— Так при чем тут мы? — спросил Витька.

— Вот к этому я и подхожу. Вы не замечали, не крутился ли кто-нибудь около нашего купе? Или, может, шум какой слышали? Или… — он с надеждой глядел на ребят. — Ну, хоть что-нибудь. Посторонний в вагоне или там… — Петр Васильевич запнулся, подыскивая нужные слова. — Видите ли, я… Словом, кто-то побывал в нашем купе, пока нас не было. Но я не могу сказать об этом жене без того, чтобы не выдать себя. Тут… — И он торопливо заговорил, не дожидаясь вопросов изумленных ребят: — Я успел съесть на вокзале два пирожных «картошка» и бутерброд с салом, а еще два пирожных и два бутерброда… с ветчиной и с копченой колбасой, — сообщил он с отчаянием и проглотил слюнки, — мне запаковали в отдельный пакетик, и я его спрятал… внутрь гитары! Я еще в гостинице снял струны, сказав, что их все надо будет перетягивать — я иногда так делаю, когда знаю, что могу оказаться возле вокзального буфета или подобной точки без присмотра жены — поэтому мне не составило никакого труда спрятать пакетик в отверстие в корпусе гитары, струны не мешали. Гитара — это единственное место, в которое жена не догадывается заглядывать, чтобы проверить, не… не обжираюсь ли я тайком, — добавил он в виде пояснения, которое посчитал необходимым. — Я надеялся тихо попировать вечером, когда жена выйдет из купе. Но тут зашел разговор об этом вечернем концерте и жена велела мне заранее подготовить гитару. Ну, я и поспешил в купе, чуть ее обогнав, — мне ведь еще надо было достать мой тайный запасец и перепрятать куда-то. Я расстегнул чехол — и ахнул… не вслух, конечно, ахнул, а про себя! Струны на гитаре были натянуты, и вполне качественно! Но и это не главное! Вся гитара была в жирных пятнах от раздавленных пирожных — будто кто-то залез рукой внутрь корпуса, нащупал пакетик, попробовал его вытащить и раздавил пирожные в руках! И после этого, зачем-то натянув струны и запаковав гитару назад в чехол, сбежал. Я тут же кинулся к ящику для мусора, ну, к тому, что в конце коридора возле туалета, поднял крышку ящика — и точно! Мои пирожные, все раздавленные и слипшиеся с бутербродами, которые тоже были в оч-чень жалком виде, покоились в этом ящике. Я поспешил назад в купе, протер гитару, еще раз проверил, как она настроена. Жена, конечно, удивилась, что струны на месте — она ведь помнила, как я их снимал, — но мне удалось убедить ее, что я их поставил заново перед самым отъездом. Меня очень взволновала эта история, и у меня язык чесался рассказать обо всем жене и попросить проверить, не пропали ли деньги и ценные вещи, но страх перед нагоняем удерживал меня. Я как бы ненароком заглянул в сумку с деньгами и документами, в чемодан, где лежало еще кое-что ценное. Все было на месте. Но я до сих пор не могу успокоиться. Вот я и подумал… вдруг вы сумеете как-нибудь мне помочь, чтобы у меня от сердца отлегло. Потому что ни к кому… ни к кому взрослому я просто не решусь обратиться! И из страха, что до жены дойдет, и вообще не хочу выставлять себя на посмешище.

— Но ведь все это могло произойти только тогда, когда и вы, и мы были в ресторане, — указал Витька. — Так что видеть мы ничего не могли.

— Вы не могли, но могли ваши приятели, — ответил Петр Васильевич. — И потом, вы ведь могли бы разведать, повертеться… заглянуть в соседние вагоны, может быть!

Вдруг вам удастся выяснить, кто мыл руки в нашем туалете в то время, когда мы были в ресторане. Дети могут задавать такие вопросы и совать нос туда, где взрослый получит по шапке. А еще, если б вы могли постоянно приглядывать за нашим купе. Ну, то есть не постоянно, а, скажем, когда завтра утром мы пойдем завтракать в вагон-ресторан или еще куда-нибудь отлучимся. Ведь это… Это мог сделать либо псих, либо хулиган! Причем скорее псих, чем хулиган, — он так аккуратно и бережно поставил струны и настроил гитару, что на хулигана совсем не похоже. Но если это псих, сдвинутый на любви к хорошим музыкальным инструментам, — то это вообще страшно! Сейчас он не забрал гитару — а вдруг он посреди ночи пожалеет об этом и явится к нам, решив, что ему такой инструмент нужнее, чем мне, и что я его недостоин! Он ведь просто-напросто прирежет нас во сне! Нет, если мы не выясним, кто это сделал, я всю ночь глаз сомкнуть не смогу!

