Все смотрели ему вслед, но Филиппо был слишком пьян, чтобы обидеться Он поднял стакан и, глядя вслед удаляющемуся сыну, сказал:

- За твое здоровье... в каждой семье должен быть по крайней мере хоть один дурак, это дела не испортит.

Все рассмеялись, что отец, считающий себя очень умным, пьет за здоровье сына, назвавшегося дураком; смех еще усилился, когда Филиппо, повысив голос, закричал:

- Ты можешь строить из себя дурака, потому что у нас в доме мне приходится быть умным.

Кто-то заметил:

- Именно так: Филиппо работает, нажигает деньги, а сын его проводит время, читая книги и воображая из себя невесть что.

Но Филиппо, гордившийся в глубине души своим сыном, который так мало походил на него и был таким образованным, отстранил стакан и сказал, помолчав немного:

- Имейте в виду, что мой сын, по правде говоря, идеалист... ну а что значит в настоящее время быть идеалистом? Это значит быть дураком. Его вины в этом нет, обстоятельства принуждают его к этому, но все-таки он дурак.

Солнце начало клониться к горизонту и скоро спряталось за горами, все встали из-за стола и разошлись в разные стороны: мужчины пошли к Филиппо играть в карты, крестьяне принялись опять за свою работу, женщины стали убирать со стола. Мы перемыли посуду в тазу возле колодца, собрали все тарелки, и я понесла их в средний домик, где Филиппо с семьей занимал комнату Это был двухэтажный домик, на второй этаж вела наружная боковая лестница. Войдя в комнату, я с удивлением оглянулась вокруг: Филиппо и его друзья сидели в шляпах посреди комнаты на полу и играли в карты. В комнате не было никакой мебели, но в углах я заметила свернутые матрацы и множество мешков. Мешков было очень много, надо признаться, что в отношении запасов по крайней мере Филиппо поступил как умный человек. Здесь были мешки с пшеничной мукой, покрытые белой пылью, мешки с кукурузной мукой, покрытые желтой пылью, в мешках меньшего размера, очевидно, были фасоль, горох, чечевица. Там же было сложено много консервных банок, особенно много было томатных консервов; на окне висели два окорока, а на мешках лежало два круга сыра Я заметила также несколько покрытых бумагой горшков со смальцем, бутыли оливкового масла и вина, а с потолка свисали гирлянды домашних сосисок. Одним словом, это была хорошая продуктовая база, и как бы плохо ни обернулось дело, но, имея муку, жиры, томат, можно всегда приготовить себе тарелку лапши с томатным соусом Как я уже сказала, Филиппо и его друзья играли в карты, сидя посреди комнаты, а его жена и дочь, полуголые, обалдевшие от жары и съеденной пищи, лежали на одном матраце. Увидев меня, Филиппо сказал, не отрываясь от игры:

- Посмотри, как мы здесь хорошо устроились, Чезира? Попроси у Париде, чтобы он показал тебе вашу комнатку... Увидишь, что вам там будет хорошо, как в папском дворце.

Я ничего не ответила, поставила тарелки на пол и вышла, чтобы отыскать Париде и договориться с ним насчет комнаты.

Париде колол дрова около шалаша; я попросила, чтобы он показал мне комнатку, в которой мы будем жить. Он поставил ногу, на которой был надет чулок с кожаной подошвой, так называемая «чоча», на чурбан и, не выпуская топора из рук, слушал меня, посматривая из-под полей своей черной шапчонки. Когда я кончила, он сказал:

- Хоть Томмазино и распорядился, как хозяин, но настоящий хозяин здесь я... Сначала я согласился, но потом передумал: комнату эту я тебе отдать не могу... там стоит ткацкий станок, на котором Луиза работает целый день... Что вы будете делать, когда она там работает? Не можете же вы целый день бродить по полям.

Я поняла, что он, как истый крестьянин, не доверял мне; тогда я вытащила из кармана бумажку в пятьсот лир и протянула ему эти деньги со словами:

- Ты боишься, что мы тебе не заплатим? Вот тебе пятьсот лир, спрячь их у себя, а перед отъездом мы с тобой посчитаем, сколько мы тебе должны.

Париде, онемев от удивления, молча взял деньги; мне хочется описать вам, как он это сделал, потому что обращение крестьян, живущих в горах, с деньгами показывает склад их ума вообще. Париде взял бумажку обеими руками, поднес ее к животу и долго с мрачным и недоверчивым видом рассматривал ее и крутил во все стороны, как будто это был никогда не виданный им предмет. Позже я часто наблюдала, как он повторял тот же жест всякий раз, когда держал в руках деньги. Я поняла тогда, что крестьяне здешних мест никогда не видят денег - все, что им нужно, они делают для себя сами, включая одежду; деньги они получают только за вязанки хвороста, которые носят зимой с гор в долину и продают в городе; поэтому деньги для них - это редкая и драгоценная вещь, это больше, чем деньги, это почти божество Мне пришлось долгое время прожить в горах среди крестьян, и я убедилась, что они совсем не религиозны, даже не суеверны, и самое главное в жизни для них - это деньги, во-первых, потому, что денег у них никогда не бывает, они их даже никогда не видят, а во-вторых, потому, что при помощи денег они могут получить все хорошие вещи, во всяком случае, они так считают, и я, как лавочница, должна согласиться с ними.

