Дружба канцлера и высказанное им обо мне хорошее мнение весьма способствовали устранению размолвок, которые могли бы возникнуть между старыми русскими дипломатами и молодым поляком, обязанным руководить ими.
Некоторое время дела шли по-старому. Это было в некотором роде продолжение политики старого министерства. Но эту пассивную систему мира и покоя, избранную графом Кочубеем, систему, к которой канцлер присоединил самоуверенность и чувство собственного достоинства, было трудно поддерживать. Страна, привыкшая к постоянным успехам Екатерины и к скачкам Павла, не могла довольствоваться второстепенной и незначительной ролью, даже если бы это и обеспечивало ей долгое и непрерывное внутреннее благополучие. К тому же, на мой взгляд, политика великой державы не должна быть ни пассивна, ни безразлична. Ее целью не может служить забота лишь о собственных интересах, при полном равнодушии к задачам общего блага. Такое узкое понимание политических задач привело бы к неподвижности и обесцвечению внешней политики, к неизменному ограничению ее круга одними домашними делами, что не согласовалось бы с сознанием своего могущества и с стремлением к благородной славе.
Неизменные интересы, не возвышающиеся до более широких и потому более благородных планов, являются слишком обманчивой основой и руководящей нитью политики. Такая система, замыкающаяся в круг узких, близоруких и робких соображений, открывает свободный простор честолюбивым стремлениям других держав, предоставляя им все благоприятные шансы, которыми последователи этой ложной системы не умеют пользоваться для собственных, более благородных целей. Слишком хорошо известно, что не таков был до сих пор дух старой русской политики. Наоборот, никогда ни одно государство, исключая римское, не вело политики более обширной, более неспокойной и более упорной. К этому надо прибавить, что она никогда не считалась с принципами права и справедливости.
С самого начала царствования Ивана Васильевича Грозного у московских царей начал проявляться инстинкт завоеваний, и, прибегая поочередно то к хитрости, то к войне, они умели с редким искусством увеличивать свои владения за счет своих несчастных соседей; но главным образом при Петре I русская политика приняла решительный и устойчивый характер, которому наследники его уже не изменяли. Россия не перестает с неумолимою настойчивостью преследовать цель, которая заключается ни более ни менее, как в подчинении себе большей части Европы и Азии и сосредоточении в своих руках возможности вязать и решить судьбы соперничающих с ней народов. Эта цель была ясно задумана и указана Петром I своим преемникам. Нет такого пути, на котором он не сделал бы первого шага, нет цели, которой не старался бы достичь с энергией и искусством, могущими служить примером для его преемников.
Петр I нанес смертельные удары Швеции и Польше. Он начал борьбу с Персией и Турцией. Стал во главе греков и славян и создал для России флот и армию европейского образца. Толчок, данный его железной волей русской нации, продолжал действовать и теперь; начинания, им предпринятые, развиваются все в том же направлении. Цели, им поставленные, к которым Россия по счастливому стечению обстоятельств подошла очень близко, преследуются и теперь, и Европа не в состоянии удержать Россию на этом пути. Внутренние неурядицы могли на некоторое время замедлить развитие России; но дух Петра Великого носится всегда над нею, и его чрезмерное честолюбие заложено в глубине сердца каждого русского.
Если некоторые колебания, испытываемые в настоящее время Россией и заставят ее приостановить исполнение своих планов, все же невероятно, чтобы она когда-либо от них совершенно отказалась. На некоторое время Россия уклонилась от столь могущественной политики. Это было в начале царствования Александра. Молодой, чистосердечный, безобидный, мечтающий только о любви к людям и либерализме, страстно преданный добру, к которому всегда стремился, но которого часто не умел отличить от зла, и которое, между прочим, так трудно достижимо, он с одинаковым отвращением смотрел и на кровавые войны Екатерины, и на деспотические безрассудства Павла и, достигнув трона, оставил в стороне жадность, лукавство, чрезмерное честолюбие, — одним словом, все те идеи захвата, которые составляли душу старой русской политики. Фантастические проекты были на время забыты; Александр обратил все свои заботы на внутренние улучшения и серьезно думал осчастливить, насколько возможно, своих подданных, как русских, так и инородцев. Впоследствии, почти против своего желания, он был увлечен на обычный путь, свойственный русской политике, но в первое время царствования об этом не было и речи, и в этом заключалась действительная причина непопулярности Александра в России.
По характеру Александр не походил на русского; он отличался от соотечественников и достоинствами и недостатками, и казался среди них каким-то экзотическим растением, далеко не чувствуя себя счастливым.
Как бы там ни было, поставленный судьбой во главе внешней политики России, я находился в положении солдата, заброшенного в силу дружбы или случайности в чужие ряды и потому сражающегося с особым усердием из-за чувства чести и из-за того, чтобы не оставить своего товарища, друга или господина. Александр, смею сказать, был для меня в то время и товарищем, и другом, и господином. Его безграничное доверие ко мне обязывало меня как честного человека служить ему как можно лучше, и вызывало во мне желание привести, насколько было возможно, в блестящее состояние дела России, пока они находились в моих руках. К тому же я твердо верил, что мне удастся примирить стремления, свойственные русским, с гуманными идеями, направив жажду русских к первенству и славе на служение общечеловеческому благу. Это была великая, но и далекая цель, к которой надо было идти с большой последовательностью и настойчивостью. План был громаден; необходимо было хорошо обдумать его и проявить много терпения и искусства при его выполнении. Я воображал, что все задуманное мною в этом направлении в достаточной степени удовлетворит национальную гордость русских.
Я хотел бы, чтобы Александр сделался, в некотором роде, верховным судьей и посредником для всех цивилизованных народов мира, чтобы он был заступником слабых и угнетаемых, стражем справедливости среди народов; чтобы, наконец, его царствование послужило началом новой эры в европейской политике, основанной на общем благе и соблюдении прав каждого.
Мысль эта не покидала меня; я постоянно был занят ею и старался найти для нее формы, применимые на практике. С этой целью я составил собственный политический план, который и разослал циркулярно всем нашим представителям при иностранных дворах. В циркуляре этом, который должен был служить введением к моей новой политической системе, им предписывалось поведение, полное сдержанности, справедливости, честности и беспристрастного достоинства.
Я долго работал над достижением этого политического плана, в основу которого вложил принципы, подробно изложенные мною позже в труде «Опыт о дипломатии» (Essai sur la diplomatie). Я упорно разрабатывал свой план наряду с занятиями текущими делами. Но я не пожал плодов; этому помешали бесчисленные трудности, вставшие на моем пути, и быстрый ход тех событий, которые привели к моему падению. Но все то время, как я оставался у дел, направление их было тесно связано с этими принципами, хотя и не всегда в такой степени, как бы мне хотелось.
Жизнь нередко заставляет нас медлить с осуществлением своих идей и видоизменяет их применительно к течению событий… Приходится соглашаться на уступки ради избежания многочисленных затруднений, которые обнаруживаются на каждом шагу; уступки печальные и часто совершенно разбивающие самые дорогие, долго обдумывавшиеся наши планы.
Моя политическая программа пришлась по душе Александру, ввиду тогдашнего направления его мыслей. План мой касался далекого будущего, оставлял открытое поле воображению и всякого рода комбинациям и не требовал немедленного решения, немедленных действий. Александр был единственным человеком в своем государстве, способным до известной степени понять важное значение подобной системы, и разумом, скажу вернее — совестью, воспринять ее принципы. Но все же и он воспринимал их только поверхностно.
