Дик засмеялся и доверительно сказал:

– Делла, я дьявол. Даже если занимаюсь благотворительностью. И особенно если занимаюсь благотворительностью. Взять хоть сироток. Хорошо воспитанные богатые люди создают всякие фонды, берут попечительство – почему? Потому, что им совесть не позволяет вкусно кушать да сладко спать, когда там, где-то далеко, страдают детки. Голодные, холодные, испуганные детки. Люди чувствуют себя виноватыми перед ними, стараются помочь. Кто-то, понятно, ничего не чувствует, но зато заботится о своем имидже в глазах окружающих – и это хорошо, такие лицемеры, как правило, делают для детей больше. А что без любви, так поверь, это и к лучшему. Любовь обязывает того, кто ее принимает. И тут я. Я отбираю из сироток самых талантливых, помещаю в интернаты, плачу за их жизнь в нормальных условиях и за образование. Меня интересуют только талантливые. Я инвестирую в них. Каждый случай я рассматриваю отдельно. Мои сиротки не знают, что такое уравниловка, они получают ровно то, что каждому из них надо для наилучшего развития.

Я намеренно промолчала.

– Я циничен, – продолжал Дик. – Они попали в беду, тут появился Дик Монро, объяснил, что если они хотят помочь своим заблудшим родителям, то должны учиться, много зарабатывать, и эту возможность я им дам. Они привыкают, что я для них сделаю буквально все. Проходит год, два, и они – поскольку умные и талантливые – осознают, что их собственные родители никогда бы не сделали для них того, что я. Потому что родители бедные или мелочные, у них собственническое отношение к детям, словом, сиротке до-олго пришлось бы бороться за право быть собой. И что получается? А получается, что спустя несколько лет я приобретаю людей, абсолютно мне преданных. Вот для этого, Делла, я все и делаю.

– С другой стороны, рядовые попечители не стали бы так заботиться о растущем таланте…

– Вот именно. Я тебе больше скажу. Я никого не заставляю служить мне. Потому что служат на самом деле все, даже те, кто думает, будто выбрал свой путь. Они служат моей рекламой. Делла, даже самые талантливые люди зачастую не имеют достаточно силы воли, чтобы торить свою дорожку. Им проще положиться на кого-то заботливого вроде меня. Не надо думать, не надо нести ответственность за свои шаги, не надо беспокоиться о будущем. Поэтому из тех, кого я опекаю, в свободный полет уходят едва ли пять процентов. Остальные берут то, что я предлагаю им. Но и те, кто ушел, сохраняют ко мне доброе отношение. Взять хоть арканзасскую школу. Да-да, ту, которую закончила ты. Делла, как ты думаешь, сколько твоих одноклассников приняло бы мое предложение?

– Минимум половина.

– Половина, ха! Да все, кроме тебя. Другой вопрос, что меня в твоем классе интересовали лишь трое. Включая тебя. И всех троих я получил.

– Ну, если ты считаешь, что двухмесячный роман компенсировал тебе вложения… – Я пожала плечами.

– Почему же роман? Смотри дальше, Делла. Такие мальчики и девочки, как ты и твой брат Крис, – это моя ходячая реклама. Всякий раз я могу сказать: вот, смотрите, каких детей я воспитываю. Патриоты, герои, безупречно честные офицеры. Отечество может ими гордиться. Я умею взращивать лучших людей для страны. Мне ничего для них не жаль. Я трачу не только деньги, но и свое бесценное время. Я вникаю в каждую мелочь. Надо моей выпускнице Офелии Слоник собрать рекомендации для университета? Я сам, лично, обзваниваю нужных людей и говорю: Арканзас будет гордиться этой девочкой.

– Надеюсь, ты не ждешь, что я расчувствуюсь?

– С чего бы? Ты заслужила такое отношение. Все честно, Делла. Просто другие попечители вряд ли бы позаботились сделать то, чего достоин талантливый ребенок. У них свои дети есть. Или сделали бы, но объяснили, что тебя облагодетельствовали, ты теперь обязана им. А мне это не нужно. Мне нужно, чтобы в мире были известные люди, которые при случае уронят доброе слово в мой адрес – в присутствии важных особ. И главное, они сделают это совершенно искренне и добровольно. – Дик взял паузу, глядя на меня блестящими глазами. – Кстати, да, наш с тобой роман тоже неплохая компенсация. Сам по себе. Ты интересная женщина. Я с удовольствием вспоминаю те два месяца в твоем обществе.

