опустился в вольтеровское кресло, задумчиво подпер подбородок костлявой коричневой рукой, а коза села рядом и уставилась на нас желтыми бесовскими глазами.

– Люди как люди, – сказал Феофил. – Удивительно…

Коза отбросила за спину тяжелую золотую косу, обвела нас взглядом и выбрала Хлебовводова.

– Это вот Хлебовводов, – сказал она. – Рудольф Архипович. Родился в девятьсот десятом в Хохломе, имя родители почерпнули из великосветского романа, по образованию – школьник седьмого класса, происхождения родителей стыдится, иностранных языков изучал много, но не знает ни одного…

– Иес! – подтвердил Хлебовводов, стыдливо хихикая. – Натюрлих-яволь!..

– …профессии как таковой не имеет – руководитель. В настоящее время – руководитель-общественник. За границей был: в Италии, во Франции, в обеих Германиях, в Венгрии, в Англии… и так далее, всего в сорока двух странах. Везде хвастался и хапал. Отличительная черта характера – высокая социальная живучесть и приспособляемость, основанные на принципиальной глупости и на неизменном стремлении быть ортодоксальнее ортодоксов.

– Так, – сказал Феофил. – Можете что-нибудь к этому добавить, Рудольф Архипович?

– Никак нет! – сказал Хлебовводов весело. – Разве что вот… орто… доро… орто-ксальный… не совсем ясно!

– Быть ортодоксальнее ортодоксов означает примерно следующее, – сказала коза. – Если начальство недовольно каким-нибудь ученым, вы объявляете себя врагом науки вообще. Если начальство недовольно каким-нибудь иностранцем, вы готовы объявить войну всему, что за кордоном. Понятно?

– Так точно, – сказал Хлебовводов. – Иначе невозможно. Образование у нас больно маленькое. Иначе того и гляди промахнешься.

– Крал? – небрежно спросил Феофил.

– Нет, – сказала коза. – Подбирал, что с возу упало.

– Убивал?

– Ну что вы! – засмеялась коза. – Лично – никогда.

– Расскажите что-нибудь, – попросил Хлебовводова Феофил.

– Ошибки были, – быстро сказал Хлебовводов. – Люди не ангелы. И на старуху бывает проруха. Конь о четырех ногах, и то спотыкается. Кто не ошибается, тот не ест… то есть не работает…

– Понял, понял, – сказал Феофил. – Будете еще ошибаться?

– Ни-ког-да! – твердо сказал Хлебовводов.

Феофил покивал.

– Что от него останется на земле? – спросил он козу.

– Дети, – сказала коза. – Двое законных, трое незаконных… Фамилия в телефонной книге… – Прекрасное лицо ее напряглось, словно она всматривалась в даль. – Нет, больше ничего…

– А нам много и не надо, – хихикнул Хлебовводов. – Касательно же незаконных детей, то ведь это как получается? Едешь, бывало, в командировку…

– Благодарю вас, – сказал Феофил. Он посмотрел на Фарфуркиса. – А этот приятный мужчина?

– Это Фарфуркис, – сказала коза. – По имени и отчеству никогда и никем называем не был. Родился в девятьсот шестнадцатом в Таганроге, образование высшее, юридическое, читает по-английски со словарем. По профессии – лектор. Имеет степень кандидата исторических наук, тема диссертации: «Профсоюзная организация мыловаренного завода имени товарища Семенова в период 1934–1941 годы». За границей не был и не рвется. Отличительная черта характера – осторожность и предупредительность, иногда сопряженные с риском навлечь на себя недовольство начальства, но всегда рассчитанные на благодарность от начальства впоследствии…

– Это не совсем так, – мягко возразил Фарфуркис. – Вы несколько подменяете термины. Осторожность и предупредительность являются чертой моего характера безотносительно к начальству, я таков от природы, это у меня в хромосомах. Что же касается начальства, то такова уж моя обязанность – указывать вышестоящим юридические рамки их компетенции.

– А если они выходят за эти рамки? – спросил Феофил.

– Видите ли, – сказал Фарфуркис, – чувствуется, что вы не юрист. Нет ничего более гибкого и уступчивого, нежели юридические рамки. Их можно указать при необходимости, но их нельзя перейти.

– Как вы насчет лжесвидетельствования? – спросил Феофил.

– Боюсь, что этот термин несколько устарел, – сказал Фарфуркис. – Мы им не пользуемся.

– Как у него насчет лжесвидетельствования? – спросил Феофил козу.

– Никогда, – сказала коза. – Он всегда свято верит в то, о чем свидетельствует.

– Действительно, что такое ложь? – сказал Фарфуркис. – Ложь – это отрицание или искажение факта. Но что есть факт? Можно ли вообще в условиях нашей невероятно усложнившейся действительности говорить о факте? Факт есть явление или деяние, засвидетельствованное очевидцами? Однако очевидцы могут быть пристрастны, корыстны или просто невежественны… Факт есть деяние или явление, засвидетельствованное в документах? Но документы могут быть подделаны или сфабрикованы… Наконец, факт есть деяние или явление, фиксируемое лично мною. Однако мои чувства могут быть притуплены или даже вовсе обмануты привходящими обстоятельствами. Таким образом оказывается, что факт как таковой есть нечто весьма эфемерное, расплывчатое, недостоверное, и возникает естественная потребность вообще отказаться от такого понятия. Но в этом случае ложь и правда автоматически становятся первопонятиями, неопределимыми через какие бы то ни было более общие категории… Существуют Большая Правда и антипод ее, Большая Ложь. Большая Правда так велика и истинность ее так очевидна всякому нормальному человеку, каким являюсь и я, что опровергать или искажать ее, то есть лгать, становится совершенно бессмысленно. Вот почему я никогда не лгу и, естественно, никогда не лжесвидетельствую.