Вдоволь насмотревшись на деньги, Париде сказал мне:

- Ну что ж, если тебе не мешает шум ткацкого станка, занимай комнату,- и с этими словами он повел меня к последнему домику налево, лепившемуся, как и все остальные, у отвесного склона горы. Рядом с этим двухэтажным домиком была маленькая пристройка с черепичной крышей, задней стеной которой служила поддерживающая верхнюю мачеру каменная стенка, а в передней  стене  была  дверь и окно без рам и стекол.

Мы вошли в комнату, и я увидела, что половину ее, как мне и сказал Париде, занимал ткацкий станок старого образца, сделанный целиком из дерева. В другой половине комнаты стояла кровать, представлявшая собой доски, положенные на железные козлы, а на досках лежал мешок из тонкой материи, набитый сухими кукурузными листьями. Потолок был покатый и такой низкий, что приходилось нагибать голову, стены были покрыты паутиной и плесенью (одной из стен служила голая скала). Я опустила глаза: внизу не было ни плиток, ни камня - пол земляной, как в хлеву. Париде сказал, почесывая голову:

- Это вот и есть комната... Смотрите сами, сможете вы здесь устроиться.

Розетта, вошедшая вслед за мной, сказала испуганным голосом:

- Мы должны будем здесь спать, мама? Но я тут же прикрикнула на нее:

- На безрыбье и рак рыба,- и спросила, обернувшись к Париде:-У нас нет простынь, вы можете их нам дать?

Из-за этого пришлось поспорить, Париде не хотел давать нам простынь, говоря, что они из приданого его жены, и согласился только тогда, когда я заверила его, что буду платить за них отдельно. Одеяла у него не нашлось, но он обещал дать нам свой черный плащ, за пользование которым мы, конечно, тоже должны были платить ему. Мне пришлось торговаться с ним из-за каждой вещи; таким образом, мы получили медный кувшин для воды, полотенца, посуду, даже стул, на котором могли по крайней мере сидеть по очереди. Все это мне пришлось буквально вырывать у него зубами, и за пользование каждой из вещей я обязалась платить ему определенную сумму Наконец я спросила его, где мы можем готовить себе еду, и он ответил, что готовить мы можем там же, где и они.

- Ну что ж, посмотрим эту кухню, чтобы хоть иметь о ней представление,- сказала я ему.

Кухня находилась в шалаше, расположенном немного ниже, на следующей под нами мачере. Стены шалаша были сложены из голых камней, соломенная крыша напоминала перевернутую вверх килем лодку. Я видела такие шалаши: у нас в деревне в них держат инструменты и скот. Если работать прилежно, то можно построить такой шалаш за один день: сначала возводятся стены из уложенных один на другой без всякой извести камней С двух сторон огороженного пространства, имеющего овальную форму, ставятся две слеги с развилинами на концах, на которые горизонтально укладывается еще одна длинная слега. По обе стороны кладут снопы соломы, перевязанные жгутами, таким образом получается крыша. Окон в помещении нет, дверью служит отверстие, по краям которого вместо косяков стоят два камня третий камень заменяет притолоку, дверь получается настолько низенькая, что войти можно только согнувшись. Этот шалаш был совершенно такой же, как у нас в деревне; на гвозде у двери висело ведро с водой, в котором плавал половник. Прежде чем войти, Париде взял половник, напился воды, потом подал его мне, я тоже напилась. Мы вошли. В первый момент я ничего не увидела: окон, как я уже сказала, в шалаше не было, а Париде, входя, закрыл за собой дверь. Но он тут же зажег коптилку, и я постепенно начала различать предметы вокруг себя. Пол был земляной, утрамбованный, посредине шалаша на треножнике, под которым еле теплился огонь, стоял небольшой черный котел. Я посмотрела вверх: под темным потолком висели гирлянды сосисок и кровяной колбасы, повешенные туда для копчения, а также бахрома копоти, похожая па украшения рождественской елки, только траурные. Вокруг очага были расставлены чурбаны, и я очень удивилась, когда увидела, что на одном из них сидит старуха, совсем старая, с лицом, похожим на ущербную луну и состоявшим из одного носа и подбородка. Старуха сидела одна-одинешенька в полной темноте и пряла. Это была мать Париде: она встретила меня словами: