— Вроде разумно, — кивнул Крокетт. — А что именно мы ищем?
— В каждом из этих изданий, — сказал я, жестом указывая на устланный газетами пол, — имеются статьи, написанные Александром Монтагю. Большинство этих сочинений, разумеется, не имеют никакого отношения к нашему делу.
— Мы ищем в первую очередь все, связанное с какими-либо театральным постановками, где участвовала моя покойная мать Элиза По; во-вторых, упоминания о любом из лиц, павших в последние дни жертвами неведомого убийцы; и последнее — по счету, но не по значению — мы ищем любой намек, который мог бы пролить свет на смысл загадочного слова «NEVERMORE».
— Идет, — сказал Крокетт.
— Так приступим же без промедления, — сказал я.
И, подобрав с полу ближайшие номера газет, мы с Крокеттом уселись друг против друга за обеденный стол и взялись за дело, осторожно перелистывая хрупкие желтые страницы.
Весь следующий час мы молча и сосредоточенно продолжали свою работу, и царившая в комнате тишина нарушалась лишь сухим шелестом переворачиваемых страниц да приглушенным ворчанием моего сотоварища, который периодически заявлял вполголоса, что предпочел бы «сражаться со стаей диких кошек, чем продираться сквозь эту адскую писанину».
И впрямь, чтение крошащихся пожелтевших страниц, бесконечных колонок выцветшей печати оказалось чрезвычайно утомительным занятием. И все же это занятие имело свои приятные стороны (по крайней мере, в моих глазах).
Обнаружилось, что Монтагю, хотя отнюдь не принадлежал к числу наиболее одаренных — находчивых — или даже красноречивых авторов, тем не менее в достаточной мере обладал эрудицией, культурой и вкусом. Меня охватила невыносимая печаль при мысли, что этот человек провел последние годы жизни в столь жалкой, столь гнетущей бедности. Отложив газету в сторону, я испустил долгий трепетный вздох.
При этом звуке Крокетт также опустил газету и, с выражением глубочайшей симпатии поглядев на меня через стол, заявил:
— Разделяю ваши чувства, старина. Жуть, до чего скучная работенка, что правда, то правда.
— Вздох, вырвавшийся из моей груди, отнюдь не был симптомом усталости, — возразил я. — То был знак сильной, почти невыносимой меланхолии.
— По какому поводу?
— Я размышлял о чрезвычайно суровой и даже горестной участи покойного Монтагю. То был человек, одаренный высоким интеллектом и редкой восприимчивостью к литературе.
— И все же большую часть своей жизни он провел в ужаснейшей бедности и нужде, какие только можно себе представить. — Покачав головой, я печально заключил: — В нашей стране судьба литератора жестока или даже трагична.
— Ну, это вовсе не обязательно! — воскликнул герой Дикого Запада. — Взять хотя бы меня. Чтоб меня колибри насмерть заклевали, если моя книга не принесла мне целую кучу денег!
Коммерческий успех столь ошеломляюще бездарной книги, как неуклюжий по слову и мысли мемуар Крокетта, лишний раз подтверждал мою точку зрения. Только в стране, население которой обладает самым что ни на есть примитивным или вовсе извращенным литературным вкусом, может обнаружиться подобный феномен. Однако, не желая обидеть своего помощника, а также не желая вступать в затянутые дебаты о прискорбном состоянии американской литературы и се читателей, я довольствовался тем, что вложил в свой ответ точно отмеренную долю иронии:
— Очевидно, вы открыли секрет прибыльного творчества, полковник Крокетт!
— Чтоб меня повесили, если это не так, — подхватил он, как обычно, не замечая нюансов моей интонации. — Хотите знать, в чем он?
— Должен признать полное свое невежество в этом вопросе.
— Пишите о том, что понятно простым людям! Этот вот тип, Монтагю, — произнес он, тыча пальцем в газету, которую все еще держал в руках, — он знай себе болтает про какую-то там пьесу старины Шекспира, чушь сплошная, сон в летнюю ночь, эльфы и феи и прочая чертовщина. — Черты его лица сложились в гримасу откровенного презрения; полковник уронил газету на стол и продолжал свой монолог: — Нет уж, сэр! Вся эта болтовня вовсе-навсего ничего не говорит людям. Они хотят читать про настоящую жизнь. Если вы хотите, чтоб люди покупали вашу писанину, кормите их фактами, рассказывайте о том, что сами сделали, что пережили, что видели собственными глазами!
