Что же, таштагольцы выдержали и этот неожиданный и, можно сказать, негласный экзамен.

А еще через четыре месяца Таштагол принимал гостей «со всех волостей»: Министерство черной металлургии СССР решило провести здесь «Всесоюзный семинар по изучению новой технологии добычи руды». Съехались шестьдесят человек — главные инженеры рудоуправлений, директора и главные инженеры шахт, работники научно-исследовательских институтов.

Итогом семинара явилось предписание министерства: внедрить разработанную в Таштаголе технологию на всех рудниках страны! Предписание недвусмысленное, однако внедрение, увы, пока осуществляется по древней системе: скоро сказка сказывается…

В чем же причина?

Первая руда в Таштаголе, как уже говорилось, была добыта в трудную годину начала Великой Отечественной войны. В ту пору способ проходки горных выработок, методы буровзрывных работ, процесс выемки обрушенной руды и ее откатки — короче, каждый шаг выверялся по технологии, по методам горняков Криворожья — старейшего железорудного бассейна страны. И, само собой, таштагольцы не замахивались тогда, чтобы обойти в соревновании старших братьев.

Теперь настало время, когда сибиряки смогли выйти вперед по всем параметрам. В том числе и по одному из таких важнейших, как выработка на одного горняка. Результат не заставил себя ждать: через два года после начала работы по новой технологии на шахте высвободилось (при одновременном росте добычи руды) сто восемьдесят восемь человек.

Здесь не выставляли людей за ворота, ни один из ста восьмидесяти восьми человек не унес в трудовой книжке запись: «По сокращению штатов». Это самое сокращение шло за счет естественной убыли — за счет горняков, которым пришел срок выйти на пенсию, за счет непоседливой молодежи, не успевшей погасить в себе «охоту к перемене мест».

Казалось бы, налицо важное достижение, крупный успех, однако сокращение штатов ударило по шахте с неожиданного конца: оно автоматически переключило шахту в низшую категорию «с числом работающих до…», где и премиальный фонд намного ниже, и некоторые должности, очень нужные коллективу, «не положены», и ряд других льгот ушли.

В Таштаголе мне продемонстрировали документ — постановление коллегии Министерства черной металлургии СССР и Президиума центрального комитета профсоюза рабочих металлургической промышленности № 34/16 от 1 марта 1973 года. Здесь приводится шкала премий, шкала, в которой единственным мерилом размеров премиального фонда выступает количество штатных единиц. И ни намека на зависимость этого поощрительного стимула от производительности труда.

— Не подготовлены мы к прогрессивным переменам в сфере производства, — сказал в беседе главный инженер рудника Григорий Васильевич Захарюта. — Коллектив наш за последнее время увеличил добычу руды на триста тысяч тонн в год, вышел в соревновании на первое место, а тут вместо того, чтобы как-то поощрить его, три тысячи рублей премии срезают!

— Толковал я об этом с председателем ЦК профсоюза Костюковым, — вступил в разговор директор рудника Громадский, — так Иван Иванович мне так заявил: «Это вопрос сложный, сразу его не решить».

— Или вот заработки, — вновь взял слово Захарюта. — Смотрите, что происходит…

Он извлек из кармана большой блокнот, где среди не очень разборчивых записей я увидел строгий лик таблицы. Показатели ее говорили сами за себя: среднемесячная выработка на одного рабочего в Таштаголе намного превышала выработку на остальных рудниках Горной Шории, тогда как разница в заработке колебалась в пределах двух рублей.

Чувство недоумения и неловкости испытал я тогда, неловкости перед своими собеседниками, словно и моя доля вины была в этой несуразице. И подумал о приказе министерства по поводу таштагольского опыта, о приказе, который пока что выполняется по формуле: скоро сказка сказывается… Наверное, неплохо бы работникам министерства вспомнить об одном из рычагов экономической реформы, — а именно о материальном стимулировании!