— Да, — сказал Витька. — Очень странная история. Но я бы на вашем месте обратился к охране поезда. Ведь сейчас в каждом поезде есть несколько нарядов транспортной милиции. Я думаю, они быстро отыщут шутника.

— Обращаться с таким нелепым случаем? — Петра Васильевича опять передернуло. — Что я им скажу? Помогите найти того, кто раздавил пирожные, спрятанные в гитаре?

— Но ведь в любом случае этот кто-то незаконно проник в чужое купе, — рискнула заметить Поля.

Петр Васильевич с глубокой грустью поглядел на нее.

— Я уже сказал, что не хочу становиться посмешищем. И могу это повторить еще раз. Вся надежда на вас, ребята!

— Хорошо, — сказал Витька. — Мы постараемся.

— Только никому из взрослых ни гу-гу! — обеспокоенно предупредил Петр Васильевич.

— Разумеется, — кивнул Витька. — Мы расскажем только нашим друзьям. Они в это время были в вагоне — может, что-нибудь и заметили.

— Спасибо вам! — с чувством сказал их собеседник — муж, аккомпаниатор и человек, замученный диетой. — Я буду намного спокойнее себя чувствовать, зная, что вся ваша гоп-команда стоит, как говорится, на стреме. Да, Ольге я сказал, что хочу расспросить вас о вкусах ваших старших товарищей — ну, этих, руководителей телеканала, — чтобы знать, как построить концерт и с каких песен начинать. Об этом мы и говорили. Поняли?

— Поняли, — закивали ребята.

— Очень на вас надеюсь, — сказал, поднимаясь, Петр Васильевич. — И надо ж, чтоб приключилась такая история! Рассказал бы мне кто — я бы решил, что такого быть не может. А ведь вот…

Опять горестно вздохнув, он покинул купе.

— Ну и ну! — Витька и Поля поглядели друг на друга. Потом Витька фыркнул, Поля тоже, и их долго сдерживаемый смех прорвался наружу. Но смеяться они все-таки старались потише, ведь купе Анджеловой и Сидоренко было за стенкой, и супруги могли услышать слишком громкий хохот. Когда они отсмеялись, Витька сказал:

— А смешного во всем этом деле все-таки мало.

— Ты думаешь, за этим скрывается что-то серьезное? — испуганно спросила Поля.

— Думаю, да, — кивнул Витька. — Смотри, что получается. Сашок выслеживает наркокурьера, который едет в нашем вагоне. И в нашем же вагоне кто-то проникает в чужое купе, залезает внутрь корпуса гитары — идеального тайника для провоза наркотиков, согласись, — радостно выхватывает пакетик с пирожными и бутербродами, раскурочивает его так, как будто внутри пирожных рассчитывает что-то найти, и, обманувшись в своих надеждах, в ярости убегает, по пути выкидывая пирожные и слипшиеся с ними бутерброды в мусор. Что этот некто думал найти? Запаянные пластиковые капсулки с героином, спрятанные внутри пирожных? Что-то подобное?

— Ты не преувеличиваешь? — осторожно спросила Поля.

— Может, и преувеличиваю. Но, согласись, тут и преувеличить не грех. И зачем этому некто понадобилось натягивать струны?

— Да, — согласилась Поля. — Это страннее всего.

— То-то и оно, — вздохнул Витька. — Что ж, если ты не против, я пойду в свое купе и немного поразмыслю над этим делом.

— Ты не думаешь, что нам надо нарушить обещание, данное Петру Васильевичу, и рассказать об этом Сашку? — спросила Поля. — Ведь если ты хоть сколько-то прав, то Сашка эта история должна касаться напрямую.

— И об этом я тоже поразмыслю, — сказал Витька. — Крутится у меня что-то в голове, только никак ухватить не могу!

— Ну, ты ухватишь и все сообразишь, ты ведь умный! — искренне сказала Поля.

Витька пользовался заслуженной репутадней самого головастого из всех друзей. Башка у него и впрямь варила здорово. Можно напомнить, что и во время предыдущего детективного расследования «великолепной четверки» все самые блестящие догадки принадлежали Витьке. Зато если надо было действовать — тут не находилось равных Мишке.