Как бы ни сложилось будущее, готовым нужно быть ко всему. И к поражению, и к победе. Только предусмотрительность делает «видимо, великих» людей истинно великими.

Корабли пошли на посадку на восточном склоне Долины Цветов, густо поросшем зеленью. Купы деревьев здесь островами выдавались над морем кустарника, окруженного сочной травой. Как и ожидал князь, ордынцы стали стягивать разрозненные сотни воедино, сходясь перед зарослями, по меньшей мере, двадцатитысячной толпой.

Луна вот-вот должна была скрыться за горами, но пока что света хватало.

— По десятку с каждого судна, — напомнил он.

Ордынцы видели, как с зависших кораблей сбрасывают веревки, как по ним спускаются воины. Наилучший миг для удара…

— Не торопиться, — невольно понизив голос, бросил Велислав.

Его приказы передавались только факелами — среди множества огней кочевники не разглядят точного смысла знаков, а вот гудки славянских рожков знают почти наверняка. Все, что им следует видеть, — это движение людей по веревкам; слышать — шум высадки; думать — что сейчас наилучший миг для удара.

И ордынцы клюнули. Спешенные воины выстроилась клиньями и помчались сквозь заросли вверх по склону. Скорее, скорее, пока высадка не завершилась и противник не построился за непробиваемой стеной щитов!

— Стреляй!

Более мощные славянские луки, бившие к тому же сверху вниз, сразу достали до кочевников. Это должно только успокоить их: славяне защищаются в том положении, в котором застигнуты врасплох…

Якобы.

Вот и снизу полетели стрелы. Десять тысяч, двадцать тысяч, сто тысяч стрел… Тысячи ног крушили заросли; стаптывали травы, сминали кустарники. Не хуже саранчи Орда опустошала склон. Но славяне притаились за бортами, а высадившаяся на землю полутысяча, сойдясь, выставила два ряда щитов. Потери были, но в сравнении с мощью смертоносного ливня — просто незаметные.

Ближе, ближе…

— Сейчас? — спросил Упрям, который в своем котле висел рядом с князем, прячась за горделивым носом ладьи.

— Нет. Ждем, еще ждем…

Упрям на миг выглянул:

— Шагов четыреста… и сотня стрел в носу ладьи.

— Я знаю, — спокойно ответил князь. — Ждем.

Почти приземлившиеся корабли занимали площадку саженей двести шириной. Двадцатитысячное войско валило гораздо более широкой полосой, ощерившейся зубьями клиньев, которые, впрочем, то и дело распадались сами собой из-за сложности подъема.

— Велислав Радивоич, — робко начал Упрям. — Я тебе сказать хотел…

На мгновение князь чуть не потерял приличествующее полководцу твердокаменное хладнокровие.

— Знаешь, Упрям, вот за что я тебя особо ценю, так это за своевременность!

— А, да я не про то, не про Наума. Хотя, может, и стоило бы. — Он снова выглянул из-за деревянной конской шеи — триста пятьдесят шагов, не больше. — Нет, я вот про меч. Твердята и мы с Наумом его в подарок тебе готовили. Он волшебный. Прими дар, князь-батюшка…

— А почему именно сейчас? Нет уж, не морочь мне голову. Ты с ним ловко обращаешься, вот и придержи у себя, пока все не кончится. И не отвлекай князя от войны!

Двести пятьдесят шагов…

То один, то другой кочевник во время подъема падал и погибал под сапогами товарищей — сказывались камни, барсучьи норы и корни, выпиравшие из земли. Так что не сразу они поняли, что в двухстах шагах от кораблей столкнулись с заграждением. Именно там при заходе на посадку князь велел разбросать широкой полосой «ежи» — три скрепленные посередине палки, смотрящие в разные стороны — как ни упади, стоять будут. Они были связаны веревками попарно, и на каждое судно перед отлетом с пристани успели погрузить по две-три пары. Острия клиньев окончательно распались, первые ряды попадали наземь — и пусть на короткий миг, но это дало необходимую долю замешательства.

— Вперед!

Не выбирая якорей, славяне распустили паруса и ударили веслами. Ладьи сорвались с места, будто сторожевые псы, которым разрешили рвать вора. Не все ордынцы успели понять, что происходит.