И все же новая технология начала свое шествие по стране. Пусть не во всем пока своем объеме, пусть в виде отдельных элементов, на отдельных, специально выделенных участках, — но начала.

Раньше всего, конечно, на рудниках Горной Шории, особенно на Шерегешском руднике, где директором один из наиболее активных соавторов Дубынина Виктор Демидович Шапошников.

Громадский показал мне письмо, которое пришло недавно из Кривого Рога — от главного инженера треста «Ленинруда». В письме рассказывается, какую работу проделала в Криворожье группа таштагольских горняков, приезжавшая для передачи своего опыта. И в заключение такие строчки:

«Полученный опыт будет способствовать дальнейшему техническому прогрессу на шахтах нашего треста. Спасибо вам, сибиряки, от украинских горняков!»

Таштагольский опыт подтвердил, помимо всего остального, то важнейшее обстоятельство, что отныне подземный способ становится дешевле наземного, а это влечет за собой весьма важные последствия. Существует в горнорудном производстве такой термин — забалансовые руды. Что это означает? В ту пору, когда началось широкое распространение карьерного способа, Всесоюзная комиссия по запасам полезных ископаемых при Совете Министров СССР «спустила» геологам установку: считать выгодными для промышленного использования те месторождения, которые расположены в земной толще до глубины 500 метров, они могут разрабатываться открытым способом, их следует включать в баланс. Все, что ниже этой отметки, уже требует шахт, а шахты — это очень дорого, на данном этапе развития горнорудного производства невыгодно, следовательно, такие руды нужно относить за баланс.

В графу забалансовых полезных ископаемых попало слишком много богатств, которые очень нужны стране сегодня, сейчас, и дубынинская технология позволит взять их под землей с меньшими затратами, чем берут экскаваторы из полукилометровых каньонов.

Впрочем, восставшие не призывают к полной ликвидации карьеров — там, где руда или уголь лежат у поверхности, их, конечно, выгодно брать с земли. Но отныне предел глубины таких карьеров экономически целесообразно (не говоря уже о сохранении природы) ограничить 200 метрами.

Словом, пришло время, когда можно практически исключить из употребления, считать устаревшим сам термин — забалансовые руды.

…Был уже поздний вечер, когда мы покинули рудоуправление. Хозяева пошли проводить меня до гостиницы. Улица петляла по берегу Кондомы. С нашей стороны берег был хотя и гористым, но топорщился не так уж сильно, зато по ту сторону вздымался к небу крутобокой сопкой. Сопка гирляндилась множеством огней — они расположились как бы в три этажа: в самом низу, несколькими уступами — оконные блики жилых кварталов, в самом верху, на гребне сопки — светящийся треножник телевизионной вышки, а в широком разрыве между низом и верхом — фонари шахтного копра.

Там, на верхней его площадке, в желтом свете фонарей, я увидел мелькающие спицы громадных колес, ночь была не в силах их усыпить. Захарюта тоже посмотрел на площадку копра, сказал с улыбкой:

— А все-таки они вертятся!..

Я изловил Дубынина в коридоре института — он спешил к выходу, размахивая портфелем в такт семимильным своим шагам. Профессор посмотрел на меня отсутствующим взглядом.

— Считайте, что меня в Новосибирске уже нет, — помахал перед моим лицом голубой индульгенцией авиабилета. — Я уже в Якутии, в Мирном.

— В Мирном? Но там же алмазы, а вы…

— Для меня не существует алмазов, топазов или еще там чего, я знаю, что там добываются полезные ископаемые, а это как раз моя специальность. До сих пор их добывали открытым способом, но… но вы представляете, какая там зима?..

В Мирном созывалось совещание специалистов, совещание, на повестку дня которого выносился единственный вопрос: возможности перехода с открытой разработки алмазоносных трубок на подземную. И в качестве основного докладчика на этом совещании предстояло выступить Дубынину.