Вопреки принятому решению воздержаться от дискуссии с покорителем границ, я едва ли сумел бы отказать себе в желании возразить на столь низменное эстетическое суждение, но прежде, чем я смог ответить, мое внимание отвлек странный звук, донесшийся из-за спины.
Повернувшись на стуле, я с некоторым испугом обнаружил четыре пары юных глаз, с энтузиазмом заглядывавшие в комнату сквозь приотворенное окно. Среди этой компании я без труда опознал паклевласого мальчишку, который стоял на коленях посреди улицы в момент нашего прибытия и чей акт бессмысленной детской жестокости мы ненамеренно прервали.
— На какого черта вы уставились, По? — удивился Крокетт и подался немного в сторону, поскольку я загораживал ему окно. Как только благодаря этому движению верхняя часть туловища полковника сделалась доступна обозрению шайки юных поклонников, они разразились восторженными восклицаниями.
— Это он! — крикнул один из парней, и его круглая, несколько поросячья физиономия изобразила полнейшее счастье. — Ты правду сказал, Джесс!
— Я же говорил, я же говорил! — вопил паклевласый мальчишка, который, как я успел заметить, страдал от серьезного окулярного расстройства, в просторечии именуемого косоглазием. — Вы же Дэви Крокетт, верно? — обратился он к моему товарищу, не сводя при этом взгляда с меня.
— Чтоб меня, если я — не он, мой юный друг, — с доброжелательной улыбкой отвечал Крокетт. Он поднялся со своего места и встал посреди комнаты, уперев руки в бока.
— Я знал, что это вы, как только увидел, сразу узнал! — воскликнул косоглазый юнец по имени Джесс. Указывая на меня подбородком, который повиновался ему лучше, чем глаза, он спросил: — А это кто?
— Мой напарник, — представил меня Крокетт, — мистер Эдгар По.
— А чего сопливку на лицо надел? — прицепился юнец.
Хотя этот невежественно сформулированный вопрос был адресован моему товарищу, я счел вполне уместным ответить на него и пояснил, что платок на лице имеет профилактическое назначение, ибо он защищает мои достаточно деликатные респираторные органы от вредоносной атмосферы этой комнаты.
— Вероятно, вам неизвестно, — пустился я в подробности, — что плевральные мембраны легких человека зачастую имеют повышенную чувствительность к различным видам переносящейся по воздуху плесени, которая обычно заводится в домах, где…
Но прежде чем я закончил эрудированное разъяснение, косоглазый юнец, воспитание которого, как ни прискорбно, оставило его совершенно несведущим в элементарных требованиях этикета, резко обернулся к полковнику и задал новый вопрос:
— Что вы тут делаете, Дэви?
— Мы с По обнюхиваем следы и пытаемся выяснить, кто убил этого типа, который жил здесь.
— Старого мистера Монтагю! — воскликнул мальчишка. — Мы все об этом знаем! Ему выкололи глаза, глотку перерезали от уха до уха, а тело спрятали под половицами!
— Да, так оно и было, к сожалению, — печально подтвердил Крокетт. — Что-нибудь еще вы слышали, ребятки, что могло бы нам пригодиться?
— Нет, сэр, — покачал головой Джесс и, указывая большим пальцем на стоявшего возле него круглолицего приятеля, добавил: — Вон Томми — он кое-что видел.
— В самом деле? — вмешался я, обращая пристальный взгляд на молодого человека, именуемого Томми. — И что же именно ты видел?
— Женщину, — сказал он.
— —Женщину! — хором воскликнули мы с Крокеттом.
— Да, сэр! — сказал мальчишка. — В тот день, как пропал старый мистер Монтагю. С самого утра, спозаранку. Я как раз шел из отхожего места и видел странную женщину, которая как будто кралась по улице.