Как Упрям провел три горящие ладьи по головам спешенных кочевников, так теперь семьдесят судов утюжили вражье войско! По первым рядам еще прошлись весла, а потом дружинники втянули их и заняли места по бортам, рассылая вокруг жалящие стрелы.

Ученик чародея не принимал участия в этом разгроме. Никакой волшебный меч не будет заметен в такой чудовищной бойне. Рядом стоял князь и, время от времени, высмотрев в толпе ордынца со знаками отличия, метал сулицы. А Упрям висел над палубой в своем котле, прикидывая, не сросся ли с ним уже, и пошевеливал Нещуровым посохом, подлаживаясь под движение судна.

— Как идет битва? — спросил Баклу-бей у вошедшего, не размыкая усталых век.

— Это поражение. Это полный разгром…

Странно, но хан не узнал по голосу султана. Или это тысячник? Похоже. Значит, султаны уже разбежались.

— Беру погиб?

— По всей видимости, да. Летучие корабли славян. — Это сущий кошмар. Они разметали двадцатитысячный отряд на восточном склоне. Луна ушла, и тень затопила долину. Но еще перед этим славяне обратили в бегство передовой отряд, уже готовый уничтожить угорцев на северном склоне. Моя тысяча встретит врага огненными стрелами, но, венценосный… язык отказывается произносить это… владыка, остальные полки, похоже… бежали. Темнота не позволяет ничего увидеть, но у нас должно было остаться еще, по меньшей мере, десять тысяч войска. Однако ни один человек не присоединился к нам здесь, в этом становище…

— Не переживай, мой преданный воин, — Баклу-бей открыл глаза и одарил тысячника лучезарной улыбкой. — Жаль, тебя не было здесь, когда мы разговаривали с султаном Беру… но неважно. Видишь ли, я — Хан Безземельный, как ты, безусловно, слышал. Я — без земли, а мои нынешние враги так близки к небу…

— Венценосный. Еще не поздно бежать! В этом не будет позора после того, как тебя предали все султаны, — торопливо заговорил тысячник. — Мы вихрем пронесемся по Вендии и соединимся с отрядом Вору-бея, кликнем новых батыров. Мы еще погуляем по этой земле!..

Хан снял с груди золотую пайцзу на цепи и бросил тысячнику. Тот поймал не думая, но чуть не уронил, когда понял, что в ладонях у него лежит знак ханской власти.

— Не надевай на себя, — посоветовал Баклу-бей. — иначе сочтут моим убийцей и самозванцем. Пусть она только подтвердит мои слова. Мой последний приказ безземельному народу… Слушай и запоминай. Пока не выбран новый хан, пусть Огневой Ордой правит султан Деру. Он корыстолюбив, но не жаден сверх меры и внимателен к людям. Так долго ожидая власти, он сумеет использовать ее разумно. Уходите из Вендии в междуречье Днестра и Буга. Одарите и приласкайте местных, не будите больше ненависти ни в жителях покоренной земли, ни в соседях. Я прошел многие страны — пора моему народу успокоиться в одной из них. Живите мирно, если никто не покусится на ваши рубежи. Ты слушаешь меня, вестник моей последней воли?

— Да, великий хан…

— Не забывайте прославлять мое имя. Жителей междуречья, буде захотят, принимайте в Орду и, приняв, не делайте различий между теми, кто двенадцать лет работал мечом, а кто — с плугом и стадами. И главное… никогда, слышишь, никогда не соглашайтесь выполнять чью-то волю в обмен на магию. А теперь иди.

— Слушаюсь, великий хан, — в печали поклонился тысячник. — Но что будет с тобой?

— Со мной все будет хорошо, — ответил Хан Безземельный. — Я буду пить вино и кушать сладкий шербет, поджидая гостей. Да, последняя просьба. Видишь вон ту чашу? Поставь ее, пожалуйста, поближе ко мне.

Кое-кто из дружинников не утерпел — прошелся по становищу, подбирая, что плохо лежало. К ладьям они собирались, волоча тюки с добром и недотравленных ханских жен. Князь велел выбросить и отпустить добычу, пригрозив, если кто бесчинствовать будет, усекновением. Чего именно усекновением, не пояснил, но его послушались, узнавать подробности на собственном опыте никому не хотелось, а Велислав слов на ветер не бросал.