На двадцать третьем году жизни слесарь-сборщик Патрикеев потерпел сокрушительное поражение, завалив экзамены в педагогический. Было ему тем более обидно и позорно, что школьные предметы выучил он наизусть, а льготы при поступлении имел двойные — и в армии отслужил, и полтора года на производстве отработал. Даже спортивный разряд не помог, и удрученный Патрикеев оказался на непривычном распутье: что делать? Его угнетало собственное невежество и злила очевидная образованность парней и девчат, легко одолевших экзамены и умевших бойко говорить с учеными людьми, доконавшими Патрикеева вопросами о Белинском, Гоголе и Чехове.

С опороченным и никому не нужным аттестатом зрелости шел он по институтскому коридору, стараясь ни на кого не смотреть. Догнала его лобастая девушка со школьными косичками, в институт поступившая и почему-то жалевшая Патрикеева. Она и сказала ему в утешение, что не всё потеряно и уж в следующем году он обязательно поступит, надо лишь сменить среду обитания (так она выразилась). “Есть у тебя жажда знаний, — пылко заключила она, — а это главное!”

Среда же обитания сама становилась другой, потому что Патрикеев с работы уволился еще до экзаменов, уверенный в том, что с его-то знаниями и с его биографией прорвется в любой институт. Подавленный свалившимися на него бедами, решил он ни в коем случае на родную фабрику не возвращаться, да и ни с кем он там не сошелся, а с начальством не ладил. Часами сидел он у окна, посматривая на с детства знакомый двор. Ветераны труда убивали время за “козлом”, мелькали соседские бабы, которых он помнил красивыми девушками. Всё знакомо и всё противно.

На сверхрежимном заводе встретили его сурово и вежливо, дали заполнить анкету на двух листах. “Месяца через полтора вызовем…”

Деньги между тем кончались. Пенсия у матери маленькая, сестренка еще в школу ходит, и Патрикеев подрабатывал на овощной базе, домой притаскивая картошку и помидоры, кое-какие деньжонки получая в конце утомительного и грязного рабочего дня. Однажды утром был он окликнут парнем, который спросил, не хочет ли он подхалтурить, всех дел-то — погрузить и выгрузить, транспортно-экспедиционная контора, это рядом, за углом, платят по-божески и в конце смены, рублей по пятнадцать выйдет на брата. “Трудовая не нужна, паспорт с собой?”

Патрикеев призадумался, цепко глянул на парня и поверил ему.

А тот — года на три-четыре старше, зовут Вениамином, шустряк из тех, кого на фабрике обычно посылают за водкой, потому что боек на язык, заговорит любую продавщицу и чист на руку. “Согласен”. В отделе кадров полистали паспорта обоих и определили в бригаду, поредевшую после вчерашней получки. До обеда освободили от мебели одно загрустившее перед отъездом семейство, груз прошлого свезли в комиссионный. Потом помогли молодоженам купить холодильник и кухонный гарнитур. Штатные грузчики норовили самое тяжелое и неудобное переложить на чужие плечи, Патрикеев хотел было возмутиться, но Вениамин подал успокаивающий знак: терпи, молчи! Около четырех дня гонец из конторы привез необычный наряд, бригадир почесал затылок и сплюнул. Пятитонный ЗИЛ покатил на улицу Чайковского и попытался въехать под арку посольства США, но милиция была начеку, злобствуя, проверила кузов, суя нос во все щели, забрала паспорта, унесла куда-то, потом вернула их и пригрозила карами за неизвестно что.

Больше всех был напуган Патрикеев: если на заводе, куда он устраивался, прознают о посольстве, добра не жди, анкета уже замарана. И вновь чуткий Вениамин (он уверял всех, что работал вместе с Патрикеевым на фабрике) призвал его взглядом к спокойствию: “Не боись!”. Бригада, чтоб не изменять Родине, на территорию США не спрыгивала и со страхом ожидала указаний клиента. Наконец появился негр в белом пиджаке, за ним парни в военной форме тащили черный рояль. На чистейшем русском языке представитель угнетенного народа заявил:

— Этот инструмент — по этому вот адресу (протянул бумажку). А оттуда сюда — такой же, но белого цвета. Вперед, ребята!

Ребята сиганули вниз. Черный рояль подняли, втащили, закрепили и повезли на дачу, к Москве-реке, в стороне от Ленинградского проспекта. Там громоздкий музыкальный инструмент поменяли на белый, точно такого же размера, и притаранили в посольство. Солдаты поволокли его куда-то наверх, а сияющий негр предложил бригаде обмыть рояль, повел засмущавшихся грузчиков в полуподвал, где уже был накрыт стол. Здесь их ожидало еще одно потрясение — не батарея бутылок со спиртным, а впервые увиденная кока-кола, символ империализма.

— Виски нон стоп! — провозгласил негр и сам же перевел: — Выпьем по маленькой, но вдоль по Питерской!

Бригада дружно врезала по стакану. Потом еще. А потом еще раз по еще. Начали косеть. Патрикеев, никогда не пьяневший, присматривал за Вениамином, который пить хотел вровень с негром, но явно уступал тому. После “Шумел камыш” под сводами посольства прокатились “Подмосковные вечера”, виски нон стоп длились до одиннадцати вечера, грузовик давно укатил, милиция начала беспокоиться, Вениамин валился набок, но от негра не отлипал. Первым опомнился бригадир, приказав подать ему такси. Изрядно набравшийся негр принял верное решение: грузчиков стали развозить по домам посольским транспортом. Вениамин уже лыка не вязал, Патрикеев затащил его в машину, сказал свой адрес, на спине приволок случайного друга в квартиру. Проснулся, а друг никак не похож на упившегося вчера забулдыгу: обхаживает мамашу, но водки не просит, расспрашивает об умершем отце, балагурит с сестренкой. Взялся за Патрикеева и охнул, узнав о посольской машине.

— Номер-то запомнил?

— Триста восемнадцать и какие-то буквы…

— Верно! А буквы латинские, пора бы знать.

Номер Патрикеев запомнил потому, что мысленно отвечал уже на вопросы заводского кадровика. Поехали в контору за честно заработанными деньгами и встречены были свирепым лаем: поступил сигнал о поступках, порочащих советского человека. Бригадир занял круговую оборону: да, пили, но не в рабочее время. На него гавкнули в несколько глоток, стали теребить остальных. Вениамин отбрехался, заявив, что ничего не помнит после первого стакана. Главному конторщику вторил некий тип, неожиданно заинтересовавшийся Патрикеевым. Я тебя, заорал он, туда сошлю, где белым медведям холодно. Тогда-то и выручил друга Вениамин, отозвал в сторонку и продиктовал объяснительную записку.

У насевшего на Патрикеева типа сразу поубавился гонор. Ему и Вениамину отсчитали по восемнадцать рублей и предложили уносить ноги как можно быстрее. По этому случаю выпили, поговорили, расстались. Через недельку Вениамин возник на пороге, спросил, как дела с заводом, и деловито предложил Патрикееву поработать вместе с ним в одном интересном месте, где хорошо платят, но где и сплошные секреты. В месте этом, уточнил Вениамин, сами рабочие и друзья рабочих борются с врагами пролетариата. Не всяких допускают к этой борьбе, поэтому — Вениамин запустил руку за пазуху и достал папочку с анкетами — надо дать о себе подробнейшие сведения.

Надо было менять среду обитания — и Патрикеев согласился. Анкеты, правда, привели его в уныние, были они вчетверо длиннее тех, что заполнял он в отделе кадров сверхрежимного предприятия, и, казалось ему, вовсе не рассчитаны на тех, кто хоть раз побывал в американском посольстве.