Я не стала заострять внимание на сомнительном комплименте. Ответила улыбкой.

– Раз уж мы вернулись к арканзасским временам… Делла, что нового слышно о Крисе?

Это был удар ниже пояса. Я отдавала себе отчет в том, что Дик, имевший серьезные интересы на Арканзасе, знает или догадывается. Но стоило ли говорить о том?

– Ничего, – очень ровным тоном ответила я.

Дик сверлил меня взглядом.

– Одного не понимаю, – обронил он, – почему ты не искала его? Положим, у тебя был период, когда себя бы найти. Но потом? Ты работаешь у Маккинби, это прекрасная возможность. Но ты ею не пользуешься. Почему? У тебя так много братьев, что один оказался лишним?

Я посмотрела ему в глаза:

– Дик, ты ж не ищешь своего сына и внуков. Хотя статус у них такой же – пропали без вести, пусть и в гражданской версии.

Он чуть откинулся на спинку стула. Пальцы левой руки крутили вилку. Красивые у него руки – сухие, маленькие, цепкие.

– А ты, значит, не веришь, что я сам заказал убийство.

– Ни капельки.

– Правильно делаешь. Но никому не говори: я дорожу своей репутацией. Пусть меня боятся. А сына я ищу. У меня есть человек, которому я шесть лет плачу зарплату, и немаленькую. Просто за то, чтобы он проверял, не всплыла ли новая информация. Раз в неделю получаю рапорт. Все эти шесть лет. И не вижу ни одной причины бросить поиски.

– Дик, ты же понимаешь, что чудес не бывает.

– Бывают, и еще какие. Хотя меня устроила бы определенность. Не буду врать: сына я никогда не любил. Этот гаденыш с первого дня своей жизни только и делал, что пил мою кровь. Он больше ничего не умел. Я терпел его, потому что надеялся: вырастет и уйдет. Дам денег, и пусть проваливает, глаза б мои его не видели. Он не уходил и не уходил. А потом исчез. Вместе с сыновьями. Теперь я плачу деньги за то, чтобы мне его нашли. Десятки моих знакомых, имеющих отношение к розыску, знают: я заплачу за любые сведения о сыне. Даже твой Маккинби знает. Деньги ему не нужны, но он все равно скажет. В нем-то я ни капельки не сомневаюсь. Надеюсь, что и ты скажешь, если вдруг… Ты пойми: если выяснится, что этот мерзавец попросту удрал, бросив идиотку-жену и дуру-дочь, а мальчишек забрал и где-то с ними устроился, – скатертью дорожка. Пусть живет там, где живет. Если он в тюрьме – я пришлю ему адвоката, но тем и ограничусь. А вот если мне найдут его кости – я их похороню. На Земле. И я не понимаю: если я, не любя сына, беспокоюсь, отчего ты-то сидишь на ровной попе?

Я вздохнула:

– Дик, тебя это не касается. Вообще.

– Уверена?

Я внимательно оглядела его:

– У тебя есть сведения.

Дик с каменным лицом бросил мне карточку с чипом:

– Сведения четырехлетней давности. Но ты вряд ли знаешь об этой стороне жизни Криса. Он связался с дурными людьми. Должно быть, тебе известно, что коллекционеры чокнутые, взять хоть твоего босса. Но они делятся на две категории: те, какие хотят по закону, чтобы коллекцию выставлять, и те, кому на закон положить с прибором, важно заполучить желанный экспонат. Это касается всех, вне зависимости от предмета страсти. А хуже всего те, кто на поставках зарабатывает. Посредники и агенты. В моем круге общения хватает ненормальных, есть и один такой, которому закон побоку. Кстати, человек хороший. В жизни никого пальцем не тронул. Один у него порок: краденое купит и не поморщится. Я не назову тебе его имени, оно не нужно. Он попросил меня навести справки об одной индейской реликвии. Статуя то ли богини, то ли царицы. Золотая. В натуральную величину. Ну, я узнал в общем и целом. Очень красивый экспонат, должен тебе признаться, не ожидал я от этих дикарей… Такое ощущение, что статуя на них с неба свалилась: до такой степени она отличается от традиционных индейских поделок. Но это, опять же, не суть важно. А важно, что я нашел очень редкое фото. Оно здесь, на карточке. Одно-единственное. Я стал рыть дальше и выяснил еще кое-что. Все здесь. Разбирайся.